Задачи о рыцарях и лжецах

Часть 5. Цугцванг Тюя   Дадзай, конечно, был ебаным гением, но у него имелись две большие проблемы. Во-первых, кукушка у него иногда давала сбой не в пользу логики, а в пользу тараканов, а они у него были жирные, откормленные, хотя у кого угодно на его месте выросли бы такие же. Когда я его увидел у галереи Тейт, я очень быстро понял, что пахнет жареным, и не потому, что он как-то особенно говняно выглядел – Дадзаю можно выдать Оскара за лучший в мире покерфейс с безразличной усмешечкой — а потому что он перестал меня поддевать. Думал, когда он увидит меня в этих девчачьих майках и с пучком на голове, весь на свои охуенно смешные шуточки изойдет, и мы бодро погрыземся, а он вместо этого такой: «Главное, чтобы тебе самому нравилось», и про рост ни слова не сказал, «грацильное сложение» — чё это вообще за смех на палочке? Я знал, что если Дадзай перестал выебываться, все очень паршиво. Наверное, потому я и не послал его куда подальше и не высказал все, что думал, трехэтажным матом. Вторая большая проблема Дадзая была в том, что он считал себя гениальным, а всех остальных – тупыми в край, а первое не обязательно означает второе как бы. Иногда, как в этом случае, доходило до смешного: он сам рассказал мне, какая невероятно умная тетка эта Джоан, но не смог предположить, что раз она похожа на него, то и действовать будет теми же методами, и не нужны ей никакие талисманы, волшебная неуязвимость и прочие шизофренические штуки. — Ты мне вот что скажи. В самолете и аэропорту Хитроу ты, чтобы обмануть девчонок и Уайльда, типа использовал иллюзию без иллюзии. А до этого, в Японии еще, когда я был в отрубе, как ты выкрутился? Это ваш мальчик-снежок помог? — Да. Танидзаки его зовут. Он отвел глаза всем в аэропорту, кто мог заинтересоваться происходящим. Как ты догадался? — Просто знаю, что у вас в Агентстве есть такой пацан. – Ну, и еще у меня было три дня, в которые я не только по магазинам и барам шастал, а еще и думал: пытался понять, как Дадзай все это провернул. – Если притворяешься чуваком, у которого есть способность делать иллюзии, как бы логично обратиться к помощи чувака, у которого и правда есть такая способность. Короче, я вот к чему. Может, «Проклятое дитя» Джоан — это как твой выдуманный мистер Икита с его иллюзиями, а на самом деле это не она, а кто-то другой делает – поэтому твоя способность на нее и не подействовала? Ну типа, у нее есть свой Танидзаки. Ты заметил, как устроен ритуал? Несколько человек касаются жертвы одновременно, и там еще эти балахоны и полумрак – если в толпу все же затесается наблюдатель, который попытается присмотреться к происходящему повнимательнее... Короче, я думаю, что обнуляющая способность принадлежит не самой Джоан, а кому-то из этих ее ку-клукс-клановцев. — Тюя, ты... – Дадзай воззрился на меня так, будто я вдруг заговорил на латыни. – Ты не заболел? Может, шляпа высасывала из тебя интеллект? Как случилось, что ты вдруг начал говорить умные вещи? — Почему бы тебе просто не сказать «спасибо», козел? Язык отсохнет? У Дадзая имелся целый гардероб мудацких улыбок. Сейчас он надел наряд из хитовой коллекции «какой же ты непроходимый идиот». — Прости, Тюя, но мне, конечно, уже приходило это в голову — и я отверг эту гипотезу. Смотри. Это должен быть кто-то, кто состоит в «ближнем круге» достаточно давно: это никак не могут быть новенькие – ни Джейн-Стыд-и-жабы-Остин, ни тот юноша с выдуманной подругой, ни я (хотя тут, конечно, открывается большой простор для фантазий шизофренического толка)... И это определенно не сестры Бронте. Я выдержал торжественную паузу, а потом сказал: — Я считаю, это тот выебистый гаденыш Уайльд. Вообще-то я даже немного гордился, что до этого додумался. Уайльд подходил по всем параметрам: он как раз, похоже, ошивался с Джоан очень давно, может, даже с самого начала, и разве не могло быть такого, что его способность видеть ложь – просто другая грань способности наводить гипноз и подменять воспоминания? Но Дадзай отмахнулся от моей шикарной догадки, как от мухи: — Нет, точно нет, кто угодно, только не он. Потом объясню. Вот и получается, что остается только сама Джоан — то есть твоя догадка, хоть и очень привлекательная, неверна. Манера Дадзая давать ответы в духе «я прав, а ты нет, и мне лень объяснять почему», конечно, бесила страшно, но спорить было тупо, потому что, к сожалению, он действительно всегда оказывался прав. И все-таки мне казалось, мы что-то упускаем. На церемонии точно не было никого еще?.. — ...К тому же, — добавил Дадзай, — я успел немного ознакомиться со взглядами Джоан. Мы много беседовали. Она убежденная социалистка и все в этом роде... Не знаю, насколько ты разбираешься в политических идеологиях, но, в общем, она искренне верит во всеобщее равенство и справедливость. И терпеть не может обладателей сверхспособностей. А ведь способности – это в некотором роде наша суть, выжимка из нас, и вполне логично, что человек с таким мировоззрением, как у нее, имеет способность отнимать то, что делает людей разными... Способности – наша суть?.. Странная мысль, но это же Дадзай, у него все мысли странные. Ну, и почему нет-то. — ... В общем, пока остается только изучать всю информацию о Джоан, какая только есть. Может, ты найдешь какую-то подсказку насчет того, почему моя способность на нее не действует. — Я?.. А тебе что, пользоваться интернетом религия запрещает? Знаешь, есть такое полезное изобретение, называется телефон. Ты офигеешь, но говорят, с этой штучкой из будущего можно просто написать сообщение с местом встречи, а не совать ебаные бумажки в карманы и не искать друг друга в разных концах города... — Все, вышутился?.. Как можно было догадаться, я не стал брать с собой телефон, а новый купить было, мягко говоря, недосуг. Куплю. Ты тоже новый номер себе заведи на всякий случай. Будем переписываться, только все сообщения сразу удаляй... Но не всю информацию можно найти в интернете, а у тебя больше свободы передвижения. Я могу отлучаться из «Авалона» только рано утром или поздним вечером, когда дети спят, а лучше и этого не делать. — Покажи хоть, где этот твой приют, — сказал я. — Вдруг там только и ждали, чтобы ты улизнул, и сейчас поняли, что ты не тот, кем притворяешься. Вернешься – и все, пизда тебе... — С каких это пор ты беспокоишься за меня? — А сам будто не знаешь. Всегда. Я беспокоился за тебя всегда. С тех пор, как нам было лет по десять и этот гондон Мори начал шуровать у тебя в башке своим скальпелем. Не в смысле буквально... Хотя лучше, может, если бы буквально... Дадзай, конечно, прекрасно это знал. Его улыбочка стала немного искусственной — он разозлился. Сейчас скажет какую-нибудь гадость. — Так и быть, Тюя, — сказал он насмешливо, — проводи меня домой, как честный юноша. Целовать на крыльце, пожалуй, не надо. Я сказал бы, куда ему стоит пойти с этими шуточками злоебучими, но сделал вид, что смешно.   Чуть позже, когда мы купили и обсудили все, что надо, я действительно дотащился с ним до самого этого «Авалона», он, кстати, находился в Уайтчепеле — все в тех же мерзостных джекопотрошительных краях — по соседству с квартирой сестренок Бронте. Стремное местечко, не то чтобы старое или грязное, но даже снаружи какое-то безликое, как больница. Я видел (строго говоря, не видел – чувствовал с помощью способности), как Дадзай зашел через служебный ход – там его никто не караулил – и стал подниматься на второй этаж. Никаких подозрительных перемещений внутри здания, которые могли бы навести на мысли о ловушке, я не заметил. Убедившись, что ему вроде ничего не угрожает, я хотел уже отчалить — у меня на сегодня был запланирован музей Виктории и Альберта и еще много всякого интересного – как вдруг осознал, что за моей спиной, в помещении, рядом с окошком которого я в этот момент висел, кто-то есть. Это была девушка, и я не заметил ее, потому что до этого она сидела так неподвижно, что я принял ее за какую-то вещь. Я очень медленно, как мышь, загипнотизированная змеей, повернулся лицом к окну. Она смотрела прямо на меня. Каштановые волосы, конопушки – да это же моя старая знакомая, Энн Бронте. Сейчас закричит... Энн приоткрыла окошко и приветливо спросила: — А вы парень или девушка?.. Ой, простите... Это, наверное, невежливо. — Да нормально, — сказал я. – Выбирай на свой вкус. Как тебе больше нравится, детка. Она меня не помнит?.. Я, конечно, одевшись под тамблер-гёрл, замаскировался неплохо, но чтоб не узнать, глядя мне прямо в лицо?.. Хотя конечно, о чем это я, она и себя-то не помнит. Я понял, что Энн не видит, что мои ноги не достают до земли. Для нее я просто человек, стоящий у окна, а не летающий террорист. Уф. Энн в ответ на мою реплику робко улыбнулась. Нахмурила редкие брови, словно пытаясь что-то вспомнить. — Я как будто вас знаю. Мы никогда не встречались? Такое чувство... не смейтесь только... как будто мы когда-то дружили... — Не, это вряд ли, — ухмыльнулся я. – Хотя подружиться никогда не поздно. Дружили, ишь ты. Ожоги от «дружеского» электрошока до сих пор побаливали. Вот же странная штука: в дырявой памяти девчушки почему-то застряла симпатия ко мне, хотя когда она еще соображала, кто я такой, казалось, она и ее сестренции меня голыми руками готовы были удушить. Она открыла окно пошире, предложила: — Хотите зайти? Решив, что хуже эта ситуация уже не станет, я честно сказал: — Мне неохота, чтобы другие в этом приюте меня видели. — Понимаю, — закивала Энн и заговорщически пояснила: – Это кабинет рисования. Тут нет учителя рисования, и в этой комнате никто не бывает. Я прихожу сюда, когда хочу побыть одна. Была не была. Я подтянулся на руках, залез в окно и уселся на широкий подоконник. — А ты, значит, любишь рисовать, хоть вас и не заставляют это делать? – спросил я. — Очень люблю! Хотите посмотреть рисунки? Она упорхнула, вернулась с альбомом, уселась на подоконник рядом со мной. Я полистал альбом. Сразу стало понятно, кому из сестер принадлежали те книги по искусству в их квартире. Большинство рисунков черно-белые, явное подражание Бёрдслею, но без его стильности и, главное, оригинальности, — но прям так и сказать значило обидеть ее. Ну и вообще, сам-то я ничего не рисовал с того возраста, когда ходил пешком под стол. (Будь тут Дадзай, он бы небось пошутил, что с моим ростом это, наверное, было не так уж давно. Но вообще-то давно, гораздо давнее, чем хотелось бы). Иногда казалось, что у меня, может, и неплохо бы вышло, но это ж не по мановению волшебной палочки делается, типа вжух – и ты классный художник. Так что лучше мне придержать язык. — Любишь модерн? Я тоже, – приветливо сказал я. Она, как и ожидалось, прям расцвела. – И всякие... ну, сказочные темы, да? — На рисунках было много каких-то чудовищ. — Да. Но знаете... они ведь не только сказочные. – Она понизила голос, словно делилась секретом. – Ведь в мире на самом деле есть много всяких тварей... Те, кто умеет колдовать, или превращаться в зверей, или летать... — Э-э... А ты не думаешь, что эти люди, — слово «твари» мне че-то не очень понравилось, — просто выдумка журналистов? — Нет, они точно настоящие, они существуют... — Энн оглянулась по сторонам, словно боясь, что подслушают, и сказала: — Знаете, в этом приюте есть такие... бывшие нелюди. Об этом не говорят вслух, но все знают. И они даже не стыдятся, что когда-то такими были. У них даже есть свой тайный клуб. Он называется «Тета Сигма». Заебись, вот это названьице, подумал я, как будто Кембридж какой мажорский, а не горстка прибившихся друг к другу детишек, чья память похожа на решето. Если б я организовывал такой клуб, я бы че-нибудь покруче придумал. — А что ты вообще делаешь в таком, э-э, скверном месте? – поинтересовался я. – Почему не дома? — Мои сестры уехали... Надеюсь, они через несколько дней вернутся, потому что мне тут никто не нравится, — пожаловалась она. – У моих сестер, знаете, ужасно важная работа. И ужасно секретная. Они часто уезжают. Я ими очень горжусь... Хотя иногда бывает сложно. Нам пришлось отдать Ночку в приют для животных, потому что некому было присмотреть за ней... Я хотел было ехидно спросить, почему за кошкой не могла присмотреть она сама – походу, на церемонии мозги взболтали так небрежно, что половина разлетелась, — но не стал, грустно как-то это все было. На самом деле понятно, почему пришлось отдать котейку, она же раньше вместе с сестрами постоянно была в разъездах по поручениям Джоан, хоть и забыла про это теперь. Тут меня озарило. — А важная работа твоих сестер случайно не имеет отношения к этим... нелюдям со сверхспособностями? – уточнил я. — Да, — прошептала она. – Это вроде родовая профессия. Наша семья всегда этим занималась. И сейчас они как раз ищут одного... особенно опасного. Класс. И этот особо опасный сейчас сидит в десяти сантиметрах от их сестры и мило с ней болтает. Я вспомнил, как ее старшие сестры говорили, что хотят создать Энн обычные людские воспоминания. Наверное, они имели в виду что-то другое, не семейную борьбу с монстрами. Что-то типа дней рождений с кучей друзей, походов в кино, всяких школьных приключений типа поездок на природу с палатками. Или посвящение в эти... скауты. Или скауты — в Америке?.. Нормальное, в общем, детство. Родители водят тебя в парк аттракционов, покупают игрушки, воздушные шарики, морожное. (У меня маленько картонное представление о таких вещах, у меня ж тоже не было ничего такого). Но промашечка вышла, мозг же не волшебник, ему проще как-то хитро извернуть то, что уже есть, чем с нуля выдумывать несуществующее. Я усмехнулся, спросил: — А ты не боишься, что я, например, тоже могу оказаться одним из этих... нелюдей? — Что вы! – уверенно сказала Энн. — И их сразу заприметишь, они жуткие. А вы... – Она слегка смутилась. — Вы так красиво одеты, как из глянцевого журнала. Это пальто такое стильное... — Это Рик Оуэнс! Из его последней коллекции, — похвастался я. Я, может, умер и попал в рай? Кто-то наконец готов разговаривать со мной про тряпье и искусство? (Правда, было бы лучше, если бы она пореже употребляла в отношении мне подобных слово «твари»). – Я много читаю про моду, — сказала она. – Знаю, что Господь осуждает тщеславие, и все же мне бы тоже хотелось уметь хорошо одеваться... Не из высокомерия – а просто потому что красиво! Бог ведь не может осуждать красивое. Но обычно вещи, которые мне нравятся, мне вовсе не к лицу, а что подойдет – непонятно. Читаю сейчас про типажи внешности, но что-то не помогает... А вы как этому учились? — Хе, у меня была лучшая учительница на свете! Мне вспомнились десятки, если не сотни моментов, когда Коё иногда нежно, иногда силой, но с неизменным терпением вбивала эту науку в мою ленивую голову. Например, я вспомнил, как мне было лет тринадцать и Мафия планировала какой-то важный ужин с кучей больших шишек; на моей голове красовалась почти что ебаная икебана, на лице была тонна косметики, у меня никак не получалось нормально завязать оби, я молился, чтобы Мори не вздумалось так долго и старательно поправлять мне кимоно, как в прошлый раз, а то меня стошнит, а Коё, наводя последние штрихи на мою красоту неземную, что-то талдычила про хэйанские цвета костюма, касанэ-но-иромэ. «— Коё, не обижайся, но мне на хер не сдались эти клены, хризантемы и прочее говно, я в интернете названия гляну, если вдруг чего...» «— Дело же не в названиях, Тюя! Я пытаюсь тебе втолковать, что одежда — это целый язык. Каждый рисунок, каждый цвет несет свой смысл, отсылает ко множеству ассоциаций. Хэйанцы понимали это как никто другой. Как важно ощущать окружающий мир с его течением и приводить себя в созвучие с ним — но не растворяться, как сахар в теплой воде, а быть необходимой и самой красивой деталью. Время года, погода, город, люди вокруг, то, как ты выглядишь, чем от тебя пахнет, о чем думаешь и что вспоминаешь — это все должно быть как единая мозаика, как музыка. Ты в мире и мир в тебе – вот что важно. А названия цветосочетаний, действительно, и в интернете посмотреть можно...» Коё красиво умела про это рассказать. Ваби-саби и югэн, мияби и ики, вот это все. Кажется, что это какая-то заумь или херь для туристов — загадочная японская душа и бла-бла — но на самом деле это все очень даже имеет смысл, если впилишь в суть. Но мне пришлось осознанно этому учиться, долго и трудно, а Коё, кажется, просто так воспринимала мир — как реку ассоциаций, как текучую картину, где она сразу видела все неправильные штрихи. Вот бы мне так уметь видеть и объяснять. — Типажи внешности – это фигня, — сказал я Энн. — Ну, точнее, просто один из инструментов, а их до жопы. Тут важнее всего... – я призадумался. Я все-таки не Коё, не умею так хорошо рассказать. Вообще никак не умею, если по чесноку... – Ну, типа, кто ты. Быть красивым – значит хорошо себя знать. Сегодня ты можешь хотеть сказать другим о себе одно, завтра другое, но при этом надо помнить, что ты – все равно ты. Не скажу, что после этих слов на лице Энн зажглось понимание. Объяснил, называется. До Коё мне далеко... — Ладно, я, пожалуй, пойду... – неловко сказал я. — А вы еще сюда вернетесь?.. – спросила Энн с надеждой.   Я вернулся... а потом еще раз вернулся. Мы с девчушкой славно болтали про искусство и моду, я надавал ей советов насчет гардероба, а то одевалась она и правда как страхолюдище. Приходил я, правда, главным образом не ради этих разговоров, а из-за Дадзая — беспокоился, как он там. Он, конечно, про это не знал, а не то обсмеял бы меня от души. А я даже подумал, не переехать ли мне из своей гостиницы в Сохо куда-нибудь поближе к этому клятому «Авалону», но в Сохо мне вообще-то очень нравилось, у меня по соседству было несколько заебатых барчиков с симпатичными завсегдатаями и бутик Вивьен Вествуд. К тому же я решил, что вряд ли кому-то на пользу пойдет, если я прям постоянно у этого приюта буду ошиваться. Дадзай на удивление часто писал мне сообщения, скучные и длинные, как какой-нибудь сраный роман (я отвечал что-то типа «ну ясн»), причем иногда вообще не по делу, а про какую-то херь. Один раз, например, написал: «“Боже мой, я бы и в ореховой скорлупе считал себя властелином необъятного пространства, если б только не дурные сны” – знаешь, откуда это?». «из генератора цитат? ;)» — ответил я. Или: «Не приходило ли тебе в голову, что, называя время четвертым измерением, мы подразумеваем, что оно является завершенным процессом — все, что должно произойти, уже произошло? Мы воспринимаем его как течение лишь потому, что, будучи сами существами трехмерными, не в состоянии увидеть полной картины. Это лишь одна из великого множества теорий, подводящих к тому, что будущее предопределено и свобода воли ничего не значит». Я не выдержал и ответил «бля не надо мне эзотерики этой! заведи ты себе просто блог в интернете». Он замолчал и какое-то время не писал вообще ничего, пока я обеспокоенно не спросил: «алё, ты там еще в нашем измерении?» — на что он ответил что-то очень едкое и саркастичное. Если Дадзай все-таки отвлекался от обслуживания своих тараканов, то рассказывал то, что узнал в секте, ну а я — какую инфу успел собрать вне ее. В целом «расследование» продвигалось плохо. Дадзай, хоть до этого и отверг мое предположение, что обнуляющая способность Джоан принадлежит кому-то другому, на всякий случай снова перебрал ее окружение, внимательно изучив историю каждого, и снова отмел все вероятности. Копание в биографии Джоан тоже не помогло. Официальная биография, которую легко можно было найти в интернете, представляла собой совершенно голливудскую историю о «самой обычной женщине, любящей жене и прекрасной матери нескольких чудесных детей», которая однажды, рассекая по городу в машине, случайно врезалась в оказавшегося на пути одаренного, человека-скалу. Ее муж якобы погиб в этой аварии, и двое детей тоже, в живых остался только один сын. Сама Джоан тоже выжила и, оправившись от травм, была благословлена даром отнимать у одаренных разрушительные способности. Первым «излеченным» ей одаренным, как сообщалось в интернете, стал тот самый человек-скала, который пришел к ней сам, сказав, что мучается виной, и умоляя закончить его существование в этом мире. Но она не убила его, а «отпустила ему грехи» со словами «Прощайте врагам вашим». Ну и слюнявая же историйка. Короче, биография выглядела насквозь фальшивой – для начала очень странно было уже то, что суперсилы прорезались у Джоан в весьма взрослом возрасте, хотя обычно просыпаются в детстве. Но родственники и знакомые Джоан – например, ее мать, которая жила в доме престарелых, я даже съездил туда – подтвердили все детали: что у нее и правда была прекрасная семья, муж и дети, все погибли в катастрофе и бла-бла. Ясно было, что всем промыли мозги, но толку-то от этой ясности, зацепиться было не за что. В общем, мы зашли в тупик. Так прошло несколько дней. А потом кой-чего случилось.   Звук выстрела из пистолета слышен в радиусе километров двух-трех, но в большом городе, конечно, теряется среди множества других громких звуков, да и дождь все приглушает, так что думаю, можно говорить про один километр, не больше. Я это к чему: если бы я в этот момет торчал в каком-нибудь баре у себя в Сохо, я бы этот выстрел не услышал. Но я оказался поблизости, как ангел-хранитель. (Если совсем честно, я в этот момент изучал шмотки на рынке Спиталфилдз; я не изменил мнение, что весь Ист-Энд – дыра ебаная, но на этом рынке было много интересных дизайнерских штук. Так или иначе я отирался поблизости от «Авалона»). Благодаря контролю над гравитацией я умею очень быстро бегать... прыгать? летать?.. я и так-то не особо хорошо обращаюсь со словами, а в данном случае это было все сразу. Я очень быстро несся к «Авалону», отталкиваясь от стен домов и других вертикальных поверхностей. Думаю, меня видела огромная кучища прохожих, но был поздний вечер, темный и дождливый, и я прыгал между домами слишком быстро, чтобы кто-то мог как следует меня рассмотреть. В памяти прохожих я, наверное, остался алкогольным или наркотическим глюком, этаким ужасом, летящим на крыльях ночи. Потом я сообразил, что у многих были мобильные телефоны и конспирация, вероятно, так или иначе полетела в пизду. Но в таких случаях и хорошо, что тело действует быстрее, чем разум. Расстояние от рынка до приюта «Авалон» — этот условный километр – я преодолел секунд за тридцать. Для школьного урока физры – зашибись результат, но для моей ситуации, быть может, – слишком медленно, гибельно медленно... Дадзай, где же ты, придурок?.. Я обшарил здание своим внутренним зрением; дом был полон каких-то чужих, ненужных мне силуэтов. В паре окон приюта горел свет – дети, наверное, проснулись, всполошились, услышав звук выстрела совсем близко. Опоздал?.. Потом я увидел крышу и несколько хорошо знакомых фигур на ней. Дадзая на самом краю, Уайльда с пистолетом в руке – этот мажорик держал оружие на удивление грамотной хваткой — и испуганно жмущуюся к его спине мою подружку из комнаты рисования, Энн Бронте. И как только я их увидел, Дадзай раскинул руки крестом, красиво, как в фильмах, и упал с края крыши назад – и вниз... Одним стремительным, очень длинным прыжком, во время которого я чуть не сдох от ужаса, я оказался в воздухе и схватил Дадзая за воротник пальто. — Ты ебнулся?! – заорал я. Звук, который я услышал в ответ, мог быть как вздохом облегчения, так и стоном разочарования: — Знал, что ты поймаешь. Можно было вообразить, что мы типа как Супермен и Лоис Лэйн. Но если по правде, то, скорее, Дадзай болтался в воздухе как котенок, которого мама-кошка тащит за шкирку. Рукав его пальто потемнел от крови, но я видел, что рана неглубокая, пуля просто чиркнула по плечу. — Ты слишком сильно на меня полагаешься, — выпалил я зло. — А на кого еще мне полагаться? Не на себя же, — усмехнулся Дадзай. Я тряхнул его так, что зубы клацнули. Пошути мне тут еще. Потом взлетел вверх и без особой жалости бросил этого козла обратно на крышу, с небольшой, конечно, высоты. Чтоб он ногу себе сломал, придурок! Эти двое тоже все еще были там. Уайльд выстрелил в меня несколько раз – безуспешно, конечно, я успел сделать бронежилет из гравитации. Поняв, что пистолет бесполезен, он отбросил его, развернулся и бросился к выходу; Энн в эти секунды просто пораженно глазела на меня, застыв на месте. Я спланировал вниз и, коснувшись ногами крыши, сделал ее тяжелой, как Юпитер. Ну, может, не как Юпитер — я ж там не был — но такой, что гравитация придавила и распластала по крыше всех, кто в этот момент имел несчастье там находиться, кроме меня самого. — Вот так, — довольно сказал я, приближаясь к Уайльду и Энн. С каждым моим шагом их вжимало в крышу с новой силой. – Никто никуда не идет. Этот фокус работал только на однородной поверхности ограниченной площади – вот как раз как сейчас. Мне кажется, я в этот момент выглядел страшно круто. Ну, или просто страшно? На перекошенном лице Энн было написано совсем не восхищение, да и у остальных вообще-то тоже. — Тюя, ты не мог бы... – простонал Дадзай. – ...перестать это делать... У меня кишки завязались в узел... — У тебя есть идеи получше? Если я сделаю силу тяжести меньше, они сбегут! И я не могу уменьшить ее лично для твоей персоны! — А еще я, кажется, ногу сломал, когда упал, — продолжал канючить он. — Сломал или кажется? – проницательно спросил я. — Тюя, у меня голова вот-вот взорвется и кровь польется из глаз. Буквально. Я тебя умоляю, давай по классике: кляпы, веревки... Я подобрал пистолет, валявшийся неподалеку от распластанного морской звездой Уайльда. Подбросил в руке. «Вальтер ППК», как у агента Скалли, маленький и убийственный, почти как я. Проверил, заряжен ли; несколько патронов еще оставалось. Уселся на корточки рядом с Уайльдом, приставил пистолет к его голове. Вернул силу тяжести на крыше к привычной 1G. Уайльд, несомненно, это почувствовал, но пистолет возле своего лба он тоже видел вполне ясно, видела его и Энн, поэтому никто из них не попытался даже дернуться. — Ладно, давай неси свои веревки, — сказал я Дадзаю. Тот поднялся на ноги, потирая лоб; глаза у него, да и у остальных, в самом деле были красные, как у кроликов, — я, похоже, чуток переборщил с силой тяжести. — Это все из-за тебя! – заявил он, выхватил из кармана Уайльда какой-то листок и предъявил мне жестом обвинителя на суде. Это был лист из альбома, а на нем – рисунок в знакомой мне манере под Бёрдслея. Миловидное существо непонятного пола сидит на подоконнике, одна нога согнута в колене, другая свисает вниз, рука в перчатке держит сигарету, черное пальто нарисовано схематично и складывается за спиной в силуэт, похожий на крылья. Лицо получилось довольно похоже, а главное, хотя сам портрет был черно-белым, волосы художница почему-то решила выделить ярким рыжим цветом — видимо, чтобы ни у кого не осталось сомнений, кто выступил моделью. Картинка была подписана: «Ангел из комнаты рисования ♥». — Ой, Энн, это так здорово, — умилился я. Мне даже стало малость неловко, что я оказался стремным чудовищем. — Мне очень нравится, как ты нарисовала волосы и одежду вот тут... — Перестань себя нахваливать, — поморщился Дадзай. — Не хочешь объяснить, откуда он вообще взялся, а? Зачем ты тут ошивался? — За тебя волновался, козел! И только что тебя спас, если ты не заметил! — Вообще-то, — злым голосом сказал Уайльд, — вы, Икита, с самого начала мне не нравились, и этот рисунок и разговор с Энн только укрепили мои подозрения... Дадзай, не обращая на него ни малейшего внимания, продолжал возмущаться: — А я, что ли, просил меня спасать? Это двадцать третье прекрасное самоубийство, которое ты загубил! — Скорее, двадцать третья твоя шутка про суицид за последние три дня. – На самом деле всего-то седьмая, но не грех и преувеличить. — Кретин, я тебя на пять минут без присмотра оставил — и ты уже ухитрился вляпаться в какое-то дерьмо! — Ну прости, что оторвал тебя от твоего увлекательного обхода магазинов с тряпьем и гей-клубов! — Еще слово – и ты у меня снова с этой крыши вниз головой полетишь! – пригрозил я. — И ты ногу мне сломал, спасатель ты криворукий, — напомнил Дадзай. — Просто ты неуклюжий мешок дерьма. — Самовлюбленный болван. — Высокомерный мудила. — Как же от вас тошно... – тихо сказал Уайльд. — Вы выиграли, неужели вам этого недостаточно? Превращаете все в какой-то фарс... Дадзай улыбнулся так, словно услышал комплимент: — И делаем это довольно талантливо. – И, уже обращаясь ко мне: — Ладно, предлагаю мир. Думаю, мы сможем использовать этот неприятный инцидент себе на пользу. Слегка хромая (ну, ногу он при падении явно не сломал — подвернул, может), он направился к выходу с крыши и через какое-то время вернулся с мотком качественной пеньковой веревки и, э-э, с крупным ножом для мяса. У меня по спине пробежал холодок, потому что появление острых предметов сулило возвращение любимого ученика Мори в его самых мерзотных проявлениях. — Так вы... не учитель литературы? – наконец дошло до Энн. Девчонка меня просто убивала. Как вообще эту бедную дурёшку сюда занесло?.. Я не удержался, фыркнул: — Учитель литературы? Кто, он?.. Да из него учитель как из меня балерина... — А ты, можно подумать, знаешь, какой из меня учитель, — неожиданно оскорбился Дадзай. — Ну у меня, типа, есть глаза. Один из твоих ученичков дрочит на фантазии о твоей смерти, — с удовольствием начал перечислять я, — может, даже буквально... Фу, блядь, зачем я это представил, как теперь развидеть?.. Второй просто будет обходить тебя за три километра, как яму с дерьмом. Ну и Кью... ладно, про Кью не будем... Я был уверен, что он сейчас выскажется на все деньги – ну там, что я сую нос куда не надо и вообще что мне лучше держать свой тупой рот прикрытым, — но Дадзай взял и промолчал, слегка нахмурился только. — Скажи-ка, ангел из комнаты рисования, твой отель далеко отсюда? – поинтересовался он после недолгой тяжелой паузы. — Ну типа да, далековато, в Вест-Энде вообще-то. А чего? – настороженно спросил я. Дадзай улыбнулся очень неприятной улыбкой: — Ну, я все же не настолько скверный учитель, чтобы пытать людей на крыше, под которой ангельским сном спит – или, по крайней мере, пытается — десяток невинных детей, подавая им дурной пример. Кроме того, я, кажется, слышу полицейские сирены.   ***   — Что она знает? Говори. Дадзай ударил пацана по лицу наотмашь – так, что его голова запрокинулась назад и ударилась о стену. Когда Уайльд снова выпрямился, на его скуле алела кровавая ссадина. Уже далеко не первая. Дело происходило в гостиной великолепного сьюта в отеле «Эксцельсиор» (карточка Дзёси Икиты позволяла мне жить на широкую ногу). Ко мне постепенно приходило гнетущее понимание, что этот сьют, да и отель, уже никогда не станут для меня прежними. Уайльд и Энн были привязаны к батарее – Дадзай в самом деле решил вдарить по классике. На Энн, испуганной и зарёванной, был кляп. У Уайльда кляп был приспущен, но желания кричать и звать на помощь у него уже давно не возникало. Дадзай сидел на стуле перед ними, рукава его рубашки были закатаны, и я видел все его бинты (на левом плече, где пуля задела, – свежий, с уже подсохшим пятном). Костяшки пальцев – в ссадинах. Трудился, не жалея рук, можно сказать. Еще один удар: - Что ты успел узнать? Уайльд молчал, словно воды в рот набрав, хотя допрос длился уже достаточно долго. Под носом у него бурела запекшаяся кровь, правый глаз так заплыл, что превратился в узкую щелку. Надо отдать мажору должное, он неплохо держался – ни стонов, ни вскриков. Я сидел неподалеку на диване и молча не одобрял происходящее, как и в прежние времена, когда видел Дадзая за... работой. Одно дело хорошая честная драка, и совсем другое – бить беззащитного, к тому же связанного. — Ну же. Говори. Что ты успел рассказать Джоан? Следующий удар разбил Уайльду губу, по подбородку побежала струйка крови. Я не выдержал: — Сколько еще ты будешь издеваться над парнем? Я уверен, что бы он ни успел узнать, он не рассказал Джоан про свои подозрения, потому что она не позволила бы ему ничего предпринимать в одиночку... — Ты умеешь иногда закрывать рот, Тюя? – ласково сказал Дадзай. – Вот сейчас это умение очень пригодилось бы. Понимаешь? — Нет, — сказал я. – Я очень хочу понять, но не понимаю. И если ты прямо сейчас мне не объяснишь, какого хера ты делаешь, я просто выйду через вон ту дверь, и ищи меня где хочешь, играй в свои шпионские игры один. Дадзай вздохнул. Ну, хорошо хоть рожу «ну что ты как пятилетний» не состроил. — Хорошо, выйдем на балкон. Нет, балкон — тоже плохо. В ванную. — Чего?.. Да какая разница, слышат они или нет, мы говорим по-японски, паранойяльный ты кретин... — Видимо, недостаточно паранойяльный, иначе этого бы, — он кивнул на привязанную к батарее парочку, — не произошло. Он встал и действительно направился в ванную, затворяя по дороге все двери. — Ну и? – зло сказал я, когда мы оказались там. – Может, еще на бумажках переписываться будем для верности? Не устал еще от этой херни?.. Ты думаешь, он узнал, кто ты? — Нет, если бы он знал точно, он бы гораздо лучше подготовился. Он знает, что я не мистер Икита, потому что та информация о Дзёси Иките, что я разбросал в сети, выглядит довольно фальшиво – просто раньше ни у кого не было потребности всматриваться внимательным взглядом. Уайльд понял, что такого человека просто не существует. Еще он догадывается, что я не умею создавать иллюзии, иначе, опять-таки, не рискнул бы со мной связываться, он неглупый юноша. Полагаю, он случайно увидел художество Энн, его подозрения окрепли, ему наконец-то пришло в голову, что мы с тобой можем быть заодно. И после этого он пошел разговаривать со мной – а девочка увязалась за ним. На всякий случай он захватил с собой пистолет, но вряд ли всерьез думал, что он ему пригодится. Если тебе интересно, что между нами случилось — он задал мне несколько прямых вопросов, от которых, к сожалению, никак нельзя было уклониться, только отказаться отвечать. И конечно, я понимаю, что он ничего не успел рассказать Джоан. Потому что не был уверен в своей догадке и хотел получить убедительные доказательства. — Если ты сам все знаешь, Шерлок, что тебе от него нужно? — От него мне не нужно ничего. Если бы я действительно хотел что-то узнать, я бы, разумеется, пытал девочку — это гораздо логичнее, он бы раскололся в два счета, — спокойно объяснил Дадзай. Логика, всюду у него логика, непотопляемая, блядь, как говно. — Повторю основной вопрос: за каким хером в таком случае ты это делаешь? — Меня интересует не Уайльд, а Энн. — Чего?.. Уж она точно ничего путного не расскажет. Ты сам сказал, что она увязалась за ним случайно. Господи, да я говорил с ней, у девчонки вместо мозгов яичница-болтунья. К тому же она и так думает, что все одаренные – какие-то монстры... — И правильно думает, — кивнул Дадзай. – Все на свете — монстры, Тюя, не только одаренные. Или, во всяком случае, бывают ими. Чем раньше она запомнит, что нет никаких «хороших парней», тем лучше. И сейчас я хочу напугать ее очень сильно. Я окончательно потерял нить понимания. — Возможно, тебе действительно стоит уйти, — добавил он очень серьезно. – Это было только начало. Станет хуже, и ты попытаешься мне помешать. — А если не попытаюсь? — Все равно лучше уйди. Что-то не складывалось: я ведь и хотел это сделать с самого начала, он мог бы сказать «скатертью дорожка», но вместо этого зачем-то пытался мне что-то втолковать, совершал эти утомительные движения ртом... Да и по глазам было непохоже, что он правда хочет, что я ушел. И я остался.   Дальше в самом деле стало хуже. Дадзай взял принесенный из «Авалона» кухонный нож и вернулся на свой стул напротив батареи с привязанными пленниками. Я встал сзади него, за спинкой стула, поскольку предвидел, что мне захочется на что-нибудь облокотиться. Дадзай потрогал пальцем кончик ножа, словно проверяя на остроту, и задумчиво произнес: — Есть много превосходных хирургических инструментов. Возможно, вы, Уайльд-сан, слышали про скальпель Листона? Он славится тем, что с помощью него можно совершать очень быстрые и точные разрезы. Понимаете, если пилить, скажем, ногу слишком долго, пациент попросту умрет от болевого шока. Листон придумал этот нож именно для тех случаев, когда нет возможности прибегнуть к анестезии. Он сделал небольшую паузу. Он не сказал «То есть для таких случаев, как наш», но это прямо-таки повисло в воздухе. — ...Также мне очень нравится пила Джильи. Создатель пилы изобрел ее для рассечения лобковой кости при сложных родах, но с распиливанием других костей – к примеру, с ампутацией конечностей — этот инструмент справляется не хуже. Пила длинная и гибкая, она оборачивается вокруг кости, и та разрезается перетягиванием пилы из стороны в сторону. Потрясающе, верно?.. Энн, которая до этого смотрела в пустоту потерявшим осмысленность взглядом, вдруг расплакалась навзрыд. — Но, боюсь, в это время суток все магазины с медицинским инвентарем закрыты, — с печалью продолжал Дадзай, — и придется обойтись тем, что имеем. Полагаю, этот нож довольно хорошо заточен, поскольку им режут мясо каждый день. Проверим? Он наклонился к Уайльду и не спеша расстегнул пуговицы на его рубашке. Под рубашкой оказалась майка, и Дадзай полоснул по ней ножом сверху вниз – ткань разошлась, на коже осталась длинная рана. — Не такой острый, как я ожидал, — заметил Дадзай неодобрительно. Он несколько раз провел ножом по ребрам пленника, словно убеждаясь в недостаточной остроте, оставляя кровавые полосы. — Кстати, напоминаю, что если у вас, Уайльд-сан, нет желания продолжить знакомство с этим не слишком совершенным инструментом, вы можете легко это прекратить. Парень упрямо молчал, только зубы сжимал так, что они, кажется, даже пару раз хрустнули.  — Ну что ж... Дадзай зачем-то снова запихнул Уайльду в рот тряпку, которая выступала кляпом, хотя тот дергался, мычал и сопротивлялся. А потом с совершенно равнодушным выражением лица размахнулся и воткнул нож в его бедро, загнав по самую рукоять. Уайльд взвыл так, что даже кляп не заглушил крик полностью. Из его глаз хлынули слезы – наверное, они довольно мучительно обжигали лицо, превратившееся в сине-красное месиво. Вообще я видел и померзостнее вещи. Однажды, например, мне довелось увидеть Дадзая с электродрелью... Но честно скажу, после этого я натурально блевал над унитазом и всерьез, прям совсем всерьез задумался, хочется ли мне иметь что-то общее с этим человеком. Лучше уж скальпели. Дадзай вытащил нож – он застрял в ноге Уайльда довольно основательно, и чтобы достать его, пришлось как следует подергать и покачать туда-сюда, и все это время из-под кляпа доносились совершенно нечеловеческие звуки. Когда парень немного затих, Дадзай снова приспустил его кляп. — Надеюсь, я немного развеял вашу вечную скуку, Уайльд-сан, — улыбнулся он. — Видите, мир, населенный марионетками, может быть достаточно увлекательным местом. Даже простая кухонная утварь таит в себе множество сюрпризов. А то ли еще будет! В комнате так воняло кровью, потом, слезами, соплями, страхом, болью, что воздух будто сгустился. Красивый глубокий голос Дадзая струился среди этого тошнотного марева, как сладкая река меда, только это был не мед, а яд. От него самого не пахло ничем. Ничем человеческим. Он ни разу не повысил голоса. На его лице не было злости. Выражение его, когда он не пытался натягивать на себя усмешечку, было замкнутым и слегка высокомерным, как всегда, когда он был особенно сосредоточен. Даже знать не хочу, что сказал бы об этом психолог, но в такие моменты, как этот, волоски на коже у меня вставали дыбом не только от страха и отвращения, но и... из-за кое-каких других чувств. Я как никто другой хорошо знал, что Дадзай мог вести себя как настоящее чудовище – что сейчас и наблюдал, — но он никогда не был жесток, не приняв обдуманного решения так поступить. Его понятия о необходимом иногда казались мне ужасно странными, но он никогда не выходил из себя, совершенно не был подвержен ярости, желанию отомстить, звериной жажде причинять боль – в общем, всему, чего в любом обычном человеке навалом. Он мог довольно убедительно играть в самые разные эмоции, в том числе и в садизм в стиле Мори, но под ними всегда была эта вот бесстрастная сосредоточенность, как у канатоходца. И это было так... так... Я облизнул пересохшие губы. Не поймите неправильно, мне, конечно, нравилась не жестокость, ни одному человеку в здравом уме такое не нравится. Это было другое. В такие моменты Дадзай будто запирал в сундук то немногое человеческое, что в нем оставалось, и особенно ясно проступала какая-то... чистота. Что-то не из этого мира. Как ночное небо в звездах, огромное, и холодное, и равнодушное, и немое, и вечное, и страшное... И прекрасное. Но все равно, гореть мне за это в аду. Я вообще-то в ад не верил, и даже в добро и зло – не особо, но в данный момент это совершенно точно были плохие мысли, потому что в метре от меня сидели парень с дырой от ножа, блядь, в ноге и разбитым в кровавую кашу лицом и девчонка, которая обоссалась от страха или была к этому близка, а я думал о том, как мне хочется ебаться с человеком, который сделал с ними это. Я держался за спинку его стула и не знал, какому чувству отдать первенство – восхищению или отвращению, уйти или остаться. Но я обещал не уходить... Уайльд часто моргал сквозь слезы, хватал ртом воздух, разбитые губы мелко тряслись: — Я... Я ничего тебе не скажу, тварь... — Ясно... Тюя, а нет ли у тебя маникюрных ножниц? – спросил Дадзай. — Нет, — без запинки соврал я. — Жаль. Маникюрные ножницы просто упоительны. Кстати, мне пришло в голову, что хоть инструментарий и скуден, есть возможность разнообразить объекты опытов, — ослепительно улыбнулся Дадзай и придвинулся поближе к Энн. – Женское бедро не такое плотное, как мужское, — примерился он, — в нем больше жира и меньше мышц, что означает, что ножу пройти через него будет легче — он воткнется глубже, даже войдет в пол. Интересно, хватит ли у меня сил потом вытащить нож из паркета? Энн под кляпом заскулила. Ее била дрожь, лицо было совершенно серым. Вот блядь. Решил пойти ва-банк. А если не получится, правда нож воткнет? А дальше что? Насколько далеко простираются его представления о «напугать»? — Пе... перестань, — выговорил Уайльд распухшими разбитыми губами. – Ее-то хоть не тронь, ты, скотина... Ты хотел знать, что известно Джоан? Так вот, она все знает. И знала с самого начала. У вас ничего не выйдет. Вы проиграли заранее. Дадзай откинулся на стуле назад и довольно равнодушным тоном сказал: — Ну что ж... Тогда понятно, почему вы, Уайльд-сан, так упорно молчали. Потому что после этого признания, как вы понимаете, вы оба перестали иметь для меня ценность. Пора с вами закончить. Он поднялся, скользнул по мне непонятным взглядом, вышел — и тут же вернулся с знакомым мне «Вальтером ППК». Это еще что за хрень? Что происходит? Дадзай просил не вмешиваться, но... Черт... Я услышал, как он взвел курок, увидел, как он направил пистолет на голову Энн. Она всхлипнула, зажмурилась. Я тоже зажмурился. Раздался выстрел. Когда я отважился открыть глаза, голова Энн была цела, и — ее окружал прозрачно-зеленоватый потрескивающий электрическими искрами барьер. — Интересный поворот, — медленно сказал Дадзай. Голос у него был... не особо удивленный. — Э-э... Отойдем опять на минутку в ванную? – растерянно моргнул я.   ...— Какого хера?! Мне это, блядь, в кошмарах будет сниться! Лицо у меня, наверное, было такое же бумажно-белое, как у той парочки у батареи. — Прости, — откликнулся Дадзай. – Патроны были холостые, я вытащил пули перед тем, как стрелять. — Да я не про это! То есть и про это тоже, но... я про всё! Ты знал?! Знал, что способности можно вернуть, с самого начала?! — Скажем так, я не был уверен на сто процентов. Но гипноз на то и гипноз, что его можно снять. Я не знал – как. А оказывается, все просто: желание жить сильнее любых ценностей и убеждений, особенно навязанных. — Блядь... – сказал я. Сел на пол ванной и прислонился к стене, потому что не знаю уж, как Дадзаю, а мне хотелось посидеть. — Кроме того, я однажды провернул нечто похожее с Акутагавой, — добавил Дадзай. — Он все еще жив, так что, как понимаешь... — Заебись у вас ролевые игры были, — сказал я, чтобы хоть что-то сказать. – И как он с тобой не повесился? — Я ему предлагал, — усмехнулся он, усаживаясь на пол рядом со мной. Я тоже улыбнулся. Ну правда ж смешно – парочка суицидальных кретинов, готовые герои какой-нибудь пьесы про двойное самоубийство для театра кабуки. Потом он вдруг спросил: — Как они? Вряд ли стоило уточнять, кто. — Да что с ними станется, — я пожал плечами. — Ключи от моей квартиры у них есть, еда, «Зельда», денег приличное такое количество – больше, наверно, чем они за всю жизнь видели... — Я не об этом. Я сказал, не глядя на него: — Паршиво. Да ты же видел Ацуси... Я подумал, легко ли будет Дадзаю наставить пистолет на своего тигренка. Ну, наверное, он придумает для возвращения суперсил что-то получше батареи и ножа в ноге, если нервяка будет поменьше, а времени побольше?.. Еще мне пришло в голову, что это первый раз за все время, когда Дадзай спросил про них – как будто он просто вычеркнул Ацуси с Акутагавой из жизни и заинтересовался ими вновь только когда убедился, что способности можно вернуть, что его воспитанники все еще небесполезны... Но эта мысль мне вообще не понравилась, и я решил убрать ее куда-нибудь на самый дальний и темный чердак. — А Акутагава что? — А, да этому-то убирание «Расёмона» даже на пользу пошло, — жизнерадостно сказал я (ублюдское вранье, конечно). – Кашлять перестал, на людей не кидается... Он сказал, что хочет быть писателем, — вспомнилось вдруг. – Не смешно разве? Да какому долбоебу вообще придет в голову быть писателем? У Дадзая сделалось какое-то смурное лицо. — Один из немногих известных мне хороших, по-настоящему хороших людей хотел стать писателем. К слову, учитель из него тоже был прекрасный. Я понял, что он опять накрутил себя какой-то очередной мрачной хуетой, но тут врать не хотелось. — Ну блядь... плохие новости, но ты не он. — Да скажи уж прямо, Тюя, — сказал Дадзай мягко, со своей милой, пустой, страшной улыбкой (убрать все человеческое в сундук, выбросить ключ в море). — У меня хорошо получается только калечить и убивать. Не то чтобы я и без тебя этого не знал. Я как следует подумал. — Не. Тебе же не нравится калечить и убивать. Это и правда получается у тебя очень хорошо, без пизды, но ты не убийца. Но и не писатель и не учитель. Ты — игрок. Он, кажется, искренне удивился, кривовато улыбнулся: — А ты кто? Игрушка? Я ткнул его кулаком в живот и предложил сходить нахуй. Потом спросил: — А почему тебе вообще важно быть хорошим учителем? Хороший – это какой, по-твоему? — Наверное, который способен помочь другому человеку найти себя. Огранить, как драгоценный камень. — Если так, вон, Мори заебатый учитель. Его хлебом не корми, дай только кого-нибудь... огранить, мда. Человек вот только из него... Против этого у Дадзая возражений не нашлось. Я-то изначально хотел подбодрить его, но разговор становился все тягостнее. — «Зельда»?.. – переспросил он после паузы. — Ну, есть такая серия игр, где суперпидарастичный на вид пацан с длинными ушами и голыми ляжками уже лет тридцать кряду спасает свою ебаную принцессу, которая будто пытается покончить с собой с завидной целеустремленностью... — Тюя, я знаю, что такое «Зельда», я иногда играю в видеоигры, я просто слегка удивился... — А чего? Акутагава сначала, конечно, пофыркал, но он тоже живой человек, в конце концов. Небось закончили ее уже, ведь неделя прошла... — Акутагава – и игры, господи... Раньше я и вообразить такого не мог. Я его потому и выбрал, что в нем не было... ничего человеческого. — Тигренок его делает маленько поадекватнее. Они типа дружат. Или ебутся. Хотя не, это ж Акутагава, о чем я вообще... — Почему у тебя всегда одни скабрезности в голове, Тюя?.. Дружат они. Если, – он не споткнулся на этом трудном слове, — способности к ним когда-нибудь вернутся, они станут лучше нас. — Нихуяшеньки, — возразил я. – Никто не может быть лучше нас. Точнее, хуже нас. — Ладно, ты прав, мы хуже всех, — покладисто согласился Дадзай. Сидеть было неплохо. Даже очень. Просто удивительно, как радует обычное сидение на кафельном полу, если рядом никто не скулит от страха, не плачет и не истекает кровью. Хотя в соседней комнате эти вещи по-прежнему имели место, и вообще не стоило забывать, что ничего не закончилось и дела у нас обстоят довольно паршиво. Осознав это, я спросил: — Слушай, а то, что этот Уайльд сказал... что Джоан все знает... это ведь неправда? Он солгал? Он ничего не сказал ей, я уверен. Дадзай немного помолчал, потом ответил: — Он солгал, но это может быть и правдой. Любопытный парадокс, и таких случаев до странности много в этой истории... Впрочем, неважно. У меня нет причин менять мнение: да, я тоже уверен, что он не делился с Джоан своими подозрениями насчет меня. Но вот то, что она знала все с самого начала, вполне вероятно. — Но... Но раз она все знала, это что же, все зря? Мы правда проиграли? — Почему же. Есть еще вторая стратегия... «А первая какая была?» — подумал я, но озвучивать вопрос не стал, не желая нарваться на насмешки. Просто повторил: — Вторая?.. — Притвориться проигравшими. Как-то не очень круто притворяться проигравшим, а главное, в нашем случае я не особо понимал, чем это отличается от, собственно, «проиграть». — Если способности можно вернуть, — вдруг осенило меня, — мы могли бы как-нибудь использовать против Джоан этих детишек из приюта. Ты к этому и вел? Ты уже придумал сотню хитрых планов, да? — Нет, — едва заметно улыбнулся он. — Сложные планы склонны разваливаться. Особенно такие, где слишком много переменных. Я не уверен, что этим детям вообще стоит что-то возвращать — может, их лучше просто оставить в покое, по крайней мере, некоторых... И я предпочитаю работать со знакомыми фигурами, чьи ходы могу предсказать. Ладно, это я мог понять. Вообще, когда я немного переварил произошедшее, у меня в голове стал крутиться вот какой вопрос... — Если тебе просто захотелось поставить опыт по возвращению суперсил, почему было не поэкспериментировать с кем-то другим из тех приютских детей? Ты сам говорил, что там есть всякие бывшие говнюки... Ну, то есть, лучше уж мучать говнюков, чем ни в чем не виноватую девчонку... Я все-таки знал далеко не все оттенки покерфейса Дадзая. Вот сейчас, например, лицо у него было совершенно непонятное, и напрашивалось два объяснения того, почему он поставил этот стремный опыт именно на удачно подвернувшейся под руку Энн: либо потенциальное количество усилий по заманиванию в ловушку другого ребенка показалось ему слишком большим, то ли – что еще хуже — эта простая мысль вообще не пришла ему в голову. То есть, понимаете, для него все эти дети просто одинаковые. И не только эти, а люди вообще. Это был один из тех моментов, когда Дадзай пугал меня до чертиков. Его чересчур умелое и хладнокровное обращение с острыми предметами – это было... естественно для наследника доброго доктора Мори, и более-менее привычно, и вообще... ну... как я уже сказал, противоречивые чувства вызывало, хоть и стыдноватые. А вот то, что он просто не отличает одних людей от других... Хотя второе проистекает из первого, да? Ну как — не отличает. Держит в голове информацию, что у человека такое-то имя, рост, цвет глаз. Мышцы и кости определенной плотности, которые можно разрезать за определенное время. Какая-нибудь способность, которая может пригодиться ему в следующей партии в ебаные шахматы. По сути оно ведь все так и есть. Но в то же время это вранье. Самое главное на свете вранье. Я в университетах не учился и не могу нормально сформулировать, почему, но я точно знаю, что если для тебя это становится правдой, то все, ты конченый. — Почему я выбрал Энн?.. Но это же очевидно. Мне хотелось, чтобы это была именно она, чтобы ее сестры увидели, что Джоан лжет, — сказал Дадзай. Хм. Это мне в голову не пришло, а ведь и правда, так очевидно... Ладно. Может, он еще не совсем пропащий. — Нам с тобой до утра надо разобраться в этом деле, — добавил он. — Все-таки понять, что с этой Джоан не так, даже если придется вылезти из кожи вон. А потом придумать пару планов действия. Несложных. Так что сейчас мы заварим крепкого чая – да, я сказал «чая», хотя ты, вероятно, предпочел бы «заварить» вина или виски – и будем думать. — До утра, — повторил я. – То есть у нас примерно полночи на раскрытие дела. — Ага, — улыбнулся Дадзай. Он прислонился головой к кафельной стене и сказал: — Неужели правда всего неделя прошла? Вот сейчас он был совсем человек, а не что-то темное и иномирное: обычный человек с бледным осунувшимся лицом и складочкой между бровей. Вообще-то таким он мне даже больше нравился. Ну, может, не больше... С тем, первым, я хотел трахаться, а этот был моим другом. Когда-то давно был им, по крайней мере. Я подумал и взял его за руку, хотя это было немного по-слюнтяйски. — Я в порядке. Просто устал, – сказал он, но руку не убрал.