***
Бентли мчится по автобану со скоростью, которую не может отобразить спидометр — стрелка ушла за край разметки почти сразу. Все ближе и ближе… Демон держался долго, как мог, но сейчас уже готов начать умолять. — Я мог бы тебе и солгать! Я же демооон! — Не мог бы! Я все услышу. Продолжай. — Ангел! — Голос Кроули звучит почти жалобно. — Пожалуйста! Имитировать необходимый тон уже не нужно — последние полчаса херувим и так цедит слова сквозь плотно, до боли сцепленные зубы. Уже не раз и не два он подумал, что укусил больше, чем сможет проглотить и эта идиома раскрывает перед ним неведомые ранее непристойные смыслы. Но это уже неважно. Важно — демон по ту сторону телефонной линии, бесстыдно просящий разрешить кончить. А если еще Азирафелю удастся то, что он задумал… Ради такого может подождать все, включая Второе пришествие и его самого. — Я сказал, не прикасаться. — Так долго, я не могу, мне нужно… Азирафель старается моргать пореже, чтобы не проваливаться в нарисованную воображением сцену, как любовник извивается сейчас в их кровати, как движутся в нем тонкие, длинные… Так, ангел, ты опять уплыл! Соберись! — Можешь. Сколько пальцев? — Двааа! Ненавижу тебя, чертов садист! — Сейчас это звучит очень искренне. — Лжёшь, демон. Ты меня люююбишь. — Это, конечно, чистая правда, но получилось так цинично, что ангел испугался, что все же перегнул палку (ещё одна двусмысленная идиома). Но тон Кроули даёт понять, что нет. — Свооолооочь! — Еще какая. Ты же понимаешь, что двух недостаточно, любовь моя? — Ох, блядь! — К моему приезду в тебе должно быть четыре. Я хочу, чтобы ты был раскрыт так, чтобы я на Бентли въехать мог. Демон давится воздухом. Ангел не мог сказать того, что сейчас сказал, это просто… непостижимо. Инферно в нем снова вскидывается и закручивается в разрушительное торнадо. Только слышимое в трубке тяжелое дыхание Азирафеля даёт надежду пройти сквозь глаз бури. — Тебе придется трахать меня среди развалин, учти. — Я к этому готов. Пальцы, демон мой! Сколько? — Триии! Стон беса похож на завывание ветра. Азирафель перешёл все мыслимые ранее пределы. Но окей, в эту игру можно играть вдвоем: — Тыыы! Ну все, ангел, ты доигрался! Я куплю самый большой силиконовый хер в том секс-шопе и буду развлекаться сам, а тебе останется только смотреть! И даже отсосать не дам, пока умолять не начнешь! — Аааарррррргх! — рычание Азирафеля отдается в члене беса так, будто он уже тому до гланд засадил. Отлично, мой стальной, и на тебя управа найдется. — Ты напрашиваешься на серьезную трепку! — Серьезно? — Кроули изгибается чтобы достать поглубже. Говорить связно все сложнее. — Приедь сначала. А то я прекрасно без тебя обойдусь, сам все сде… Вот черт! — Кроули запоздало сообразил, что громкий звук на улице под окном — это захлопнулась дверца Бентли. Умница, довезла его ангела. Он, насколько возможно в данной ситуации быстро, выбирается из измятой постели. Игры — играми, но он должен убедиться, что чертов херувим в порядке. Азирафель вваливается в спальню и вид у него… Тут, пожалуй, подходит эпитет «дикий». Как будто существуют в природе домашние ангелы. Развязанная бабочка болтается на шее, за спиной на полу, не будь Кроули так увлечен видом любовника, он мог бы заметить брошенное в спешке пальто. Взгляд херувима вызывает две противоположные по полярности мысли: «Вот это да!» и «Вот это я попал!» Адреналин подхлестывает было демонические инстинкты, но это ведь его ангел: он обнимает, притискивая к себе, не заботясь оставаться в образе: — Ты в порядке? — А сссам как думаешшшь? — шипит бес, влипая в херувима пахом, вкипая в любовника всей сутью. Но тот уже отстраняет беса за плечи. Выражение лица у него снова самое что ни на есть сволочное. Раз в порядке, можно и продолжить. — Даже не разделся, — ухмыляется ангел. — Жадный. Так не терпелось себе вставить? Так и есть. Застигнутый врасплох неожиданным поведением любовника, Кроули действительно даже не подумал снять хотя бы рубашку, а приспущенные на бедра штаны, вставая, спешно поддёрнул обратно, только застёгивать не стал. Пусть ангел видит, до чего его довел. — Тем лучше, — Азирафель смотрит очень внимательно любовнику в глаза — ему нужно подтверждение, что все в порядке и можно продолжать. Нужно! Протягивает руку к лицу, оглаживая скулу, скользит кончиками пальцев по тонким приоткрытым губам, подбородку, опускает мягкую родную ладонь на грудь демона. И сжимая в кулаке узел галстука, резко тянет на себя. Как ему удается так грубо целовать своими мягкими, нежными губами, для демона до сих пор загадка. Ему хочется прижаться, потереться там, где брюки херувима топорщатся практически угрожающе, но… — На колени! — ангел дёргает галстук вниз, как поводок, и у беса просто подкашиваются ноги. Он впечатывается лицом в пах, чувствительно прикладываясь носом, такое ощущение, что о стальную перекладину, но черта с два ему это сейчас помешает. Одновременно расстегивать пуговицы на ширинке и тереться о нее же саднящим носом, губами, щекой, конечно не очень удобно, но он просто не может перестать этого делать. Ангельский ствол напряжён так, что кажется зазвенит, если по нему щёлкнуть пальцами, но это в любом случае плохая идея, так что… — Возьми в рот. И держи свой длинный язык при себе. Азирафель всегда очень деликатен с волосами демона, никогда не сжимая до боли и ни разу не толкнулся на полную, хотя Кроули знает, что тому бы хотелось, и он сам предпочел бы сейчас пожёстче. Ему, чтобы кончить, хватило бы и пары размашистых толчков в горло, но ангел трахает его рот размеренно и аккуратно, а главное мало — несколько быстрых плавных движений, и Кроули чувствует гортанью пульсацию, ощущает вкус ангела на языке. Бес стонет разочарованно, недостаточно, ему всегда недостаточно, а ангельской, мать твою, спермы наоборот так много, что по подбородку потекло, колени дрожат, но любовник тянет его вверх, как будто бы ему и не нужно отдышаться. И демон чувствует, выпуская его член изо рта, что тот все ещё твердый. Все, на что хватает Азирафеля — это короткие рваные реплики: «Вставай!», «Ложись!», «Приподнимись!» Оргазма он практически не ощутил, он вообще свое тело сейчас ощущает плохо, все его существо, и физическое, и эфирное, сосредоточено на демоне. Упав на колени перед кроватью, куда он только что оного уронил, ангел сдёргивает с любовника брюки, подтягивает поудобнее к краю постели, лижет широко и мокро член демона от основания и вверх, и сразу вбирает полностью до горла. Он уверен, что Кроули хватит этого, чтобы дойти до пика и да, он совершенно прав. Бес взрывается долгожданным оргазмом, чувствуя, как скользит по нему, подгоняя удовольствие, язык ангела и это так круто, но так мало! Вот только чертов херувим и не думает останавливаться. Он продолжает ласкать языком, сейчас кожа такая чувствительная, что удовольствие от его прикосновений отдается в нервах болью, как от разрядов тока, и это электричество разбегается по телу неконтролируемой дрожью, от которой буквально подкидывает на кровати. Руки сами тянутся к светлым волосам: растрепать сильнее, притянуть, оттолкнуть — демон ещё сам не решил. Но ангел выпускает снова уже наполовину твердый член изо рта и перехватывает их, прижимая к кровати. — Ты же не думаешь, что я с тобой уже закончил? — Азирафель ещё раз влажно проводит языком по члену, отрывается от него, чтобы поцеловать и приласкать языком остро выступающие подвздошные косточки. — Нет, мой хороший, я ещё даже не начал. Будем считать это небольшим авансом. Он поднимается с пола, возвышаясь так мощно и угрожающе, что Кроули на мгновение становится страшно. Азирафель вновь притягивает к себе любовника за галстук, побуждая сесть, что сделать не так то легко: кажется, костей в теле не осталось, но возбуждение, и физическое, и оккультное, все ещё бродит в нем, ища выход и находит — в нежном, истинно ангельском, прикосновении губ к губам. — Можно? — шепчет херувим ему в губы. Ангел знает, что можно, но не может не спрашивать, точно также, как демон не может ответить «нет». Медленно, одной рукой, ангел расстегивает пуговицы на черной шелковой рубашке, вторая сжимает узел шнура как раз на уровне глаз любовника, и Кроули приходит в голову, что от ношения его на людях придется отказаться. Одно воспоминание об этом властном жесте — и моментальная эрекция будет ему обеспечена. — Манжеты сам. Справишься? — только в этот момент демон замечает, как дрожат его пальцы. Ну уж четыре пуговицы он одолеет. — Что ты задумал? — не выдерживает бес, когда херувим снимает с него галстук. — Немного поговорить о контроле и провокациях, всего лишь, — собственная ухмылка демона на ангельских чертах лица смотрится почти жутко. — И о том, как важно держать себя в руках. Кстати, о них. Ложись и держись за спинку кровати. Да, вот так. Кроули запрокидывает голову, чтобы видеть, как любовник плотно приматывает его запястья к кованой решетке спинки. — Не туго? Руки привязаны крепко, простора для маневров совсем нет. С узлами у ангела порядок, они не затягиваются, но и ослабить быстро их не получится. — Не наручники? — бес уже тоже ухмыляется. Чего ждать от Азирафеля он ещё не понял, но ход мыслей любовника ему уже нравится. — Хочу так. — ангел склоняется для поцелуя, а потом выбирается из кровати. Кроули замечает, что вид у партнёра усталый, видно, что поездка далась ему нелегко. Но если у него остались силы поиграть с демоном, то тот уж точно отказываться не станет. — А сам ты раздеваться не планируешь? — трогать ангела все равно не получится, но хотя бы смотреть… — Позже. А сейчас… Ангел достает из кармана брюк то, на что Кроули и рассчитывал с момента, как Азирафель вошёл в комнату — двойное силиконовое эрекционное кольцо с застёжкой. — Ты, мой хороший, никогда не читаешь инструкций. А если бы прочел, то знал бы, что надеть его на эрекцию весьма… проблематично. Другое дело, — он нежно, кончиками пальцев, совершенно недостаточно гладит полунапряженную плоть любовника, — когда тут все ещё податливое, — рука перемещается ниже, ласково перекатывая под пальцами яйца, — и разнеженное, — херувим накидывает одну петлю на мошонку, вторую на основание ствола и защелкивает. — Совсем другое дело. Я бы выбрал что-то более изящное, но раз ты настаиваешь на хай-теке… Кроули, как ему казалось, был готов. Но, как выяснилось не к ощущению, что кто-то крепко держит его за яйца, при том, что любовник перестал его касаться. Мощное давление крови отдается не только в плоти — в душе, шумит в голове, стучит в ушах. Обычно прохладная, кожа сейчас горит огнем. — Сначала по поводу твоих идей развлекаться, как ты сказал, без меня. Охх! Губы ангела на члене, горячие, как жерло доменной печи, сейчас ощущаются прохладой. Если Азирафель немедленно не прекратит, бесу и кольцо всевластья не поможет, не то что силикон. И чертов херувим это чувствует, потому что с явным сожалением выпускает член демона изо рта. С пошлым хлюпаньем облизывает свои пальцы. — У меня для тебя новость, любимый. Ничто и никто, — пальцы движутся вдоль расселины, задевая приоткрытый вход, — не проникнет сюда, — скользят внутрь, сразу наглаживая самое сладкое место, — без моего разрешения. Даже ты. Важность того, что он хочет сделать, отодвигает для Азирафеля все текущие потребности тела, он даже дышать не всегда вспоминает. Готов ли любимый к такому, захочет ли открыться? От отказа будет больно, и ангел медлит, просто лаская нежно и тягуче. Но демон ждать уже не может. — Может, прекратишь болтать, ангел, и вставишь мне уже? Ты ж предупреждал, что терпеливым не будешь? Вот оно. Азирафель не спеша, словно у него в запасе все время мира, аккуратно снимает жилет, рубашку, но с брюками даже не заморачивается, как будто ему не доставляет никаких неудобств расстёгнутая ширинка, из которой торчит, на манер Эскалибура из камня, полностью возбуждённый член. Забирается на кровать между раскинутых ног любовника. Херувим стоит на коленях, но в его позе и близко ничего нет от поклонения. Скорее уж это снизошедший к чьим-то отчаянным молитвам бог. — Я солгал, ангел мой, — мягко говорит он. И выпускает крылья.***
Зажмуриться оказалось совершенно недостаточным. В комнате горела прикроватная лампа, но это как тлеющий уголёк сигареты в сравнении с лесным пожаром. Белые перья сияют собственным светом, ярче снега под солнцем, ярче самого солнца. Кроули отворачивает лицо, закрываясь плечом, он горит и тает в этом свете, испаряется, как роса в утренних лучах. Из-под плотно сомкнутых век текут слезы, болезненно-жгучие, и демон пытается незаметно утереть их о бицепс. Проявленная в реальность благодать рикошетит о стены, как эхо взрыва. — Ты чертов демон! — в голосе его примерно пополам горечи и восхищения. — Ох, прости, пожалуйста! — ангел опускается сверху, горячие ладони обхватывают лицо Кроули, аккуратно вытирают слезы. — Так нормально? На него теперь можно смотреть не щурясь. Бес видел ангела таким несколько раз — не тело и не облик, сам ангел, только во плоти. Черты лица становятся чуть мягче и выглядят моложе, усталость и невзгоды, перенесенные телом, остаются вне ангельского лика, но волосы, хоть и сияют, как неоновая лампа, все равно торчат во все стороны очень знакомо. — Если это слишком… — Нет! — Демон совершенно не понимает, куда зашла их игра, или жизнь, или что это такое здесь и сейчас происходит, но ему ужасно хочется узнать. И он отчётливо видит — для его ангела почему-то важно в этот самый момент быть именно таким. Азирафель приподнимается, опираясь на руки и колени, но не далеко, Кроули все ещё чувствует тепло его тела. Выдёргивает, слегка поморщившись — демон никогда не еще видел у него такого обольстительного и в то же время невинного выражения лица — неровно торчащее из ряда небольшое перо. Мягким кончиком его почти невесомо очерчивает лицо демона, потом нос, губы, подбородок. Спускается к шее, щекочет кадык, впадину меж острых ключиц. Смотрит, не отрываясь, в глаза — два океана расплавленной бронзы, охра и янтарь, самый важный цвет во Вселенной. — Такой красивый! — ангел ведёт, как кистью, вдоль линии ключиц, по плечам. — Я могу нарисовать тебя. Слепить из фарфора, изваять из камня. Ангельский язык повторяет путь, очерченный пером, остужая раскалённую кожу. — Если ты разрушишь дом, не страшно. Я всегда смогу создать новый. Мы сможем создать. — Перо сладко и щекотно проходится по соскам, очерчивает каждое выступающее ребро на тяжело вздымающийся груди. — Мы можем исправить все. Просто прими. Ты такой, какой есть, ты можешь бороться со своей сутью и всегда проигрывать. Или направлять и быть… быть собой. Демоном, которого любит ангел. Ангелом, который не боится демона внутри меня. Что-то находит, наконец, в душе Кроули нужный паз, последняя часть слова «вечность» ложится на свое место. — Мне всегда нравилась твоя темная сторона. — Ты необходим мне весь. Позволишь мне увидеть? — перо ложится на грудь, как слетевший с дерева осенний листок. Руки херувима пробираются под спину, ласкают между лопатками, пока он целует, сладко и глубоко, уста его непорочны, а язык греховен. Но демон, поняв, о чем просит любовник, вдруг испытывает нечто, близкое к панике. — Ангел, не надо! Это… это все слишком. Я не могу. — Не надо, если ты не хочешь. — Лицо херувима не меняется: ни осуждения, ни обиды, ни даже любопытства. Только любовь. Демон не просто хочет. Он уже столетия жаждет этого и все, что его останавливало, давно рассыпалось в пыль и стало неважным, так почему он цепляется за этот страх? Ведь его ангел уже видел его таким и принял, хотя он пытался напасть. — Хорошо! Азирафель тянется к узлам на запястьях и они расплетаются от одного прикосновения. Кроули быстро, чтобы не передумать, поворачивается спиной и херувим приподнимается, чтобы дать ему развернуться полностью. — Только если ты готов. Ангел смещается ниже, на бедра, давая больше пространства, легко гладит спину между лопатками. Демон вообще-то не уверен, что готов, или когда-нибудь будет, но он нуждается в том, чтобы показать. Раскрыться до конца. Графит и мокрый пепел. Схожие по форме с ангельскими, крылья демона совсем иные: о жёсткие, иззубренные по краю перья можно порезаться, это оружие, а не укрытие и утешение. Как и когти, и длинные ядовитые клыки. — Великолепные! Кроули слишком поздно понимает, что… — Нет! Но ангел уже зарывается в острый антрацит лицом, целует, и демон чувствует, как на спину стекают горячие капли. Он изгибается, как может аккуратно, чтобы не изранить своего ангела ещё сильнее. — Зачем ты… Ох, дьявол! Глубокие кровоточащие порезы на губах Азирафеля быстро затягиваются без следа, даже крови не остаётся. Ангел впивается губами в рот демона, язык проходится по клыкам, слизывая яд. «Прекрасен ты, возлюбленный мой, и пятна нет на тебе». Это не произнесено вслух, но Песнь песней звенит в воздухе, наполняя Кроули эйфорией принятия. Херувим находит руку беса, накрывает своей, ласкает почерневшие пальцы. — Такой красивый. Такой мой. — в голосе ангела вожделение смешано с восторгом. — Люблю. Хочу тебя такого! — Дааа! Огненные слезы проливаются, как водопад, когда демон чувствует, наконец, любовника внутри. Он забыл было уже о собственном возбуждении, поглощённый огромностью происходящего, но сейчас его просто в дугу сгибает от наслаждения. Он хочет больше, глубже, сильнее и правильнее, хочет взаимно. — Выпусти, — шепчет ангел над его ухом. — Мы знакомы. Оно не причинит мне вреда. И это правда. Инферно вырывается за пределы, оккультный шторм бушует мгновение вокруг любовников, но сразу же успокаивается, когда ангел вбирает его в себя, обволакивает мягкими и цепкими облаками благодати, баюкает, как усталого ребенка, нежит и сохраняет в себе. Эфирная, божественная составляющая херувима течет сквозь него, не причиняя боли, успокаивая и исцеляя. Азирафель на мгновение останавливается, замирает, испытывая внезапный ужас перед вторжением чуждой, опасной энергии. Но он не кривил душой, когда сказал, что она не причинит ему вреда, он и правда был в этом убежден. Мягко, давая понять, что не намерен ограничить свободу, он укутывает это новое, оккультное, своей собственной сутью, как много раз укутывал Кроули в плед — мягко и ненавязчиво, давая возможность отказать. И оно ощущается так на месте в его глубине, что он удивляется, как вообще мог полноценно существовать без этого. А может, и не существовал? Сейчас демон заполнял его так, как ангел всегда хотел быть заполненным. Не слиться, не поменяться местами, а породниться и понять. Азирафель вспоминает, наконец, о теле, своем и любовника, и начинает двигаться в нем, неспешно, глубоко и плавно. Зарывается пальцами в перья у самого основания темных крыл, неизбежные порезы сейчас волнуют его меньше всего. В данную конкретную секунду, в данную конкретную Вечность его вообще ничего не волнует, для счастья у него уже все есть, остальное можно будет решить, изменить, исправить. Совершенно всё. Время для них изменило скорость своего течения. Поэтому неясно, длилось их соитие минуты или годы, до того как демон начал нетерпеливо вертеться под любовником, побуждая ускориться. — Ангел, снимай… — Уверен? — стон любовника совсем не по-ангельски ехидный. — Блядь, ты. — Я! — Азирафель приподнимает бедра демона, притягивая на себя поглубже и находит застёжку на ощупь. Кто бы ни проектировал этот девайс, мозги у него явно работали. Темные крылья заполошно плещут, пытаясь удержать тело в равновесии, когда молнии оргазма зигзагами разбегаются по телу, выгибая хребет и плавя кости, приподнимая демона над кроватью, толкая на ангела сильнее. Тот притискивает любовника к своей груди, по которой струится, почти сразу же пропадая, алая кровь, но когда он кончает, в его крике не слышно боли, только освобождение. Крылья вновь скрываются за гранью, сущности медленно разъединяются и возвращаются на свои места. Но что-то в глубине остаётся. Навсегда. Кроули поворачивается, чтобы обнять ангела. Тот потрясённо смотрит, касается демоновой груди. — Такого у меня в планах точно не было, — удивлённо говорит он, очерчивая пальцем сияющий контур ангельского пера на солнечном сплетении любовника. — Так ты и татуировки умеешь, не только рисовать? — Кроули ухмыляется. — А почему на тебе ничего не осталось? Не то, чтобы он хотел оставлять ангелу шрамы на память, но было слегка обидно. — Побочный эффект, благодать сама заживляет все физические повреждения. Если успевает, конечно, до развоплощения. В теле медленнее, в сущности быстрее, в облике почти мгновенно. — А почему я об этом не знал? — Потому что ты феноменально внимателен, друг мой. За две тысячи лет секса ты ни разу не задался вопросом, почему так и не смог оставить на мне ни единого засоса? Вообще Кроули таким вопросом задавался. Пару раз. Но тело херувима было настолько отлично от его собственного, что он решил, что это просто одна из его черт. Как боязнь щекотки в ухе. Кстати. Демон провел по розовой раковине языком, просто из вредности, прикусил шею, проверяя экспериментально, работает ли. — Ай! — Так нечестно! Это читерство какое-то! Сам демон, бывало, щеголял ангельскими засосами по нескольку дней. Жаловаться ему было не на что, он обожал эти знаки несдержанности любовника и запрещал их лечить. Но, черт! — Каждому свое. — Ангел напрягся и стал очень серьёзен. — Я тут кое-что проверил по дороге. И я пойму, если ты не захочешь это обсуждать, но я кажется понял, почему ты невзлюбил Эдинбург. — Да нечего там обсуждать. — Кроули пристроил голову на мягкое уютное плечо любовника, как на подушку. — Я расстроился, ты расстроился, все так по-дурацки получилось. Рассчитывал, что никто не узнает. Лечить я ее не мог, поэтому заставил этого мистера-хирурга подлатать тело, иначе не было бы смысла. Я не ожидал, что на воскрешение уйдет так много сил. В какой-то момент я себя почувствовал… как в церкви. А потом эта дурочка задумала выпить отраву и у меня не хватило сил нейтрализовать все, да ещё и повело конкретно. Качественно отмазаться от Вельзевул не удалось, а она тогда была он, и вообще не в духе, так что пришлось уже самому к этому Далримплу обращаться, ни черта не заживало. Принимать лауданум я при нем не рискнул, он же знал, что я не смертный, и был слишком любопытным. Решил бы ещё меня вскрыть, чтоб посмотреть, что внутри. Потом несколько лет проспал в облике, пока тело восстановилось, а к тому времени все это стало неважным. — Не знаю, может и важным, — задумчиво проговорил Азирафель. — Я, когда догадался, что к чему, попробовал воскресить собаку, ее машина сбила прямо перед Бентли. И не смог, даже намека никакого. Я начал было это обдумывать, но потом Шакс меня отвлекла. А вот сейчас я перебираю в уме, кто из наших хоть когда-нибудь теоретически мог бы такое сделать. И вообще-то, никто. Кроме Иисуса, но он сын Божий, ему такое по статусу положено. Помнишь, как мы маялись с детьми Иова? — Маялся ты. По мне, дети — как дети. — Выключи «нянюшку», я про другое. Если б кто-то из архангелов мог, почему было не воскресить? — Потому что они стая злоебучих мудаков, ангел! Мне кажется, ты преувеличиваешь. Не может быть, чтоб я один такой особенный был на весь ангельский свод. Херувим потянулся за одеялом, укутал беса потеплее и снова обнял. — Особенный. Будешь спать? — А ты? — Кроули подгрёб ангела к себе поближе, накрывая одеялом и его. — Не уверен, что хорошо понял принцип. Но попробую. А завтра, точнее уже сегодня, хочу кое-что сделать, чтобы Мюриил удовлетворился. — Я его сам удовлетворю! Я видел, как он на тебя глазками хлопал! Вот скажи, у вас там в офисе все такие бесстыжие, или это мне просто везёт? — Везет, родной мой. Спи. — Так а что ты задумал? — Увидишь.