Негодяй ровно настолько, чтобы мне понравиться

      Может ли военное время, страшное и кровавое, быть для кого-то самым счастливым? Азирафель, стыдясь и смущаясь, признает, что для него — да. Радость, беспримесная и яркая, сияет в нем постоянно и от этого даже Сохо, кажется, становится более спокойным и безопасным районом, насколько это вообще возможно для такого рассадника страстей человеческих.       Его демон — вот он, на расстоянии вытянутой руки: в любой момент можно поговорить, поцеловать, вдохнуть его запах, родной и терпкий, с нотами дыма и спелых яблок. Счастье ангела, едкое и колючее, текучее как ртуть и хрупкое, как морозный узор на стекле, спит теперь в его постели почти каждую ночь. Ну, не то чтобы спит — обычно отключается под утро, свернувшись клубочком в ангеловых руках и занимая удивительно мало места на широкой, как крикетное поле, кровати. Херувим дышит Кроули и ему никогда не бывает достаточно. И демон отвечает ему тем же самым.       Наперекосяк все начинает идти, когда ангел впервые говорит: «Люблю тебя».       Этот день стал одним из самых счастливых для нескольких поколений смертных. Незнакомые люди обнимались на улицах и поздравляли друг друга; облегчение и ликование, которыми бурлила толпа, празднуя окончание войны, были намного масштабнее любой революции и разгульнее любого карнавала.       Ангел, захваченный всеобщим воодушевлением, вышел на улицу и обнаружил, что вполне может взять себе незапланированный выходной — человеки и так были исполнены благости и планов на будущее.       Поддавшись, на волне накрывшей город любви к ближнему, всеобщей эйфории, Азирафель и сказал эти роковые слова. Он лежал, подперев одной рукой голову, а второй ласково наглаживал плечо демона — тот только что скатился с него и лежал теперь навзничь, все ещё пытаясь отдышаться после оргазма. Сам ангел кончил раньше, что вообще-то бывало довольно редко, но удерживал эрекцию осознанным усилием, давая любовнику дойти до финала так, как тому хотелось, без рук. Но ангел никогда не переставал хотеть ласкать демона.       Очевидно, приподнятая атмосфера этого дня подействовала и на беса: он весь вечер больше, чем обычно, улыбался и меньше язвил, льнул к любовнику и заигрывал в своей неповторимой иронической манере, от которой ангел просто таял. И почти невыносимая нежность, переполнявшая ангела все это время, наконец перелилась через край: целуя друга в вспотевший, карамельно-соленый висок, он шепнул: «Люблю тебя все сильнее.» Кожа под губами была так тонка, что Азирафель чувствовал губами биение крови под ней и невозможность удержаться и не лизнуть, ещё раз и еще. Ангел приподнялся, ему срочно нужна была свободная вторая рука, чтобы запустить её в короткие медные кудряшки, которые могла призвать к порядку лишь изрядная порция бриллиантина.       И встретился взглядом с шокированными, в пол-лица, золотыми глазами.       Кроули несказанно радовало, что ангел не заводил разговоров об их прошлом. Он не был готов к такому разговору и сомневался, что будет готов хоть когда-нибудь. О будущем что-либо загадывать тоже не имело смысла — над бесом все ещё висел дамокловым мечом запрет Вельзевула, а Дагон каждый раз сверлил ненавидящим взглядом, случись им встретиться во время редких и кратких визитов демона на Третий Пояс. Но Азирафель был рядом, и Кроули был счастлив в своем хрупком сейчас, как никогда ранее.       В день, когда капитулировала Германия, все изменилось.       Сначала Кроули подумал, что ослышался, потерявшись в посторгазменной истоме. Затем — что задремал и увидел один из тех снов, где ангел говорил ему о своей любви. А потом на него накатила паника.       Стоит заметить, годы жизни — штука, в общем-то неважная. Главное — какой опыт ты приобретаешь с их течением. Изрядно поднаторевший в интригах, искусах и манипуляциях через чувства, об обычной любви демон знал, в основном, из кинематографа. И представления имел соответственные.       В кино люди на такое что-то отвечали. Но что именно? Да, демон любил, неистово, и как ему казалось, безнадежно, и не видел смысла себя обманывать, что это не так, но сказать? Даже непроизнесенное, слово это обжигало рот, как глоток святой воды. Вслух же озвучить его и вовсе было немыслимо. Молчание было его щитом, последним бастионом перед тем, чтобы потерять себя, капитулировав и растворившись в ангеле навсегда.       Был и ещё один аспект. Демон и так постоянно осознавал свою уязвимость перед ангелом, а имея не то, чтобы плохую, скорее очень человеческую, привычку судить о других по себе, он попросту опасался дать в руки ангелу такой рычаг для манипуляции (мысль о том, что ангел, давным-давно этот рычаг имея, просто спрятал его подальше на полку, намереваясь никогда не использовать, демону в голову не приходила. Невозможно так долго прожить в Аду и не стать, хоть немного, параноиком).       Поэтому вместо счастья, как бывало во сне, наяву признание ангела заставило Кроули ощутить давление, тревогу и растерянность. А затем ещё и стыд за то, что он лежит сейчас, как дохлая рыбина, и слова в ответ найти не может. И укор совести, неожиданно вышедшей из своей перманентной, со времён падения, летаргии: ангел открылся перед ним так просто и естественно, а он не хочет проявить разок мужество и честно ответить ангелу взаимностью. «Заткнись, — выпроводил совесть пинком обратно в область бессознательного демон. — Конечно легко и естественно, это ж ангел. Для него любить — как дышать, только второе менее обязательно.»       В голове демона водили хороводы клишированные фразы из двух десятков просмотренных им в последнее время фильмов, но ему все же хватало мозгов, чтобы не начать строить из себя Кларка Гейбла или Хамфри Богарта, и уж тем более он не ощущал себя ни Ильзой, ни Скарлетт. Теперь к охватившим его чувствам добавилось ещё и раздражение. Именно оно подвинуло весь остальной кордебалет и выплеснулось наружу словами:       — Ангел, ну почему тебе обязательно всегда все портить?       Ангел, впрочем, и ухом не повел. Он открылся под влиянием момента, да, но не бездумно, и не рассчитывал на пылкие признания в ответ. Более того, чего-то такого он и ожидал. Ну окей, может и не такого, и нельзя сказать, что он совсем не расстроился, но это же демон, в конце концов! За шесть тысяч лет можно было уже и привыкнуть.       — Просто подумал, что ты имеешь право знать, — сказал он просто. — Не говори ничего, если не хочешь. Я… понимаю.       Демон раздраженно закатил глаза. Всепонимание ангела всегда бесило его, выбивая почву из-под ног. Как может не раздражать личность, с которой даже поскандалить не получается? Причем и в те, на пальцах одной руки считанные, разы, когда херувим все же выходил из себя, он всегда заботился, в первую очередь, о любовнике, был ли тот достоин этого, или нет. Кроули понимал в глубине души, что ничем не заслужил такого ангела и это было больно. Те, кому больно, всегда более склонны причинять боль окружающим, а демона окружал Азирафель.       Но друг, и это Кроули признавал, был честен и плевать ядом в его душу демон никогда не хотел.       — Ох… я имел в виду, что не знаю, что отвечать на такое, — наконец выдавил он. — Спасибо?       — Подойдёт. — ангел уже улыбался. Меньше всего ему хотелось показывать бесу, что его слова хоть как-то задели. Любовь, какие бы колкости ни выдавал его рот, от демона струилась чистая и такая же сильная, как и всегда. Покажи, что обижен — и друг себя поедом съест, попутно срываясь и на Азирафеля тоже, это они уже проходили.       Поэтому они просто сделали то, что всегда отлично работало для сглаживания неловких ситуаций — ещё раз занялись сексом.       Но слова ангела с тех пор засели у Кроули в мозгу раскаленной занозой.

***

      В фильмах после таких слов обычно все менялось. Ну, или по экрану начинали ползти титры, тут уж как повезет. И теперь Кроули постоянно ждал, что их с ангелом отношения тоже изменятся и гадал, к лучшему или к худшему. Пессимистом демон не был, но реалистом — вполне, поэтому опасался второго варианта. На деле же не изменилось ничего. И это… напрягало.       Кроули стал ловить себя на том, что высматривает в ангеле признаки того, что друг сожалеет о своих словах, или не то имел в виду. Демон без малейших колебаний доверил бы ангелу свою жизнь, но в этом случае поверить другу не мог.       Сказанные после траха слова любви не считаются, так ведь? Что-то в этом роде демон когда-то слышал. Поэтому демон постоянно ждал знака, какого-то подвоха, доказательства своей обидной, болезненной, но все же — правоты.       Дальше — больше: он начал искать их. Вот сейчас Азирафель сидит к нему спиной и увлеченно что-то записывает, не обращая внимания на друга. Он действительно так занят, или делает вид, потому что устал от почти постоянного присутствия любовника в своем жилище? Вот ангел, мурлыкая рождественский гимн, развешивает в витрине своих бумажных собратьев. Он украшает магазин к Рождеству по традиции, или просто даёт понять, что бесу, испытывающему к этому празднику брезгливое отвращение, тут не рады? Паранойя на такой благоприятной почве расцветала буйным цветом.       В какой момент Кроули перешёл от выискивания в ангеле признаков фальши к их активному провоцированию — он и сам толком не понял. Будучи человеком (то есть, конечно, демоном) действия, он начал экспериментальным путем выяснять, насколько крепкое это ангелово «люблю». К сожалению, здравая мысль о том, что чем искать сотни подтверждений своей теории, логичнее и быстрее было бы найти одно-единственное ее опровержение, ему на ум не пришла.       Для начала бес начал высмеивать сначала Рождество, которому так радовался друг, потом его манеру вести дела, а когда это не сработало — использовал запрещённый прием и намекнул (он все же не был настолько сволочью, чтобы говорить такое любимому прямым текстом), что ангелу неплохо бы начать что-то делать со своими слегка оплывшими формами. Азирафель на это предложил Рождество проспать (или хотя бы провести в постели, что сразу выбило из рук демона все козыри), со своей коммерческой бездарностью легко согласился, а намека, судя по всему, вообще не заметил.       Несколько раз бес отказывал любовнику в сексе. Не потому, что не хотел, хотелось как раз до чёртиков, а потому что… мог? Первый раз друг встревожился, начал расспрашивать, все ли в порядке, но получив ядовитую отповедь, что не все в жизни сводится к потрахушкам, замолчал и в следующий раз уже ни о чем не спрашивал; нет — так нет. Кроули понял, что делает хуже, в первую очередь, себе и прекратил ломаться. Но не провоцировать.       Он начал рассказывать Азирафелю про свою текущую работу, приукрашивая свои заслуги на поприще завлечения смертных в сети дьявола так, как не делал этого даже в своих отчётах Вниз. Ангел предсказуемо расстраивался, ужасался и восхищался в нужных местах, но оценочные суждения держал неизменно при себе. Только становился все серьезнее и печальнее, все реже выходил из магазина, все больше писал, но всегда покорно бросал это занятие и уделял внимание бесу, стоило тому пожаловаться.       В постели у них всё ещё было все хорошо, но демон начал замечать, что ангел все больше перепоручает активную роль ему, и хотя Азирафель по-прежнему с нежностью и страстью касался Кроули, движения его стали более неуверенными. Будто разладился какой-то механизм, ранее позволявший ангелу в точности определять, как разогнать любовника от невинного поцелуя до впечатляющего оргазма в максимально короткий (или наоборот — длинный, по обоюдному желанию) срок.       Азирафель не понимал, что происходит, в точности, но довольно близко подошёл к сути. Кино он смотрел редко, зато книги читал разные и в поле его зрения попадали и науки о сознании и психологии поведения, так разросшиеся на фундаменте фрейдовского психоанализа. Если бесу так уж нужны доказательства того, что ангел его любит таким, каким есть… Что ж, он вправе их получить. Если чему-то многовековое общение с демоном ангела и научило, так это терпению.       Только вот, сосредоточенный на потребностях любимого человека, херувим не заметил, как собственные, неудовлетворённые, гасят потихоньку радость и от отношений с любовником, и от жизни вообще. Сохо перестал постепенно быть уютным и умиротворяющим местом и стал снова тем, чем был всегда — помойкой лондонской богемы.       Зато Кроули чувствовал себя здесь, как рыба в воде. Сутенеры, мелкие аферисты, скупщики краденого — с этой публикой он отлично умел ладить. И конечно, район кишил проститутками любого возраста, пола, расы и спектра оказываемых услуг. Завлекать этих людей не требовалось — они и так уже по уши были в аду, ещё при жизни.       Глядя сквозь витрину на любезничающего с местными путанами демона, ангел старался подавить в себе чувство, в самом праве на которое ангелам должно было быть отказано. Ревность разъедала его, как ржавчина. С этими людьми Кроули был обаятелен и весел, а придя к Азирафелю, становился подозрительным и хмурым. Это, а вовсе не род занятий демоновых собеседниц, заставляло губы ангела белеть, а кулаки сжиматься.       А потом ангел совершил ошибку.

***

      Историю о Тьюринге тот рассказал, желая повеселить демона, почти постоянно бывшего не в духе, как глупый курьёз — в конце концов, таких случаев с ангелом ни до ни после не бывало. Так, по крайней мере, Азирафель себя уговаривал, и дело было вовсе не в попытке вызвать ревность самому, конечно нет. Но Кроули в ответ лишь уже привычно съязвил, ангел отметил про себя неудачу и выкинул неловкий разговор из головы.       Но не демон. Ревность мутной волной смела все хлипкие дамбы доверия к другу. Умом Кроули понимал, что ангел перед ним ни в чем не виноват, но буря сомнений и неуверенности с новой силой забушевала в нем. И демон решил, просто на всякий случай, принять меры.       Через несколько месяцев Алан Тьюринг был обвинен в гомосексуализме и осуждён по статье «грубая непристойность».

***

      Ангел узнает обо всем случайно, спустя пару лет, когда его смертный поклонник уже умер и поделать ничего нельзя. Горько это признавать, но виноват в этом отчасти и он сам — нужно было держать язык за зубами.       — Зачем, Кроули? — спрашивает он напрямик, когда тот снова объявляется.       — Я демон, у меня такая работа, — дежурно отговаривается бес, не делая, впрочем, вид, что понятия не имеет, о чем Азирафель толкует — он прекрасно видит, что на столе лежит монография ученого.       — Мы оба знаем, что твоя работа — склонять людей к греху, а не карать за него, — в голосе ангела нет злости, только печаль.       — Да уж, карать — это больше по вашей части, верно?       Ангел молчит. «Он теперь часто молчит», — внезапно думает Кроули и в нем зарождается нечто, очень похожее на стыд. Он внимательно смотрит на друга и замечает то, что давно должен был, но проморгал, упиваясь своими душевными метаниями. Тело херувима не подвержено старению, но в нем уже мало осталось от того сияющего великолепного молодого мужчины, который выходил, казалось бы совсем недавно, на сцену варьете. Тени залегли под глазами, а сами глаза запали и выцвели из цвета весеннего неба в зимнее, лицо осунулось и помрачнело. У Кроули мелькает было мысль, что ангел так убивается по смертному дружку, но он тут же одергивает себя: Азирафель не стал бы таким за те пару дней, что они не виделись, это было в нем и раньше, просто он не замечал, поглощённый своей персональной охотой на ведьм в одном, отдельно взятом, херувиме.       Вместе со стыдом в демоне растет и жгучая, какая-то детская (хотя Кроули-то откуда знать) обида. Обида на ангела, за то, что он так вот просто позволил ему делать с собой такое, не сопротивляясь. Обида на себя.       — Что, так и будешь молчать, ангел? — говорит он несколько агрессивнее, чем собирался, но тот даже не меняется в лице.       — Что ты хочешь услышать, демон? — голос у Азирафеля такой усталый, будто он несёт на плечах все бремя этого мира и грехи его. Кроули думает, что возможно так и есть. Он не понимает, куда идёт этот разговор и многое дал бы за то, чтобы он никогда не происходил. Безличное «демон» торчит теперь в его груди, как стилет, мешая дышать. Но ему все ещё нужен ответ, почему.       — Что-то. Что-нибудь. Всё!       — Я полон гнева и горя. А ещё стыда из-за того, что чувства эти у меня вызывает не преждевременная смерть хорошего и талантливого человека, а моя недальновидность и твои… действия.       Демону сейчас позарез нужны от ангела обвинения и упрёки, чтобы как мяч отфутболить их обратно, чтобы растравить свою обиду настолько, чтобы она вытеснила из него вину. Конец ангеловой фразы, конечно, слабо тянет на полноценное обвинение, но демону хватает.       — Моя так называемая деятельность — часть моей природы! Точно так же, как твоя — любить и прощать… — демон кривится, выплевывая последнее слово, — всех.       — Тогда я прощаю тебя.       Ангел перехватывает кулак Кроули в сантиметре от своего носа, но дальше тот упирается словно в кирпичную стену.       — Не надо, — все тем же тоном говорит Азирафель. — Я не знаю, как отреагирую, и не хочу проверять это на тебе.       В его голосе нет угрозы, это просто констатация факта. Ярость от правоты ангела взрывается в бесе, как противотанковая мина. Черные крылья вымётываются из-за грани и раскрываются, задевая книжные полки и опрокидывая вешалку. Чернота расползается по рукам вверх от заострившихся когтей, на игольно-острых клыках поблескивают капли яда. Очки струйками расплавленного пластика стекают с огненных глаз, как черные слезы.       — Если ты настаиваешь, — произносит Азирафель и тоже принимает облик: не полностью, в тесном магазине просто нет столько места, но четыре многоглазых крыла вздымаются почти до потолка, стеллаж за спиной херувима наклоняется и книги дождем сыплются на пол. К Кроули повернут ангельский лик, но в голосе Азирафеля слышится и львиное рычание, и орлиный предупреждающий крик, и свирепое буйволиное фырканье. Мощь и свет благодати херувима так ярки, что демон отступает и зажмуривается.       — Я никогда не причинил бы тебе вреда, — слышит он сквозь шум ветра, поднимаемого ангельскими крыльями. — Но я не знаю, как иные мои ипостаси воспримут прямое нападение, и смогу ли я удержать контроль. Пожалуйста, друг мой, не делай этого.       — Почему? — кричит Кроули. По его щекам слезы струятся из-под зажмуренных век, он отступает, не осознавая этого, крылья сшибают со стола книги и рукописи. Электричество в магазине мигает и гаснет, но свет херувима так ярок, что режет глаза даже сквозь сомкнутые веки. — Ты же знаешь, что я из себя представляю, почему?       — Не что, а кого. Я знаю тебя.       — Ты не можешь любить того, кем я…       — Могу.       Внезапно все прекращается. Свет меркнет и Азирафель становится тем самим собой, к какому привык и какого полюбил Кроули. Он устало садится прямо на пол у разоренного стеллажа и закрывает лицо рукой.       Кроули тоже возвращается к своему повседневному виду и опускается на пол рядом. Ему больше всего на свете хочется сейчас дотронуться до друга и впитать немного его тепла, он чувствует его даже сквозь разделяющее их расстояние. Но он не смеет. Как давно, изображая негодяя, он действительно стал им? Нет, он, конечно, всегда был злом во плоти. Но не по отношению к ангелу. А сейчас…       — Я могу. Но это бывает… сложно, — тихо повторяет Азирафель. — Просто устал, прости.       «Прости». Демон не может этого сказать. Этого просто дьявольски недостаточно.       — Я тоже, — быстро говорит он, чтобы не успеть передумать. Потом соображает, что ангел его сейчас неправильно поймет и собрав всю решимость, продолжает. — Тоже люблю. Просто не знал, что от этого бывает так больно.       — Быть с любимым не обязательно означает быть счастливым.       Бес, раз начав, уже не может остановиться:       — Тебя легко любить, ты такой… ты похож на Нее. Только умеешь прощать меня. А я… — он демонстративно разводит руками, — мне и самому с собой тяжело. Слишком хорош для демона, слишком плох для ангела. — Хинная горечь этих слов заставляет демона морщиться, слишком уж горька микстура.       — Мы оба те, кто мы есть. Не ангел и демон. Азирафель и Кроули, вот кто мы. Думаю, просто нужно теперь осознать, кто такие эти «кто».       — Слишком сложно для меня сейчас. Можно я возьму тебя за руку?       Ангел просто находит пальцы демона, переплетает со своими, а потом легко и медленно, давая возможность отстраниться, притягивает беса к себе на грудь.       — Боюсь, любимый, нам нужно все же взять паузу. Я не могу даже мыслить связно, пока ты рядом.       — Ох, блядский ад, ангел, ты что, вознамерился меня прогнать?       — Я никогда бы так не сделал. Но есть решения, которые мы должны принимать и пути, которыми должны проходить самостоятельно. А мы… слишком влияем друг на друга. Как две стороны одной личности, ты разве не замечал?       Кроули понимает, что ангел прав, но, рай раскаленный, лучше бы не понимал. Не он ли так много лет боялся потеряться в Азирафеле, растаять в нем? Сейчас он желал бы этого всей своей душой, наличие которой так упорно отрицал.       — И как долго? — спрашивает он, сглатывая комок в горле.       — Не так долго, как ты боишься, но боюсь дольше, чем нам хотелось бы.       Кроули хотелось бы — нисколько. Он мечтает остаться навсегда здесь, в этом моменте, на ангельской груди, даже если это означает умереть, превратиться в соляной столб или что там обычно в таких случаях происходит.       Но его ангел говорит, что так нужно. А Кроули, теперь отныне и навсегда, верит.