Негодяй ровно настолько, чтобы мне понравиться

      В день, когда на римский императорский престол впервые восходит христианин, ангел проигрывает демону спор, причём именно по поводу императора.       Последние 250 лет у Азирафеля было прискорбно много работы, в то время как у Кроули — возмутительно мало. Он даже подумывал, не рвануть ли в отпуск, в Индию или Китай, но там сильны были ещё их собственные боги, сущности агрессивно-территориальные и не склонные к компромиссам, презирающие представителей монотеистических культов за узколобость и высокомерие: а и правда, любой бог искренне считает себя великим, но иметь наглость заявлять, что ты ещё и единственный — это уже перебор.       Поэтому демон просто болтался в окрестностях так называемого «цивилизованного» мира (что бы это ни означало), и изредка (или не так уж редко, пару раз в год… ну ладно, раза два в месяц, довольны?! Максимум три. Но точно не чаще!) попадался ангелу на глаза.       Себе демон объяснял стремление находиться неподалёку от Азирафеля служебной необходимостью, к тому же наблюдать с мягкого смотрового диванчика ничегонеделания за вкалывающим от зари до зари херувимом было прелесть как забавно. Тот, наивный, решил, будто христианство в качестве всеобщего вероисповедания принесет человекам процветание и мир. Но, обладая почти безграничным интеллектом и несокрушимым идеализмом, ангел был напрочь лишён политического чутья.       Кроули пытался было объяснить ему на пальцах, что вера не равна религии, зато религия — суть политика, но едва не обломал оные пальцы о цельнолитую парадигму ангельского мышления: азирафелев ум был мощным, как гранитная скала и примерно столь же податливым.       Именно тогда они и побились об заклад. Это было на стыке веков, когда гонения на христиан стали особенно жестокими, а разногласия между самими христианскими течениями — особенно острыми, но прирост в рядах верующих в Христа от этого только ширился.       — Да бросай ты надрываться, ангел, — демон вальяжно развалился на клинии; обычай вкушать пищу лёжа потихоньку уходил в прошлое, но таверна «У Петрония», уже четвертый век блюдущая традиции отличной кухни, оставляла и за своими завсегдатаями право на традиционализм. — С такими темпами твои обожаемые христианчики и так к концу тысячелетия получат гегемонию во всем тварном мире. А тебе останется только сожалеть об этом, потому что когда это произойдёт, грохот крушения твоих иллюзий услышат далеко за пределами континента.       — Особенно, если ты так и продолжишь дурака валять, — заметил ангел. — Я, конечно, в известной степени признателен, что ты не добавляешь мне работы, пойми меня правильно, но не прилетит ли тебе, метафорически выражаясь, по рогам за такое разгильдяйство? Я был бы весьма огорчён, если бы тебя отозвали, и прислали кого-то более… рьяного.       — Да с отчетами у меня все тип-топ, — отмахнулся Кроули. — Твои подопечные так активно подсиживают друг друга, что мне и делать-то почти ничего не надо, только пергаменты подмахивать. Слушай, а давай пари?       — С демоном? — скептически переспросил Азирафель.       — Но я демон слова, как мне кажется. Хотя, как знаешь. Я-то уверен в своей победе.       — И что же за пари? — любопытство не было само по себе ни грехом, ни пороком, так что даже удивительно, сколько народу, включая представителей семейства кошачьих, оно сгубило.       — Я уверен, что если ты прекратишь любое вмешательство в дела конфессии, и века не пройдет, как эти твои христиане начнут сами гонять всех остальных, а уже следующим единоличным правителем империи станет сторонник христианства. Готов поставить на это… ну, к примеру, желание. Обычное желание, ничего по работе, никаких вечных служений и увеличения количества, — быстро добавил он, просчитав, что именно ангел, со своей стороны, сможет счесть ловушкой.       И Азирафель пари принял, не иначе как благодаря содержимому петрониевых подвалов, столь удачному, что грех было не то, что его разбавлять или подслащивать, а даже закусывать. А может и по иным причинам. В конце концов, ему тоже хотелось в отпуск.

***

      Спор он проиграл. К власти пришёл Константин. И четверти века не прошло, как он сделался единовластным правителем империи, будучи если не крещёным, то уж точно — приверженцем Христа. К этому можно было придраться и посчитать пари недействительным, но во-первых, править он явно планировал всерьез и долго, а официальное крещение занимало всего несколько минут и произойти могло в любой момент, а во-вторых, искать такие мизерные лазейки в споре было недостойно ангела.       И вот теперь он второй час, ожидая приятеля у Петрония, пытается предугадать наиболее неблагоприятное желание демона.       Что-либо связанное с работой тот загадать не сможет, тогда что же? Возможно, просто оплатить ужин или, что хуже, закрыть глаза на нечто каверзное из того, что Кроули иногда творил по собственной воле? Или может нечто, что тот сочтет унизительным для ангела? Танец на столе, или декламацию непристойных виршей? Азирафель, к стыду своему, знает парочку.       Когда демон приходит, херувим испытывает облегчение: можно не думать больше о том, что его ждёт, и так или иначе всё скоро выяснится. А тот вроде бы и не помнит ни о каком пари: заказывает вина и еды, сам щедро платит и плюхается на клинию рядом с Азирафелем, хоть остальные две в гостевом триклинии свободны.       А в общем зале таверны, тем временем, разгорается бурное веселье: вино льется рекой, хотя сидящие в углу легионеры, по-видимому северяне, потягивают из кружек ячменное пиво. Развесёлые девицы, среди которых затесалась и пара безусых, но нарумяненных юнцов, наперебой подсаживаются к гостям, болтая и сыпля смехом, напрашиваясь на угощение и игривый щипок за филейные части, а то и на поцелуй.       — Интересно, зачем они это делают, — Азирафель из-за нервозности начал отслеживать, куда падает взгляд демона, а сейчас оный упёрся в особо сисястую «волчицу», будто поедающую рот слишком молодого для своего звания десятника. Вопрос был риторическим, теорию ангел знал, хоть и не мог поверить, что удовольствие от соприкосновения губами может перевесить гадливость от обмена слюнями. Но Кроули ответил:       — Считается, что это очень приятно и способствует возбуждению членов.       — Что, прямо всех? — Ангел был склонен называть «членами», на библейский манер, все выступающие части тела.       — Нет, только некоторых, — демон рядом откровенно потешался, а рука его уже лежала на спине ангела, напрягая и расслабляя одновременно. — Ангел, неужели ты думаешь, что если бы это было неприятно, смертные так активно бы этим занимались?       — Приятно или нет, ещё неизвестно! Вон, погляди, какие кошмарные зубы у той лупы — коричневые и торчат в два ряда. А у вон той, что сейчас тебе подмигивает, облизываясь — явный стоматит! О, ангелы господни, Кроули, успокой меня и скажи, что ты не считаешь это хорошей идеей!       — Конечно, не считаю! — демон аж взвивается на лежанке, одновременно перемещая руку ниже, на ангельскую талию. — Совать свой язык в смертного, бррррр!       И не успевает ангел облегчённо выдохнуть, добавляет:       — Но с тобой бы я попробовал. У тебя ведь нет стоматита? И ты должен мне желание!

***

      Первое соприкосновение губ демон ещё помнит, а потом — все, провал. Эндорфины врываются в кровоток, вопя и улюлюкая, и блокируют любые сознательные реакции, кроме «хочу ещё». Язык ангела оказывается неожиданно длинным и настойчивым, он толкается за зубы демона, как гуннская орда за городские стены, все сминая, исследуя и порабощая.       Правда, осознать это удается только через несколько минут, а за это время Азирафель уже практически лежит на нем, хрипло порыкивая прямо в рот беса. Кажется, их спор зашёл куда-то не туда: в мечтах демона рот ангела был робким и податливым, но когда демонские ожидания в отношении этого чёртова херувима вообще оправдывались?       К чести ангела скажем, что он и не пробовал ломаться. Здраво рассудив, что ничего опасного и противного в пасти демона его не ожидает (не начнёт же он адским огнем плеваться?), Азирафель сам потянулся к приятелю, не столько горя желанием попробовать, сколько решить уже напрягающую ситуацию с долгом. И неожиданно увлёкся, пользуясь временной отключкой демона и с удивлением анализируя свои собственные ощущения. А потом уже не до анализа становится, потому что Кроули начинает отвечать.       Демон мягко толкается твердым шершавым языком, легко лижет внутренние стороны щек, почти невесомо пробегается по деснам. Он удивительно легко уступает инициативу, если учесть, что идея поцелуя как раз от него и исходила, но ангелу уже плевать. Этот рот теперь — его, и он чувствительно прикусывает нижнюю губу Кроули, чтобы утвердить свои права.       На вкус демон — вино и пепел, яблоки и сандал, и угли языческих курильниц. И ангел внезапно больше всего на свете хочет выяснить: раз уж рот беса так хорош на вкус, то каков он весь? Только вот оторваться от неспешного посасывания его языка, от вылизывания нёба и требовательных ищущих движений губ совершенно невозможно.       Кроули на мгновение приходит в себя в достаточной мере, чтобы чудом отвести глаза посетителям трактира. Мало того, что им потом сюда ещё ходить, так ведь, не дай Сатана, кто-нибудь присоединиться надумает! Мельком он замечает такое красивое сейчас, озарённое удовольствием лицо ангела и мгновенно возвращается к поцелую, руки сами ложатся на спину Азирафеля, блуждают по лопаткам, шее, зарываются в непослушные льняные вихры. Но главное — тот жар и опьяняющий восторг, что несёт рот ангела, его уверенные присваивающие движения.       — Ты вкусный, — без удивления, даже с каким-то удовлетворением констатирует Азирафель, на секунду отрываясь от вдумчивого вылизывания его рта. — Можно, я тебя везде попробую?       Конечно, Кроули позволяет. Сейчас ангелу можно всё, настолько всё, что демон даже удивлен, почему тот вздумал спрашивать. А Азирафель, тем временем, ведёт языком по его щеке, в который раз ставя себе мысленную заметку спросить, как демон решает вопрос бороды, и тут же забывая об этом, по очереди касается нежными губами прикрытых глаз и тихо хихикает от щекотки из-за трепета ресниц. Он с нажимом проводит по скуле носом, втягивает им воздух у уха, а затем сразу же обводит его контуры языком, сладко и щекотно. Мочка, она такая аппетитная на вид и так здорово ложится на язык, что просто грех не прикусить ее совсем слегка, а потом сразу же приласкать, втянув бережно в рот. Яремная вена на длинной изящной шее явно создана для неспешного вылизывания, а сама шея — для того, чтобы пятнать ее лиловыми соцветиями засосов. Азирафель влажно целует ямочку на подбородке, а впадину меж ключиц исследует, то касаясь легко, то вылизывая с нажимом, как кошка новорожденного котенка.       Демону кажется, что он сейчас взорвётся. Он даже не может сейчас честно сказать, рад ли он, что план, задуманный ещё во время заключения пари, сработал. То, что вытворяет сейчас ангел, невообразимо далеко за гранью самых смелых его фантазий. Кто бы мог подумать, что такой сильной эрогенной зоной могут быть плечи? Внутренний сгиб локтя? Пальцы, если их ласково обхватывать губами и интенсивно ласкать языком каждый, попутно вылизывая промежутки между ними?       Удивительно, но только лишь когда рот Азирафеля добирается до груди, Кроули наконец осознает, что невероятно, до боли и судорог возбуждён. Он и не знал, что его позвоночник способен так выгнуться без перехода в облик, до того как ангел, обведя по краю ареолу, слегка не втягивает губами сосок, и не начинает играть с ним языком, иногда слегка потягивая на себя зубами. И второй сосок оказывается ещё более чувствительным, но что ещё важнее: каждый влажный поцелуй — веха на пути, который ангел прокладывает вниз, через солнечное сплетение, по дорожке темно-рыжих завитков волос к ямке пупка и каждый — как солнечный ожог, сразу же милостиво остужаемый прохладой морского бриза, все ниже и ниже до самого паха, а там…       — Можно? — выдыхает Азирафель, а сам уже трётся о лобок и член Кроули носом, лбом, щекой, подбородком — как кот, помечающий свою территорию.       — Ох, ангел, да, пожалуйстаааа, — демон не очень понимает, о чем именно просит, но четко знает — ему надо! Руки Кроули беспорядочно мечутся, то судорожно комкая покрывало под ними, то запуская пальцы в волосы ангела, оглаживая его лицо, шею, задевая уши, то вскидываются ко рту, чтобы заглушить не стоны уже, а настоящий, в голос, умоляющий крик.       А потом Азирафель накрывает губами его член и ослепляющая вспышка оргазма прошивает Кроули смертельно насквозь, как удар кинжала.       Когда демон приходит в себя, ангел возвышается над ним и сосредоточенно ласкает собственный член рукой. Он даже не утер с губ сперму. Это зрелище кажется Кроули столь фантасмагоричным, что он не сразу соображает, что делать, а когда все же до него доходит и он тянется к Азирафелю, чтобы… что? помочь? отблагодарить? — уже поздно, ангел кончает, сипло выдыхая через сжатые зубы и обмякает, привалившись к подлокотнику в районе бедра Кроули.       — Это было, хм… познавательно. — Задумчиво произносит он, утирая лицо краем покрывала.       Кроули внезапно накрывает очень острое желание быть к ангелу как можно ближе, обнять руками и оплести ногами, почувствовать его крепкие мягкие руки на своей спине и оставаться в таком положении до утра. Или до майских ид (сейчас сентябрь). Или до второго пришествия. Но Азирафель уже тянется налить им ещё вина.       — Надо же, уже так поздно, что почти рано, — удивлённо восклицает он. — Кроули, друг мой, нам пора по домам. Выпей-ка, и пойдем, а то у тебя такой вид, словно ты прямо здесь спать собрался.       И похлопывает Кроули по плечу. Дружески.       Вот так.