***
Иногда Кроули кажется, что он неправильно выбрал себе имя. С начала мира он только и делал, что скитался по нему, и по всей видимости, будет продолжать до его конца, в девяноста девяти случаях из ста — совершенно бесцельно. Да, возможно имя Агасфер подошло бы ему больше. Делать мелкие пакости и приносить неприятности людям, которые, в подавляющем большинстве случаев, их заслужили, бывает весело. Создавать человечеству крупные проблемы — ещё и интересно. Но каков смысл всех этих действий? Демон давным-давно понял, что человечество само себя успешно загоняет в ад, причем ещё при жизни. Так зачем тогда нужен он? Бесцельность собственного существования, если оно длится так долго, может свести с ума. И он, по всей видимости, с него сошёл, причем куда-то не туда, раз ухитрился найти смысл собственной земной жизни в самом неподходящем во Вселенной объекте — вихрастом херувиме с детской улыбкой и серьезными глазами. Все метания Кроули по миру, как долго бы он ни петлял, приводят, как дороги — в Рим, к порогу, за которым ангел пьет чай с пирожными. И демон шипит, сопротивляется, изводит себя, но все же идет на ангельский свет, как путник в ночной трясине — на обманчивый болотный огонек. И увязает всё глубже. Кроули кочует по Европе за Азирафелем, стараясь держаться поодаль, чтобы сохранить хотя бы видимость достоинства. И ангел великодушно принимает его в свою компанию и свою постель (хотя если под постелью понимать место для сна, до нее дело доходит весьма редко). Он всегда щедр на ласки, уступчив и заботлив, но затем ускользает, просачивается звёздной пылью сквозь пальцы. Это доводит демона до исступления, иногда он начинает совершенно искренне Азирафеля ненавидеть, но в эти минуты вместо облегчения испытывает ещё большую тоску: словно кто-то ножницами выкраивает в нем дыру в форме ангела, и когда того нет рядом, ничем ее не заполнить, кроме свиста ветра навылет. За последнюю тысячу лет в лучшую сторону на островах изменилась только выпивка, всё остальное — отвратительно стабильно на грани непереносимости. Паршивая еда, дрянная погода и невыносимые в своей ханжеской добродетели аборигены. Нет ровно ни одной причины задерживаться в Лондоне и на день, но десятилетия проходят, а демон все ещё здесь. Есть ровно одна причина.***
Эпоха Просвещения, хоть и с некоторым опозданием, наконец догоняет Азирафеля. Беда ангела в том, что искренне интересуясь жизнью и судьбами отдельных людей, с которыми его сводит время и пространство, о жизни и судьбе человечества он узнает исключительно из книг, причем зачастую книг старых. Проблема того, кто не видит леса за деревьями не столько в пренебрежении масштабом, сколько в том, что приветливые опушки с полянками для пикников отлично маскируют ненасытную чащу, полную бурелома и диких зверей. Херувим открывает для себя Руссо и Дидро в то время, когда на их родине уже вскипает, как волна, яростная и кровавая каша революции. Он очарован и вдохновлён идеями общественного договора и реформации государственного устройства на принципах просвещения и всеобщего блага настолько, что узнав случайно, что французы избрали своим революционным девизом «Liberté, Égalité, Fraternité», мчится в Париж, чтобы увидеть своими глазами зарождение нового общества и помочь, если потребуется (и блинчики здесь почти совершенно ни при чём). Истину о том, что проблему составляет не то, старое общество или новое, а то, что люди в нем — те же самые, ему только предстоит познать. И Бастилия — одно из мест, где подобный опыт приобретается всегда слишком быстро. Конечно, жертвовать телом Азирафель не собирался в любом случае, и вовсе не из-за кошмарной бюрократии райского складского отдела. Это ангел-то, который одежду носил в буквальном смысле веками и с болью расставался с ней лишь тогда, когда даже чудо не могло обеспечить ей приличный вид (или она становилась маловата)?! Он обожал свое тело, знал все его сильные стороны и маленькие милые недостатки, ухаживал за ним и берёг почти шесть тысяч лет. Никакой конфликт с начальством не стоил бы его потери. Но следовало признать, что демон своим вмешательством всё же избавил его от неприятных хлопот и объяснений. А Кроули так очевидно хотел быть полезным… Это был далеко не первый случай, когда он приходил ангелу на помощь, причем по собственной инициативе, словно был благородным рыцарем, а херувим — девой в беде. Азирафель прочёл достаточно романов, чтобы заметить тенденцию и сделал довольно смелый вывод: демона такое заводит. Поэтому в Бастилии он до последнего медлит освобождаться сам, проверяя свою теорию и результаты проверки подтверждают её полностью. Что ж, теперь он просто обязан пригласить Кроули на обед, то есть фактически ангел в выигрыше со всех сторон.***
В тот день, вернее, в следующую за ним ночь Кроули впервые видит сон. В маленькой квартирке на Монмартре он крепко спит в узкой кровати, потому что перед этим ангел снова заласкал его до изнеможения. Они снова в тюремной камере, но в этот раз в кандалы закован сам демон. Во сне он не помнит, что может избавиться от них одним щелчком пальцев, и ему страшно. Ангел перед ним сияет как солнце и этот безжалостный свет слепит глаза, на которых нет очков. — Зачем ты сделал это с собой? — вопрошает ангел не своим, полифоническим, подобным грому небесному голосом. — Зачем ты сделал это с нами? — Я не хотел! — кричит Кроули в безмятежное ледяное лицо. — Я никогда не предавал Тебя! Ты всеведуща и знаешь, что это правда! Я никогда не хотел переступать черту! — Разве ты не знаешь, что ошибка — хуже чем преступление? Вину можно искупить, но ошибка, единожды совершённая, пребудет вовек. То, кем ты являешься, кем все мы являемся — результат наших ошибок. Не для всего бывает прощение, ангел. Кроули видит, что он действительно снова ангел, ощущает себя им. Во сне он твердо знает, что это как-то связано с цепями, сковывающими его запястья. Те становятся все тяжелее, так что ему приходится сначала опустить прижатые к груди руки, а там и вообще рухнуть на колени под их весом. «Прошу, — шепчет он, всматриваясь в лик Господа, проступающий сквозь обличье ангела, — прошу Тебя». Во сне он точно знает, о чём просит, хоть и не может выразить это словами, и это невероятно важно, хоть и неназываемо. Кандалы с щелчком спадают с него, но тяжесть словно бы становится ещё неподъёмнее. С тем самым, что в прошлый раз, первозданным ужасом он ощущает, как перья его крыльев превращаются в тяжелый резной обсидиан, а глаза наливаются янтарным огнем, выжигая зрачок до тончайшей полоски. — Получивший возможность выбирать лишается права просить, — слышит он в ответ. — Таковы правила. — Но я же не знал, — он почти рыдает, уже побежденный, но ещё не смирившийся. — Это не имеет значения. Теперь ты знаешь, — голос ангела смягчается и становится настоящим, сияние потихоньку меркнет. — Наверху всегда так одиноко, мой ангел. И демон просыпается. Горло пересохло, как от долгого крика, а щеки наоборот, мокры от слез. И рядом уже нет херувима, который утешил бы его. С тех пор, засыпая, Кроули каждый раз видит сны. Очень часто ему снится Азирафель, но больше никто не говорит с демоном его устами. Зато ему часто грезится, как ангел берет его, нежно и любовно, но чаще — жёстко и безжалостно. Во сне ангел властный и устрашающий, соитие с ним — кара, а не награда и член его разит не менее праведно, чем пламенный меч. После таких снов Кроули просыпается с железно напряжённым стояком или весь мокрый после разрядки — так бывает в те разы, когда Азирафель во сне говорит: «Мой! Люблю». Наяву же ангел никогда не делает этого с ним. Выносит демона за скобки восприятия своими идеальными округлыми пальцами, всегда мучительно ласково, иногда позволяет трахнуть себя, в основном когда, по мнению Кроули, чувствует себя чем-то тому обязанным, причём именно что позволяет — снисходит до принимающей позиции из чувства долга, любопытства, а может, вообще из сострадания. Это больно, но демон никогда не находит в себе сил отказаться. Измученный недостижимостью желаемого, Кроули спит всё дольше, иногда месяцами кряду, а затем и вовсе впадает в нечто вроде летаргии. Без сновидений, потому что с ужасом осознаёт, что тот, вымышленный ангел из его грез становится реальнее и ближе настоящего.***
Иногда ему всё же требуется проснуться — работу, увы, никто не отменял. Он выполняет задания Снизу ещё более халтурно, нежели всегда, за исключением случаев, когда ситуация сталкивает его с Азирафелем — тогда он выкладывается на полную, потому что его работа — отличная причина, которая позволяет не смотреть ангелу в глаза. Как и следовало ожидать, в конце концов он прокалывается, по мелочи и из-за глупой рисовки перед Азирафелем, хотя задним числом думает, что возможно это тело, жаждущее потери контроля перед ангелом, подтолкнуло его выпить лауданум. Кроули вызывают «на ковер» и у него впервые не получается выйти сухим из воды. Вельзевул в ярости — это его перманентное состояние, а мухи бывают очень лакомы до сочащихся сукровицей ран. Вывалившись из кабинета Князя Ада, демон налитыми кровью глазами замечает сидящего в приёмной, самодовольно скалящегося Дагона — лицо злой ведьмы из детских сказок, до ужаса банально. — Ходят слухи, Змий, что ты завёл себе кого-то… Наверху? — тонкость в добывании информации никогда не была сильной стороной адского менеджмента, а Хранитель личных дел и вовсе безнадёжен. — Кроули. И с каких пор мои дела касаются тебя? — Кроули сейчас не в настроении для словесной перепалки, всё что ему нужно — убраться из Ада как можно скорее. — Дела? Нет, это в компетенции Вельзевула. Мне же интересны твои связи, — Дагон похабно облизывает острые многорядья зубов. — Этот твой сочный херувимчик. Может, нашёптывает тебе, пока ты присовываешь ему меж пухлых булок, нечто ценное? Полезно было бы знать, что замышляют эти небесные говнюки. Ну же, Кроули, не жмоться, поделись информацией. — Катись-ка ты ко всем ангелам, Дагон! — Кроули сплевывает сквозь окровавленные зубы и уходит, демонстративно повернувшись к подкняжему спиной. Вдогонку ему несётся злобное рычание: — Посмотрим ещё, змеемордый, кто куда покатится. Может другой, оказавшись на твоём месте, будет посговорчивее. Именно тогда Кроули понимает, что ему необходима подстраховка.