Негодяй ровно настолько, чтобы мне понравиться

      Демон, развалившийся в расхристанной постели, одетый или нет — не суть важно, выглядит слишком искушающе. К тому же, вот вам интересное наблюдение: не только тело может диктовать сознанию свои условия. Одежда тоже на это вполне способна.       Нет, Азирафель сейчас не чувствует себя женщиной, хотя бы потому, что обычно он — и не вполне мужчина. Но его наряд помогает вжиться в роль подчинённого, занять позицию просящего. Когда дело касалось Кроули, ангел обычно легко просил и умел так естественно и благодарно принимать помощь, что хотелось предлагать ее снова и снова. Но сам он всегда воспринимал это, как часть игры, как забавную и полезную манипуляцию, хобби «обведи демона вокруг пальца». На самом-то деле Азирафель никогда не нуждался по-настоящему в помощи беса, только и исключительно в нем самом (по крайней мере, он сам был в этом глубоко убеждён). И вот теперь, поняв это, он был просто преисполнен новым и мучительным чувством собственной неправоты.       То, что сценический костюм нужен актеру больше, чем зрителям — как подпорка для декорации, он помогает удерживать нужный образ — Азирафель узнал от актеров ещё в шекспировские времена. Но ощущает на себе впервые. Он вправду начинает чувствовать себя в некотором смысле проштрафившейся горничной. Чувство вины перед демоном внезапно обретает в нём резкость и объем. Кроули, смеющийся сейчас над ним, в его глазах будто бы становится выше, значимее, непогрешимее и насмешка его будит не гнев, а смущение.       Нравится ли все это ангелу? Определённо нет. Возбуждает ли? О да, ещё как! За три шага до кровати Азирафель уже полностью твёрдый и чуть более чем полностью — растерянный, мозг будто сколлапсировал и не даёт ни малейших подсказок, как действовать телу. Сила роли, ее инерция пытаются захватить сознание и финальное «сэр» — уже не часть сценария, а чистая импровизация. Выплеск глубинного стыда за собственное чувство превосходства над демоном, беспричинное и чванливое, взращённое на стереотипах и предрассудках райских кулуаров. Раньше ангел даже не знал, что оно у него есть, и теперь ощущает презрение к себе за то, что мог быть настолько самодовольным кретином.       Бесконечно и самоотверженно любя Кроули, он, тем не менее, все это время отказывал ему в праве на равноценность, относился, пусть и бессознательно, как к объекту, а не к отдельной равнозначной вселенной, коей тот являлся, и не давал себе даже труда задуматься об этом. И то, что демона это-то, судя по всему, и привлекало, никоим образом его не оправдывает. Будучи игроком по самой глубинной своей сути, Кроули никогда не играл с ним, даже если сам иногда думал по-другому, а значит — беззащитен перед ним, как ребенок перед манипуляциями взрослых. Настороженный, недоверчивый и дерзкий, но все же ребенок. (От этого понимания всего один шаг до осознания инфантильности собственного поведения, но Азирафелю ещё только предстоит этот шаг сделать, хорошенького понемножку).       «Вот почему он ушел тогда, — запоздалое озарение настигает ангела, как копьё в спину. — И он подумал, что такое отношение — его собственная вина. Вот почему он вернулся».       Демон ошибался. Этот грех, изъян, слепое пятно было у ангела всегда. Пожалуй, в первую строку списка тех, от кого Кроули следует защищать, нужно крупными буквами вписать «Азирафель».       И вот сейчас Азирафель стоит, окаменев всем, чем только можно, у кровати и испытывает невыносимое желание опуститься перед своим демоном на колени и покаяться. Эгоистичная, болезненная потребность быть прощённым ширит зрачки и заставляет подрагивать напряжённое тело. И демон, щедрый в своем неведении, даёт его.       Падение в смятые подушки ощущается, как полет.

***

      Ангел, среди коллекции наисокровеннейших своих воспоминаний, аккуратно хранит память о том, какой демон внутри: горячий и трепещущий, пульсирующий, как сердце бога. Сейчас же он таков и снаружи, весь, до мизинцев прохладных рук и вставших дыбом волосков на ногах. А может, он всегда был таким, но Азирафель это безвозвратно упустил? Но то, как Кроули движется, как касается, какие знаки и метины оставляет ртом, руками, членом, всем собой, здесь и сейчас делает совершенно неважным, что там было до. Совершенно невозможно не хотеть его, такого, себе целиком и полностью, но это не добыча, не приз победителю, это дар, а значит преподносится добровольно. Ангел смыкает руки на грациозной гибкой талии, ласкает худую, жилистую, до последнего дюйма родную спину, но все что он позволяет себе — это показать как сильно его желание, его потребность в любовнике, чтобы он мог распорядиться этим знанием по своему усмотрению. Ангел готов к любому решению беса, кроме разве что, внезапного выкидывания его из кровати, но нет, у Кроули явно иные планы. Сквозь шум крови в ушах Азирафель едва слышит, о чем тот говорит, но неожиданно настолько приходит в себя, что понимает — то, что демон не может сказать о своих желаниях напрямую — тоже слепое пятно, проблема, на которую Кроули имеет право, но ведь и у Азирафеля есть право предложить решение. Если не сейчас, то когда?       Сказанные демоном слова среди воспоминаний ангела пребудут отныне и вовек самой яркой жемчужиной.

***

      «Я не сахарный», — вот с этим можно поспорить, потому что ангел не может вспомнить ничего слаще, пока его губы движутся от позвонка к позвонку. Медленно, со скоростью улитки, потому что каждый из них заслуживает поцелуя. «Построже» не значит «побыстрее», не так ли?       Кроули загорел до красновато-бронзового, как все рыжие, оттенка, но Азирафель помнит, что под загаром скрываются, как звёздное небо за облаками, россыпи веснушек и он готов нанести каждую из них на карту своей памяти. Но сейчас его просили не об этом. Продолжая нацеловывать ломаный прогиб поясницы, он почти не отвлекается на маленькое чудо. Зато отвлекается демон, оборачивается, и его янтарные глаза полны веселья:       — Да ладно, ангел, серьёзно? Ты сотворил елей в качестве анальной смазки? Не ожидал от тебя такого изощрённого богохульства!       Крыть ангелу нечем, поэтому он использует более доступные ему сейчас методы, лаская Кроули изнутри намасленным пальцем и поддаёт ещё елея, заставляя демона подавиться своим ехидным хихиканьем. Ангел с точностью до миллиметра знает это чудесное отверстие и где внутри нужно нажать и помассировать, чтобы бес утерял способность издавать членораздельные звуки. Но сейчас это не просто ласка, а подготовка, что ставит совершенно иные задачи. Под разочарованный стон демона он прекращает массаж простаты и разминает, растягивает тугие мышцы, аккуратно разводит пальцы, уговаривает расступиться, разглаживает складочки, делая вход в тело демона гладким и глянцевито блестящим. Ангел знает, что трёх пальцев недостаточно, чтобы избежать боли, но Кроули уже весь извертелся, требовательно подаваясь на пальцы и издавая такие стоны, что все святые обкончались бы, услышав, а ангелу до их святости ой, как далеко.       «…и не бумажный», — вот это верно. Ни одну драгоценную инкунабулу Азирафель не раскрывал с таким благоговением и бережностью, как тело демона, в доверии и неге распластанное под ним. Наконец, подгоняемый нетерпеливым стоном беса: «Мне что, ещё тысячу лет ждать придётся? Давай уже!» и собственным свирепым желанием, он льет на себя столько масла, что хватило бы помазать всю папскую курию и приставляет свой член к пульсирующему, словно желающему поймать и втянуть в себя, входу, хочет ещё подразнить любовника, но выдержка его подводит и ангел толкается в гостеприимно распахнутое, ждущее нутро. Он всё же находит силы сбавить темп, с каждым движением проталкиваясь сквозь первозданные, как в ядре нейтронной звезды, тесноту и жар. Демон кричит под ним, болезненно и ликующе, но сквозь пульсацию крови в ушах и собственное алчное рычание его крик слышится очень далёким.       Двигаться в Кроули, внутри него — как идти сквозь пожар по стерне — смертельно и очищающе. Азирафель находит его член и не столько ласкает, сколько держится за него, как за точку опоры, земную ось, а мир качается и переворачивается под ними. Ангел утыкается лбом в спину демона и лижет, целует, снова лижет, кусает сильно и удерживает зубами, опять целует и снова, ещё и ещё, в то место между острыми лопатками, откуда с иного плана реальности ему слышатся антрацитовые шорохи перьев. Шепчет беззвучно в их фантомную мягкость: «Кроули! Мой! Люблю тебя, ты, ты, ты!», но не может, не в состоянии ещё сказать этого вслух.       Оргазм прокатывается по Кроули, как цунами и волны давления отголоском — по члену ангела. Тот чувствует пульсацию демона, когда он изливается ему в руку и понимает, что сейчас уже причиняет боль, оставаясь внутри, когда там все такое чувствительное, оголённое и раздроченное, но не может перестать двигаться и спустя секунду тоже кончает, шепча: «Прости» в ответ на высокий жалобный стон, и оргазм его, как звездный коллапс, схлопывает мир вокруг в черную дыру.       Когда Азирафель приходит в себя, то обнаруживает, что рухнул всем весом на демона и, Господь милосердный, все ещё в нём. Он, как может аккуратно, разъединяет их тела и сдвигается вбок, чтобы дать любовнику дышать полной грудью. Кроули поворачивает голову, Азирафель всматривается в золотые, в обрамлении хрусталя слезинок, глаза, и с облегчением не находит в них той тоскливой загнанности, что раньше так часто замечал во взгляде демона после секса. Только удовлетворение и ленивую нежность.       — Одно очко на небесный счёт, — в его улыбке тоже нет ни ехидства, ни насмешки, одно лишь довольство. — Ангел, признаю, ты меня уделал.       — Прости меня, дорогой, я должен был…       — О, да уймись уже! Я же демон, я смухлевал. Отключил болевые рецепторы, правда не сразу додумался.       — Коварно!       — Останешься?..       «…со мной» — повисает, несказанное, в воздухе. Ангел понимает, что только послеоргазменная истома, ещё туманящая демону рассудок, дала возможность этому вопросу прорваться сквозь стены, которыми тот себя оградил.       — А ты планировал меня прогнать? — какой ответ он мог бы ещё дать сейчас?       — Да подумывал, но ты же такой полезный в хозяйстве! Коктейли, вон, антипохмельные делать умеешь. Останься, если хочешь. Только я бы поспал, всю ночь не.       Азирафель вжимает в себя склубившегося в кренделёк Кроули и готов недвижимо лежать рядом, вдыхая его запах и не тревожа сон, хоть до самого утра, хотя солнце ещё даже не село. Но не проходит и получаса, как бес начинает возиться, ввинчиваясь в ангела поуютнее, вздыхать и ёрзать.       — Кроули, друг мой…       — Ммм?       — Ты в порядке, мой дорогой?       — Что?.. А, да в полном. Знаешь, ангел, я тут подумал…       — О чем, мой хор… опасный хитрый демон?       — Как ты думаешь, нам же не обязательно ждать до завтра, чтобы повторить?