***
Сейчас они встречались реже, даже не каждое десятилетие, и не всегда встречи эти проходили мирно. Однажды ангел даже чуть не развоплотил Кроули, не сразу узнав в пылу сражения. Не то, чтобы кому-то из них нравились битвы. Но иногда события заставали их врасплох и приходилось срочно выбирать сторону, и в большинстве случаев их выбор был различным. Неизменным оставалось только одно: они почти всегда изыскивали возможность остаться наедине и помочь друг другу с насущными потребностями тела. Вернее, изыскивал демон, а ангел соглашался, и самое жестокое противостояние их лагерей только подзадоривало ангела разложить беса на ближайшей доступной поверхности, не обязательно даже горизонтальной, и доводить до исступления и жалкого скулежа руками и ртом. А Кроули теперь не просто ошивался поблизости от конкурента. Он искал этих встреч, иногда чуть ли не в ущерб работе, и каждый раз обещая себе больше так не делать, нарушал обещание. Если ты демон, тебе позволено лгать. Даже самому себе. Кроме того, он начал подозревать, что с ним что-то сильно не в порядке. Кроули, возможно, не был завоевателем по природе и не проявлял интереса к занятию лидерских позиций, но и не считал себя ведомым. Он не имел склонности к неспешным созерцательным раздумьям, как херувим, но был не менее умён, а наблюдательность и умение вписываться давали богатую пищу для размышлений. Не то, чтобы отношения и поведение смертных во время плотских утех можно было в полном объеме перенести на сверхъестественные сущности, изначально не имевшие гендера, а значит — связанных с ним паттернов и социально обусловленных ролей, но… Хотя инстинкт размножения был присущ всем живым существам, секс изобрели люди (увы, Кроули тогда ничего не знал о сексуально-социальном взаимодействии нечеловеческих приматов и высших стайных хищников, а дельфинов вообще считал рыбами. Что ж, никто не может быть всеведущ. Кроме Господа. Наверное.) Люди занимались сексом по-разному и очень многообразно (и размножение играло в этом удивительно малозначимую роль). Зачастую смертным не нужно было для этого даже раздеваться, прикасаться или вообще находиться в пределах видимости друг друга. Но по всему выходило, что одной части человечества присуще было стремиться, добиваться и брать, а второй — сберегать, уступать и отдавать. С сугубо физиологической точки зрения, Кроули можно было отнести к первым. Но когда дело доходило до взаимодействия с ангелом, вся эта простая и стройная система летела к чертям собачьим. У демона учащался пульс, стоило ему даже подумать об Азирафеле, от его голоса подкашивались ноги, а если тот к нему прикасался, Кроули хотелось просто растаять, слиться с ним и позволить… позволить чёртову херувиму всё. Ангел, в сущности, был не против. Он брал, попутно тщательно изучая, лишь предложенное и никогда, никогда не переходил границ. Но интерес его был каким-то… отстранённым, чуть ли не академическим. Каждый их чёртов раз он будто препарировал демона, расчленяя на отдельные фрагменты его желания и реакции, и словно бы каталогизируя каждую. Если и было в этом нечто от страсти, то лишь к процессу, а не к объекту. Азирафель неизменно был ласков и внимателен, но в этом исследовательском интересе сквозило что-то безжалостное.***
Первый настоящий минет (а получился он далеко не с первого раза, в основном потому, что демон не сразу смог приструнить свою тенденцию взрываться как петарда, стоило ангелу провести по его члену языком), стал серьезным испытанием, потому что ангел буквально терзал его своим любопытным ртом больше часа, то выясняя, мучительно медленно, как глубоко в горло можно пропустить член прежде, чем тело начнет неконтролируемое сглатывание, и под каким углом это удобнее делать, и можно ли достичь полного контроля, смыкая и расслабляя гортань осознанно. Прерывался в самый неподходящий момент от всасывания и интенсивного нализывания исходящей смазкой щели в головке, чтобы покрыть приятными, но малоэффективными в плане достижения оргазма, поцелуями яйца, промежность и внутреннюю сторону бедер. Крепко держал поджарые ягодицы демона, не давая увеличить темп, пока трахал его членом свой рот. Выискивал самые приятные места, которые можно было ласкать языком: то легко и влажно, то жёстко и интенсивно… Когда он все же довел Кроули до финала, размеренно двигая головой и плотно обхватывая губами, намеренно слегка задевая зубами головку, демон познал все скрытые смыслы фразы «скончаться на месте». Храбрости на повторный эксперимент он набирался несколько месяцев и десять лет — на то, чтобы предложить ответную любезность. Теперь им почти постоянно приходится носить латы, процесс разоблачения из которых зачастую требует посторонней помощи (или чуда, хотя ангел старается справляться без них). Вид Азирафеля в доспехах постоянно вызывает у Кроули сильнейшие приступы дежавю, хотя он не мог видеть ангела в воинском облачении на небесном поле брани — демона попросту там не было. Белый рыцарь Азирафель известен тем, что никогда не обнажает меча, что вызывает у одних уважение, а у других — насмешку. Кроули точно знает, что кто-кто, а ангел владеет мечом виртуозно; сам он этого не видел, но в курсе дела, что в Раю пламенные мечи обращающиеся за красивые глаза не выдают. Да херувим и без оружия выглядит грозно — статный и крепкий, выше большинства рыцарей Круглого стола (зато на полголовы ниже демона), а наметившееся уютное брюшко скрыто под латами.***
В укрепленном замке, где они находят приют на эту ночь, не наблюдается избытка свободных комнат и многие спят вповалку прямо на застеленном шкурами полу. Для Кроули выдворить из комнат кого-то, да хоть самого хозяина, не представляло проблемы, но ангел категорически отверг идею создавать усталым людям ещё большие неудобства, поэтому им приходится удовольствоваться сеновалом над конюшней. Демон лошадей терпеть не может и они отвечают ему полной взаимностью, но желание разделить эту ночь с ангелом не оставляет ему шансов отказаться. С собой у них вино, порубленный брусками острый сыр и немного местного кислого водянистого винограда (вино из него выходит соответствующее, увы, не тот климат). Они лежат на грубом, ворсистом шерстяном одеяле и болтают о пустяках: неудобстве современных кольчуг (ангел щеголяет в серебристо-белой, демон обряжается в подобающе черную), шансах на мирное разрешение текущего междуусобного конфликта (коих нет) и перспективах местного виноделия (коих нет совсем). Очень медленно, буквально по полдюйма, Кроули придвигается к ангелу, и наконец оказывается достаточно близко, чтобы вроде бы естественным движением склонить голову тому на плечо. Ангел понимающе хмыкает. — Замерз? — Нет, мне нормально! — зябко поводит плечами бес, при этом всем своим видом показывая, что уже превратился в сосульку и ангелу давно пора сделать по этому поводу что-нибудь. Он знает по опыту, что если сам не начнет ластиться первым, ангел так и пролежит всю ночь, точа лясы, но надеется, что может хоть на этот раз Азирафель сам повернется к нему лицом, притянет для поцелуя, уверенно проведет рукой по изгибу хребта, согревая и будоража… Нет, и в этот раз не сработало. А пошло оно все! Демон, вроде бы дурашливо, проводит носом по ангельской, нежной как шкурка абрикоса, щеке и прикусывает невесомо его скулу. Херувим поворачивает к нему лицо и это можно, хоть и с натяжкой, принять за приглашение к поцелую. Они проводят довольно много времени так, соприкасаясь только устами, изучая губами губы друг друга и переплетаясь языками. В какой-то момент Азирафель приподнимается и нависает над демоном, намереваясь, как всегда, взять всё в свои руки, но Кроули напоследок остро кусает его за язык и кладёт ангелу руку на широкую грудь, отстраняя. — Что-то не так, дорогой? — ангел до обидного спокоен, даже дыхание не сбилось, хотя бедром демон ощущает его стояк сквозь плотные кожаные штаны. — Все прекрасно, ангел, — ухмыляется Кроули, — только, — и он с силой, по-питоньи, выворачивается из-под херувима и валит его на спину, — сегодня моя очередь тебя пробовать. Из всей реакции — короткий согласный кивок. Ну что за чурбан бесчувственный! Цельнолитой он, этот наглый ангел, что ли? Азирафель отличается от демона, как уголь от пламени: на ощупь, на вкус, на запах. У него совсем другие реакции: он только вдыхает сквозь зубы, будто терпит боль, когда Кроули пытается ласкать его соски, один ртом, а другой пальцами, начинает неудержимо хихикать и отстраняет демона от своего уха: «Прекращай, щекотно же!», а вместо засосов на шее и груди остаются только розовые пятна, которые сразу же сходят. Зато обнимает в ответ, кладёт руки на острые, вразлет, лопатки, ласково пересчитывает выступающие под кожей позвонки. Это наводит Кроули на мысль и он привстав командует: — Перевернись! Он пытается не думать, что это плохая идея, придётся обойтись без объятий, и в такой позе он не сможет чувствовать эрекцию ангела — его единственный якорь в море неуверенности, нужно ли Азирафелю это вот все. Но хотя бы попробовать… Он зачёрпывает чуть-чуть растаявшего свечного жира — сам огонек давно потух — и начинает гладить плечи, шею, спину ангела так, как это делали с ним самим банщики-массажисты в римских термах. Разминает мышцы, не думая, как сделать лучше, просто стараясь без слов донести, насколько ему нравится касаться ангела, доставлять удовольствие, прижиматься. Длинные сильные пальцы проходятся по пояснице, поднимаются вверх. Спина у ангела все ещё рельефная, хоть по бокам у ребер уже залегла складочка — ее прикусить, а затем загладить вину поцелуем. С усилием промассажировать шею, а затем и голову, придавливая кончиками пальцев и слегка потягивая короткие растрёпанные пряди, в которые уже порядком понабилось соломинок. А затем поцеловать в затылок, вдыхая запах ангела: корица и кардамон, предгрозовой летний ветер и свежий снег, теперь смешавшиеся с ароматом лугового сена. Демон выцеловывает каждый позвонок, спускаясь все ниже, и вот, когда он ласкает ангела руками и языком где-то между лопатками, ангел издает сдавленный, но совершенно точно довольный, стон. Ну конечно, как он мог забыть, крылья! Суть ангельской благодати. С острой тоской Кроули вспоминает это. Падение — это не просто про смену окраса. То, как крылья из средоточия твоей связи с Всевышним становятся… ну просто средством передвижения, ещё одной парой конечностей — горше всех других воспоминаний о том времени. Наверное, ангел чувствует, какими неловкими стали его движения, потому что начинает ёрзать под ним, а там и вовсе переворачивается, легко подхватывая худосочного демона под бедра. — Спасибо, — шепчет он хрипло, — мне жаль, что это расстроило тебя. Кроули намеревается возразить, что ничуть не расстроен, вот ещё глупости, но ангел уже притягивает его к себе за шею для поцелуя, в котором, впервые на памяти демона, есть что-то неуловимое, но делающее ощущения на порядок полнее. Кроули глухо постанывает в губы херувима. У него ещё есть на того грандиозные планы, а он уже готов позорно обкончаться, не успев даже снять штаны, как юнец в пубертате, так что он неимоверным усилием воли отрывается от азирафелевых губ, текуче сползает по ногам ангела вниз к паху и приспускает его штаны. Размер эрекции ангела выглядит устрашающе, но Кроули готовился и идти на попятный уже поздно. Он берет член ангела в рот и предсказуемо давится, не дойдя и до половины. Демон начинает слегка паниковать: если он и во рту не помещается, как же упихнуть ангелов член в себя в более, хм… узких местах? До этого Кроули казалось, что он осознает размер проблемы. Именно поэтому сегодня он битый час растягивал себя, дойдя до четырех пальцев (и дважды кончив в процессе, лишь от нескольких движений рукой по члену) и настоял на том, чтобы захватить на сеновал свечу (которая так здорово тает) при том, что прекрасно видит в темноте. То ли он за прошедшие несколько лет подзабыл реальные габариты ангела, то ли слишком оптимистично отнёсся к своим… но в паху все пульсирует и тянет от желания получить от ангела всё, дать ему больше, просто дать и побыть хоть несколько секунд, хотя бы иллюзорно, с ним одним целым. Он ведь не многого хочет, правда? Наверное, он слишком громко думает, потому что Азирафель приподнимается, смотрит ему в горящие, с почти человеческим сейчас, в темноте, зрачком, глаза и шепчет: — Кроули, друг мой, прекращай. Не стоит себя насиловать. Это уже слишком! Кроули сдавленно рычит сквозь член во рту и принимается остервенело сосать, давясь и смаргивая слезы. Ангел снова откидывается на подушку из сена и бессильно прикрывает глаза сгибом локтя. Второй рукой он тянется к спутанным рыжим кудряшкам на голове демона, но тот лишь досадливо дёргает головой, уходя от прикосновения и рука вяло падает на одеяло. Смазав член своей слюной настолько, насколько это вообще возможно, демон чудом сщёлкивает с себя штаны, им же заставляет себя расслабиться, и опускается на… вернее пытается, но разница в размере чересчур велика, а смазка из слюны вышла неважная, поэтому процесс идёт… туго. — Кроули, что ты, во имя Господа, такое вытворяешь?! — глаза у ангела круглые и перепуганные, руки тянутся к демону, но замирают в воздухе, потому что Кроули яростно, с открытым ртом шипит на ангела, а затем, сообразив наконец, как чудом добавить смазки куда нужно, рывком опускается до конца. Ангел пытается вскочить, что довольно затруднительно, когда тебя придавливают к земле 150 фунтов разъяренной демонятины, а член твой зажат плотно, как в струбцине. Замирает в неустойчивой позе, но удерживает свое тело в полусидячем положении, чудом создаёт себе подпорку из стога под спину, сгибает ноги в коленях, и теперь уже уверенно стискивает в объятиях дрожащего мелкой дрожью беса, такого отчаянно храброго и такого беззащитного сейчас, беспорядочно целует в мокрые от слез щеки, в губы, в нос, и подбородок, гладит сквозь тонкую рубаху сведённые в напряжении лопатки, хочет успокаивающе, а получается трепетно и жадно, и сбивчиво шепчет: «Что же ты со мной делаешь, Кроули, с нами, Кроули, прости, прости, прости, Кроули, как тебе помочь, не хочу, чтобы тебе было больно, Кроули, только не так, только не тебе, пожалуйста, прости меня, Кроули, Кроули, Кроули, поговори со мной, прошу, мой дорогой, пожалуйста, Кроулииии…» Демону кажется, что в его позвоночник снизу вонзился раскалённый гвоздь. Что-то в середине него наверное все же порвалось и чувствуется теперь, как открытая рана под струёй кипятка. Подрагивающие ноги вот-вот совсем разъедутся, собственная эрекция от боли и злости почти пропала, но руки, надёжные, черт побери, родные ангеловы руки почти возвращают то ощущение близости, ради которого вся авантюра и затевалась. И сквозь боль и пелену ярости на ангела с его треклятым всепониманием, холодностью, сволочизмом и руками вот этими вот, он чувствует, что снова возбуждается. Постепенно до него начинают доходить и слова ангельской литании. — Я… в… порядке, — выдавливает он из себя. — Ох, хороший мой, прости, я не хотел, чтобы все так вышло! Скажи, что я могу для тебя сделать? — Ангел, прекрати ныть и трахни меня уже! И я. Не. Хороший! — улыбка выходит кривая и больше смахивает на гримасу боли, но уж какая получилась. Ангел прекращает метаться руками по его спине, подхватывает под задницу и ссаживает с себя, что и хорошо, и плохо одновременно. Хорошо, потому что у демона наконец проходит ощущение, будто его насадили на вертел, как грешника в аду. Плохо, потому что он сам только что попросил ангела его оттрахать, но теперь вовсе не уверен, что сможет выдержать проникновение в себя этой божественной дубины по второму кругу. Ангел же укладывает его на одеяло так бережно, будто демон — это святой Грааль, до краев полный чем-то драгоценным и необходимым. Чудом залечивает саднящую трещину внутри, убирает боль и пестует, превозносит, поклоняется любовнику пальцами, губами, языком, всем телом и только когда Кроули уже растекается патокой на полу, не в силах пошевелиться, и твердым в его теле остаётся только член, входит так медленно и бережно, что демон подозревает ещё одно мелкое чудо. А вот то, как Азирафель начинает сильно, с оттяжкой двигаться в нем — это настоящее чудо, не какие-то там щелчки пальцами. Он меняет угол с каждым толчком, словно ищет что-то и наконец — да! вот оно! находит. Тело Кроули плавится от неги в правильных мягких толчках, в бережных прикосновениях рук, в нежных и собственнических поцелуях, в хриплом речитативе: «Кроули, Кроули, мой, мой мооооооой!» Душа же, или коль хотите, разум демона заходится болью в адском пламени. Непонятно как, непонятно когда, но он все испортил. Он чувствует, как нечто хрупкое, что было между ним и ангелом, та часть их Договоренности, что делала их равными и независимыми, друзьями и даже зачастую партнёрами, непоправимо сломалась, разбилась и впилась крошевом осколков в него и в ангела тоже, и теперь их можно выдрать только с мясом. И эта ментальная агония странным образом будто бы сильнее проявляет наслаждение тела в реальность, делает его более выпуклым, как травление кислотой делает более рельефной гравюру. А удовольствие, в свою очередь, подпитывает душевную муку, сплавляет происходящее в замкнутый круг, колесо времени, которое делает беспощадный оборот, круша кости и давя надежду. Кончая, как никогда ранее в своей долгой жизни, Кроули не слышит ни своего высокого отчаянного крика, ни рыдающего стона ангела. Только этот безжизненный хруст.***
— Кроули, нам нужно поговорить! — Нет. — Прошу, не уходи, поговори со мной! — Тут не о чем говорить. Отчаявшись найти свои штаны, Кроули творит небрежным движением руки новые из тверди земной и исчезает со щелчком. На груди его все ещё горят огнем два влажных пятнышка от слёз ангела. Оставшись один, Азирафель с несвойственной ему ожесточённостью колотит кулаком по занозистому дощатому полу сеновала, пока костяшки не превращаются в кровавое месиво. Тогда он закрывает глаза руками и шепчет тихо, будто эта темнота перед глазами способна подслушать его: — Я все испортил…