Иногда в жизни каждого человека случаются переломные моменты. Ты осознаёшь, что он наступил, понимаешь, как это перевернёт всю твою жизнь, знаешь, что как прежде уже не будет. Но вопреки всему этому ты не можешь быть готовым, сколько ни старайся. Такое всегда происходит спонтанно — обрушивается на тебя лавиной и, дай Бог, не придавливает своим неподъёмным весом. Это нельзя контролировать, с этим нельзя совладать — только нестись по течению и надеяться на то, чтобы вода не поглотила тебя окончательно, надеяться на то, что в конце ты всё же не утонешь. Это рушит всё на своём пути, а тебе остаётся молиться, чтобы тебя не погребло под обломками разрушенного мира.
Знал ли Арсений, насколько сильно в одночасье перевернётся его жизнь? Мог ли он представить, что одно единственное знакомство, одно банальное желание помочь товарищу в его просьбе, разделит всё на «до» и «после», перечеркнёт прошлое, сделав его неважным или даже ненужным? Мог ли предположить, что его прошлое ворвётся в настоящее, распахивая двери с ноги, срывая с петель и принося с собой всё, давно погребённое, похороненное на задворках сознания, но не забытое — напоминающее о себе каждой деталью, вещью, мыслью? Будто и не было позади пережитых лет, опыта и испытаний судьбы. Будто его самого никогда и не было. Словно история жизни вмиг стирается, начинается с самого начала, с исходной точки — по новой, заново и пугающе стремительно.
Часы тикают в такт сердцу, точно по гудящим от усталости вискам.
«Тик-так, тик-так», — отбойным боем молотка судьи, что только что хладнокровно вынес приговор подсудимому.
«Тик-так, тик-так», — будто пытаясь пробить брешь в сознании, унести его куда-то далеко отсюда.
«Тик-так, тик-так», — и как пациенты могут спокойно разговаривать под это монотонное нервирующее нечто?
Наверное, стоит всё же послушать умных людей, и купить себе электронные часы. Но, во-первых, Арсений считает и себя достаточно умным человеком, чтобы не слушать непрошеных советов. А во-вторых, он слишком любит старинные вещи. Эти ужасные старомодные часы с кукушкой — очередное напоминание о том, насколько быстротечна жизнь.
Арсений сидит у себя в кабинете, перебирая бумаги, которые нужно отдать в ответственные руки секретарши, чтобы поместить в архив. На сегодня его работа окончена — все пациенты отпущены, за плечами куча разговоров «по душам» и часы ковыряния «в чужом нижнем белье». После такого сам чувствуешь себя грязным, а на душе — пустота и желание залить всё это хорошим вином.
Он вздыхает. Дома его ждёт несколько бутылок любимого красного полусладкого. Оно всегда помогает выкинуть из головы всё ненужное и лишнее. А за этот долгий день «ненужного» и «лишнего», кажется, накопилось слишком много — пациенты сегодня шли нескончаемым потоком с восьми утра до шести вечера, и у каждого из них своя тяжёлая история.
Наверняка кто-то скажет, что пить в одиночестве каждый вечер — первая стадия алкоголизма, но Арсений может смело послать всех к чёртовой матери. Он не алкоголик, а просто человек, который тоже имеет право на эмоции, несмотря на то, что обычно помогает другим в них разобраться.
«Сапожник без сапог», — говорит Серёжа, когда видит, насколько лучшему другу тяжело всё это даётся, особенно в последнее время. Знать бы ещё, с чем это связано — будто внутри сидит червь сомнений в каждом выборе и поступке. И этот червь очень хочет проделать дыру в теле и выбраться наружу, чтобы больше не быть заложником ситуации, чтобы не погибать вместе с хозяином своего заточения.
«Тебе бы отдохнуть немного», — соглашается с Серёжей Оксана, видя, что босса уже штормит из стороны в сторону от постоянного недосыпа и попыток разобраться в себе. А как известно, в себе ковыряться куда сложнее, чем в ком-то другом. Самому себе признаваться в собственных слабостях тяжелее, особенно когда привык носить маску всемогущего человека — супергерой, мать его. Самого себя по полочкам не разложишь, самому себе не поможешь, потому что каждому нужен тот, кто протянет руку помощи, кто станет спасательным кругом. Арсения однажды уже спасали, — и тоже от самого себя — вот только сил бороться дальше не отсыпали.
Он и правда устал. Устал от работы без выходных и от людей, которые приходят в стены этого кабинета, чтобы излить душу, чтобы просить о помощи. Иногда начинает казаться, что Серёжа прав, и Арсению после всех этих историй самому нужна помощь. Наверное, нужно было слушать в своё время родителей и идти работать семейным психотерапевтом — там у людей истории зачастую проще. Вот только родителей нет уже давно, и совет спросить можно разве что у каменных плит на кладбище, но они не ответят всё равно.
За окном стоит глубокий вечер, и ветер легко раскачивает кроны деревьев, которые бросают на стены тусклого кабинета тени, отбрасываемые от уличных фонарей. Тени играют, рисуя различные узоры в тёмных углах и на светлом потолке, создают иллюзию присутствия. Будто призраки прошлого, которые всегда пляшут где-то рядом, оттачивая свои ритуальные танцы и напоминая, что вот они, рядом, что не стоит про них забывать, ведь они тебя никогда не забудут — никогда не оставят в покое, сколько не пытайся сбежать, спрятаться или откреститься. Призраки прошлого всегда с тобой, в самых тёмных и потаённых уголках твоего сознания, сидят там до тех пор, пока кто-то не полоснёт по уже давно затянувшимся шрамам, чтобы снова пустить кровь.
От мрачных мыслей Арсения отвлекает громкий, разрывающий тишину кабинета, стук в дверь. Он смотрит на часы и тяжело вздыхает. Отлично, и кого там принесло в такой час? Он ведь предупреждал Оксану, что на сегодня все посещения закончены, даже если у кого-то случился внезапный срыв. Чёрт, да даже если наступил конец света, и кто-то решил излить перед смертью душу. Плевать. На сегодня с него всего этого хватит — сегодня он сам себе пообещал, что отдохнёт.
— Кто там? Входите, — всё же отвечает он, и через пару секунд, будто человек за дверью не решается зайти, на пороге появляется Эдуард Выграновский — один из его пациентов.
Арсений, при виде него, вскидывает тёмные брови вверх. Разве у них на сегодня была назначена встреча? Обычно он не забывает такие вещи, даже когда назначает старому знакомому приём в нерабочее время, что бывает крайне редко. Он старается придерживаться правила о том, что всё рабочее должно оставаться на работе. Как только часы приёма заканчиваются, он перестаёт быть Поповым Арсением Сергеевичем — психологом и хорошим специалистом, и становится просто Арсением, который любит и ценит своё личное время и свои границы.
— Арсений Сергеевич, — Оксана появляется в кабинете следом за незванным гостем. Она протискивается в двери и принимает крайне виноватый вид, что в сочетании с её кукольным личиком и огромными карими глазами выглядит слегка комично, — извините. Я говорила ему, что вы заняты, — её подчёркнутая фамильярность при посторонних всегда режет слух.
— А я сказал ей, что это срочно, — парирует Эд, но тоже выглядит нашкодившим ребёнком.
— Тут не проходной двор, чтобы приходить, когда вздумается, — возмущается девушка. — Арсений Сергеевич сегодня больше никого не принимает. Я могу записать Вас на завтра.
Эд кидает на неё быстрый взгляд:
— Это срочно! — упрямо повторяет он.
— Если Вы…
— Всё нормально, Оксан, — прерывает её Арсений, решая, наконец, закончить этот глупый никчёмный спор. — Поезжай домой.
— А как же документы? — уточняет та.
— Да Бог с ними, с этими документами, — Арсений отмахивается. — Завтра со всем разберёмся. Отдыхай, сегодня был тяжёлый день.
— Как скажете, — Оксана послушно кивает и, не говоря больше ни слова, уходит из кабинета, оставляя его наедине с пациентом. И если бы все сотрудники в мире были такими же послушными и учтивыми как она, то у работодателей не было бы никаких проблем. Но Арсений точно знает — таких как она мало. Такие ценятся на вес золота.
А Эд по прежнему трётся в дверях, мнёт полы чёрной футболки в татуированных пальцах, закусывает нижнюю губу и будто не дышит вовсе.
Переживает.
О чём он, собственно, может переживать? Они же недавно общались, и Эд заверял, что у него всё в полном порядке.
— Арсений Сергеевич, — официально здоровается он.
Эд стоит, чуть ссутулившись и глядя куда угодно, только не на Арсения. Странно. Он вообще-то не из робкого десятка — прямолинейный до невозможности, твёрдохарактерный, упрямый и местами резковатый, иногда, находясь в хорошем настроении — взбалмошный и часто — опрометчивый в словах и поступках, но точно не робкий или стеснительный.
— Я же просил тебя, Эд, в нерабочее время я просто Арс. К чему эти формальности? — Арсений встаёт с места, обходит свой рабочий стол и протягивает гостю руку наконец-то нормально здороваясь: — Привет. Что привело тебя ко мне в такое время? Если хотел поговорить, то Оксана права — нужно было записаться. Я жесть как устал.
— Да, я хотел поговорить, но… — Эд замолкает, кажется, старательно подбирая слова. — Это скорее просьба об одолжении, чем разговор по душам, док.
— Хорошо, — Арсений указывает на кожаный диван в углу кабинета, рядом со входом, предлагая сесть, и снимает очки, от которых уже болят глаза. — Я тебя слушаю.
— В общем, — усевшись на предложенное место, Эд тяжело вздыхает. Видно, что пытается собраться с мыслями. — Арсений Сер… — он встряхивает головой. — Арс, ты когда-то очень сильно мне помог и продолжаешь это делать по сей день, и я подумал… То есть, хотел попросить…
Он замолкает, а Арсений не торопит. Просто терпеливо ждёт какого-то логического завершения всего этого недоразговора. Он смотрит на Эда слегка снисходительно — не потому, что тот бывший заключённый, с коими ему постоянно приходится иметь дело, вовсе нет. Просто Эд такой. С ним невозможно по другому. Он вообще не похож на тех, с кем обычно сталкивается Арсений — слишком… спокойный? Открытый даже. Как книга, которую легко и приятно читать. Несмотря на резковатость в голосе и подачу при разговоре, он предельно тактичен, по крайней мере, когда того требует ситуация.
Они знакомы уже год, и за всё это время Эд ни разу не был замечен за чем-то незаконным или за попытками вернуться к прошлому. Он добросовестно выполняет правила условно-досрочного освобождения и исправно ходит на все встречи к Арсению. За этот год он освоился в жизни, начал всё с самого начала, нашёл работу и даже завёл хорошие крепкие отношения. Пусть всё это и далось не так уж и просто, но он почти справился.
Почти.
Бывшим заключённым зачастую тяжело освоится в свободном мире, поэтому многие часто возвращаются к криминалу, а впоследствии — за решётку. Эд, к счастью, справляется на «ура», пусть путь терапии ещё не окончен, но Арсений всё равно безгранично рад — парень-то он хороший, заслуживает шанс на нормальную жизнь. Просто когда-то по малолетней глупости совершил ошибку: связался с дурной компанией и в девятнадцать лет сел за разбойное ограбление магазина с нанесением тяжких телесных продавцу. Вышел через три года за хорошее поведение, но жизнь себе всё же покалечил.
К Арсению постоянно приходят люди, которым нужна помощь, чтобы привыкнуть к новому для них миру — там, за высоким забором с колючей проволокой, всё иначе. Там люди ломаются и повезёт, если находят в себе силы стать прежними. Его задача, как психолога — помогать таким людям, часто по решению суда, реже — по их личному решению всё исправить. Главное не забывать, что благими намерениями вымощена дорога в Ад. Границы слишком легко нарушить, вернуться за них — уже невозможно.
— Есть один парень, зовут Антон, он… — снова гнетущая тишина, которая не предвещает ничего хорошего — интуиция Арсения редко подводит. — Он через неделю выходит из тюрьмы. Его посадили за убийство восемь лет назад, а сейчас отпускают по УДО за хорошее поведение, как меня когда-то. И я подумал… Ему помощь очень нужна, Арс. Ты не мог бы поработать с ним? Он…
— Эд, — перебивает Арсений и устало трёт переносицу, — притормози. Он что, человека убил?
Нет, блин, собаку.
Браво, Арсений, пятёрка за логику.
— Да. То есть… да… — Эд начинает нервничать ещё пуще прежнего. — Слушай, там мутная история. Давай я скину тебе его дело, у меня знакомая адвокат им занимается. Антоха — хороший человек, клянусь. Я знал его ещё до заключения, он, можно сказать, мне как старший брат. И…
Хорошие люди других людей не убивают.
— Нет, — твёрдо отрезает Арсений, снова не давая ему закончить, глядя пристально, точно одним взглядом может высказать всё, что думает по поводу этой просьбы.
— Нет? — глупо переспрашивает Эд, ёжась то ли от взгляда, то ли от нервов.
— Я не работаю с убийцами.
Эд смотрит в ответ побитым щенком.
— Но он… Арс, пожалуйста. Я не знаю к кому мне ещё обратиться. Антон не согласится проходить терапию у кого попало, а за тебя я могу ручаться. Суд всё равно назначит ему психолога, так пусть это лучше будешь ты, — он почти умоляет. — Я тебя сейчас не как своего врача прошу, а как друга.
Арсений вздыхает. Чёрт. Сколько раз в жизни он зарекался не смешивать личные отношения и работу. Не стоило вообще подпускать Эда слишком близко к себе, чтобы сейчас не чувствовать себя виноватым в отказе — его синдром «хорошего мальчика», выработанный с детства, явно только вредит. Да и за такие вот «как друга» с пациентами можно лишиться лицензии и потерять работу, если этический комитет узнает. И вообще-то он уверен в Эде на сто процентов. Знает, что тот никогда, никому не сболтнёт лишнего и не соврёт ему, но у Арсения есть свои принципы. И эти самые принципы не позволяют ему работать с убийцами, насильниками и прочей подобной кастой — особенно когда на такое есть сугубо личные причины. Презумпция невиновности — это, конечно, хорошо, но если вина человека в совершении преступления такого рода была доказана, тут и говорить не о чем.
— И я отказываю тебе не как твой врач, — кивает Арсений, потирая пальцами дужку очков. — Я отказываю тебе как друг, Эд. Я не хочу иметь никаких дел с такими людьми, как этот твой Антон. У меня есть принципы, которыми я не готов жертвовать, и причины, которые куда важнее всего остального. Так что нет. Даже из глубокого уважения к тебе.
— Чёрт… — Эд вздыхает разочарованно и обречённо.
Арсений может его понять, но он ведь наверняка рассчитывал именно на такой ответ, когда шёл сюда. Знал же точно, что так и будет, когда решил прийти с подобной просьбой. В его голубых глазах тлеет надежда. Надежда на что? Он ведь лучше других знает, что Арсений не тот человек, который станет нарушать собственные принципы. Арсений — человек слова. И если он сказал, что не станет работать с убийцами, — а говорил он это уже не раз, в моменты, когда у них состоялись беседы — его ничто не переубедит. Но, похоже, Эд решил, что, как говорится, попытка — не пытка, хотя сейчас именно такой и кажется, судя по его виду.
— Арс, просто подумай, хорошо? Я отправлю тебе на почту его дело, почитай на досуге. Ты… — Эд не сдаётся в своих намерениях. — Может, ты передумаешь. Арс…
— Это вряд ли, — непреклонно отвечает Арсений.
— И всё же…
Арсений смотрит на него с полминуты, откидывается на спинку дивана, трёт виски, качает головой и заранее ненавидит себя, когда всё-таки кивает:
— Хорошо. Отправляй. Я ознакомлюсь, но это не значит, что возьмусь. Просто почитаю, раз ты так просишь, а там посмотрим. Только из уважения к тебе, Эд.
Тот сияет несмелой улыбкой, растягивая пухлые губы:
— Спасибо!
— Да не за что. Это всё? Я хотел закончить с бумагами и поехать домой. Сегодня был тяжёлый день.
— Да. Да, всё, — Эд встаёт с места и быстро идёт к выходу. — Я скину тебе дело.
— Конечно, — говорит Арсений в его уже скрывшуюся за дверью спину.
Похоже Арсению пора научиться говорить «нет».
***
Антон сидит на неудобном стуле, который, по всем законам жанра, жалобно скрипит при каждом малейшем движении. Он слегка покусывает и без того израненные губы и пытается немного размять затёкшие руки, что прикованы к столу наручниками. В комнате для свиданий душно, и от этого во рту сохнет с двойной силой, а лоб покрывается испариной.
А быть может, это просто нервы?
Хочется выйти на свежий воздух, но прогулки в их колонии строго по утрам, в семь часов, перед самым завтраком. Он знает расписание этого Ада наизусть, знает каждого надзирателя, знает, с кем не стоит ругаться, чтобы избежать последствий — всё на своей шкуре прочувствовал.
Он буравит взглядом металлический стол перед собой, за которым прямо напротив него сидит адвокат. Женщина, которую он знает как Утяшеву Ляйсан Альбертовну, прячет локон светлых волос за ухо, снимает очки и, закончив читать какие-то бумаги, впивается в него строгим колючим взглядом. Антон дёргает плечами — душно и страшно.
В этом месте всегда так.
— Значит так, па́ра правил поведения, — чётко произносит Ляйсан, выпрямляясь на твёрдом кресле, точно струна. — Во-первых, за тобой будут очень пристально наблюдать, имей это в виду, — голос её звучит жёстко, — участковые полицейские или может быть даже уголовно-исполнительная инспекция. Во-вторых, исходя из этого, тебе нужно быть аккуратным в своих действиях, — она не отводит взгляд от Антона ни на миг. — Позже тебе составят список некоторых ограничений. Чётко его соблюдай.
Она ненадолго замолкает и стучит короткими ногтями по столешнице, выжидая кивка Антона, а после продолжает:
— Ты обязан будешь не реже одного раза в месяц, а то и больше, если этого захочет суд, являться в уголовно-исполнительную инспекцию на отметку. Там с тобой будут проводить профилактические беседы и задавать разные вопросы, — её взгляд слегка смягчается.
А Антону эта снисходительность никуда не упёрлась. Он благодарен Ляйсан за то, что она помогает, благодарен Эду за всё, что он делает, но жалость к себе — последнее, что ему нужно. Уж лучше пусть презирают как остальные. Он сам знает всё, что люди хотят сказать при взгляде на него, знает каждое слово. Знает, что заслуживает всё это. Но правда куда страшнее, чем каждый из них может вообразить. Эта правда — его личный котёл в Аду, в котором он варится вот уже восемь грёбаных лет.
— Сам понимаешь, не сто́ит им дерзить. Отвечай на все вопросы. Даже если считаешь их глупыми или банальными. Запомни: всё твоё личное осталось в прошлом, теперь у тебя есть только шанс на искупление, и ты должен засунуть гордость куда подальше и отвечать. И тебе нельзя подходить к криминалу никаким боком, — настоятельно говорит Ляйсан, будто это и так не ясно. — Первые несколько месяцев у тебя на ноге будет браслет. За тобой будут следить. В этот браслет заранее заложат некоторые маршруты, которыми тебе будет необходимо пользоваться, чтобы дойти до работы или магазина. Все отклонения от заданных маршрутов будут фиксироваться, и за тобой будет полный контроль, — она вдруг слегка устало вздыхает, трёт виски и продолжает, чуть тише: — Не подведи меня, Антон, я с большим трудом добилась этого решения, сам знаешь. Мы год за это боролись, не просри возможность. И ни при каких обстоятельствах, даже на пушечный выстрел не подходи к Кире, по крайней мере, пока суд не пересмотрит этот вопрос. Ты понял меня? — голос вновь приобретает твёрдость. — Если ты нарушишь хоть одно правило — тут же вернёшься за решётку.
Антон вновь кивает, как идиотский китайский болванчик. Что уж тут сказать? Всё предельно чётко и ясно-понятно. Он бы посмеялся над всей этой ситуацией, если бы слова о сестре не резали по сердцу острым несуществующим скальпелем. Дыхание на секунду перехватывает, а глаза начинает подозрительно щипать — он так давно не плакал. Тюрьма — место не для слабаков, тут слабых не любят. Выживает сильнейший.
Господи, как же он соскучился по Кире. Как ему хочется увидеть мелкую, прижать к себе, пообещать, что теперь-то точно всё будет хорошо и никогда-никогда больше её не отпускать — спрятать от всего мира, только бы она счастлива была.
Они ведь так давно не виделись. Все эти годы за решёткой, изо дня в день Антона мучали вопросы. Вопросы, которые набили оскомину и так и остались без ответа: Какой Кира стала сейчас? Всё ли с ней хорошо? Живёт ли она в приёмной семье или в детском доме? Достаточно ли она ест? Тепло ли одевается? Испытывала ли она первую детскую влюблённость? Осталась ли она такой же сильной, после всего этого кошмара?
Сколько же всего он пропустил, сколько времени потерял — и сколько ещё потеряет? А самый главный вопрос, от которого хочется скулить во весь голос: Помнит ли его сестра? Помнит ли, кто он вообще такой? Ей тогда было всего восемь лет, а сейчас она совсем взрослая.
— Ты слышал меня? — всё тем же строгим тоном переспрашивает Ляйсан.
Она склоняет голову набок, будто мысли прочитать пытается. И Антон прекрасно понимает, что она насквозь его видит, знает, что каждое его слово в зале суда — ложь, но доказать этого не может, потому что он сам не даёт этого сделать. В тот злополучный день случилось кое-что ещё. То, о чём он не должен рассказывать никому и никогда, если не хочет, чтобы всё это было напрасным. Он ведь не просил о помощи. Почти месяц отказывался от встреч, когда Эд впервые сообщил, что нашёл адвоката.
— Да. Да я Вас слышал, — рассеянно кивает Антон, выныривая из воспоминаний о прошлом. Никто и никогда не должен узнать правду, потому что платить за неё придётся не только ему.
Он этого не допустит.
— Отлично, — Ляйсан улыбается еле заметно. — Через шесть дней ты станешь свободным человеком.
Антон усмехается невесело:
— Свободным, да уж… Как зверь на цепи, который не имеет собственной воли, — он слегка перегибается через стол, заглядывая адвокату в глаза. — Правда считаете это свободой?
— Лучше так, чем гнить в тюрьме ещё пять лет. Не забывай, что ты убил не просто человека, а известного почти на всю страну врача, — она качает головой, хмурясь. — Такое обычно не прощают. У того человека не осталось родных, которые могли бы настаивать на продолжении твоего срока…
— Я это знаю, — чуть грубо перебивает Антон, — уже тысячу раз слышал от Вас и других истории о том, как разрушил чужую семью. Я понял, что-то ещё?
— Лучше скажи спасибо, что в России нет смертной казни, — Ляйсан его тон игнорирует — привыкла уже к его колючкам, — и что тебя на пожизненное не посадили.
— Спасибо, — фыркает Антон, отводя взгляд уставших зелёных в сторону. — Хвала нашей власти. Российский суд — самый гуманный суд в мире и всё такое.
— Антон, — предупреждающе шикает Ляйсан, — не язви. Я приеду к тебе через пару дней, привезу список требований к УДО и некоторые вещи.
Он кивает:
— Хорошо.
— Про психолога помнишь?
— Какого ещё психолога? — Антон вскидывает светлые брови в удивлении.
Он опять о чём-то забыл?
Или даже не пытался запомнить?
— Психолог — одно из условий твоего УДО, — Ляйсан разводит руками. — Пока не знаю, кто это будет, но Эд обещал поговорить со своим знакомым. Но если тот не согласится, то специалиста тебе назначит суд. Это нужно, чтобы с тебя сняли ограничения и ты мог видеться…
— Хотите, чтобы я ходил к доктору и плакал ему про свою сложную жизнь? — желчи в его голосе становится всё больше.
— Не хочу, но так нужно. И нужно это в первую очередь тебе, — Лейсян всё ещё говорит спокойно и тихо.
Антон дышит глубоко, пытаясь взять себя в руки. Ну какой к чёрту психолог? Он не собирается никому душу изливать, не собирается просить помощи.
Устал.
Он просто устал.
От себя.
От жизни.
От всего.
— Как скажете, — кивает, наконец. — Спасибо за помощь, Ляйсан Альбертовна.
— Спасибо скажешь своему другу, Эду, который почти на коленях умолял меня взяться за твоё дело, — она встаёт с места. — На свободе тебя будет ждать работа и съёмная квартира, опять же, всё это благодаря Эду.
— Зачем мне съёмная квартира? У нас с Кирой есть своя.
— У вас с Кирой нет больше ничего общего! — она говорит таким тоном, что Антон невольно ёжится. — У тебя есть возможность получить разрешение на общение с ней, но мой тебе совет: Забудь о ней. Она живёт своей жизнью, в хорошей семье, и твоё появление не сделает её жизнь лучше.
— Её удочерили? — переспрашивает Антон.
Ляйсан коротко кивает:
— Сразу после того, как тебя посадили.
— Почему мне никто не сказал?
— Потому что тебя это больше не касается, — она встаёт с места. — Ты перестал быть её опекуном в тот день, когда взял в руки нож.
Антон сглатывает предательский ком и решает не продолжать этот разговор. С него на сегодня хватит. Нужно переварить всю информацию. Главное сейчас, что Кира в безопасности и в хороших руках, а что будет с ним — плевать. Ляйсан права, он Эду по гроб жизни теперь обязан, как и ей самой. Он явно не заслужил этих людей. Не заслужил, чтобы ему помогали — для себя он виновен.
Антон себя уже давно осудил.
— Я Вас не подведу, — он тоже пытается встать, звеня цепью от наручников, но оседает обратно на скрипучий стул. — Обещаю.
— Я верю, — Ляйсан улыбается и, махнув на прощание рукой, стучит в металлическую дверь, которую охрана тут же открывает снаружи, выпуская её из допросной.
Антон смотрит ей вслед до тех пор, пока охранник не заходит в помещение, чтобы вернуть его в камеру.
Шесть дней.
Ему нужно продержаться в этом Аду ещё шесть дней.
***
Арсений устало опускается на диван, делает глоток красного вина из тонкого хрустального бокала на длинной ножке и вздыхает, осматривая комнату пустым взглядом. Всё те же стены, всё та же мебель. Всё та же тишина, которая преследует его долгие годы в этой квартире. Тут всегда тихо и одиноко. Никакого уюта, про который так любят поэтично рассказывать. Никакого семейного очага — он сгорел, даже дотлел уже, вместе с тем, кто наполнял эти стены жизнью.
Где-то за окном шумит город, который продолжает жить даже ночью, а в Питерской квартире одинокий психолог-неудачник, заливает тоску по прошлому полусладким.
Арсений хмыкает. Он всегда был королевой драмы. Сам ведь виноват в своём одиночестве, потому что стоит хоть иногда подпускать к себе людей ближе, чем на три метра. Смысл жаловаться на жизнь, если строишь её сам? Если сам создаёшь себе проблемы?
Алкоголь слегка расслабляет тело, мышцы успокаиваются после тяжёлого рабочего дня, а мысли о пациентах и их проблемах уходят куда-то на задний план. И это не совсем хорошо, потому что обычно на смену им приходят другие мысли — о собственной жизни и несбывшихся мечтах юности. У каждого ведь был чёткий план на жизнь, да? У Арсения вот точно был. И в этом плане, к двадцативосьми годам он должен был обзавестись собственным жильём, машиной, возможно, семьёй и собакой. А что по итогу? Из всего перечисленного только оставшаяся по наследству от родителей квартира и машина, а в довесок ещё куча времени на самоанализ. А с его ориентацией и семьи-то не построишь — просто бы человека рядом, чтобы не так холодно по ночам.
Чудесно.
Арсений, кажется, медленно, но верно шагает в сторону депрессии.
Отогнав мысли, он берёт в руки ноутбук, который всегда покоится на журнальном столике. Открывает почту, без особого интереса просматривая уведомления, пока не вспоминает про вчерашний визит Эда и его просьбу.
Чёрт.
Арсений вчера так вымотался, что совсем забыл об этом.
Напротив адреса электронной почты с именем «Эдуард Выграновский» висит одно непрочитанное сообщение. Щёлкнув по нему стрелкой мышки, он видит файл с документами и короткую подпись:
«Это то, о чём мы говорили. Если вдруг решишь работать с Антоном — позвони мне».
Арсений открывает файл, быстро, без особого интереса, читает детали дела, пока вдруг не замирает, после подскакивая на диване и сглатывая тяжёлый вязкий ком в горле. Он моргает пару раз, возвращается выше, читает фамилии, фигурировавшие в деле восьмилетний давности, снова листает вниз, разглядывая фото светловолосого парня, который смотрит в камеру большими зелёными глазами. Встряхивает головой, всё ещё не веря собственным глазам. Снова читает детали, фамилии, место, номер дела, хотя и так знает всё это наизусть.
Рука сама тянется к бокалу вина. Арсений допивает его до дна, но исправить сухость во рту это не помогает. Голова идёт кругом, но виной тому вовсе не алкоголь. Он облизывает в секунду сохнущие губы, трёт руками глаза до чёрных мошек перед ними и снова пялится в экран, пытаясь убедиться, что это не сон или чья-то злая шутка.
Насколько же иронична чёртова судьба?
— Блять… — шепчет одними губами, а после — нащупывает на диване свой телефон и набирает номер Эда, чуть дрожащими пальцами.
На том конце раздаётся пара длинных гудков прежде, чем слышится бодрый для столь позднего часа ответ:
— Арс?
— Эд, привет, — Арсений прочищает горло перед тем, как продолжить: — Я подумал над твоей просьбой. Я согласен.
—
Ты серьёзно? — радостно переспрашивает Эд. —
Арс, но почему…
— Серьёзно, — перебивает Арсений. — Скинь мне контакты его адвоката, — и кладёт трубку быстрее, чем собеседник успевает задать вопросы, поблагодарить или предпринять хоть какую-то попытку что-то сказать.
Арсению это не нужно.
Ему нужно разобраться в этом деле раз и навсегда.
