Непрощённые

      Арсений останавливает машину недалеко от здания тюрьмы. Погода за окном стремительно портится, тучи сгущаются, обещая пролиться на город ливнем. Впрочем, дождь жителям Санкт-Петербурга только на пользу — всю прошлую неделю стояла такая жара, что дышать было нечем. Андрей бы сейчас пошутил про то, что грех жаловаться на засуху, потому что дожди ещё успеют надоесть. Он никогда не любил сырость, всегда радовался яркому солнцу и хорошей погоде, а Арсению всегда казалось, что Питер явно не его город — таким как Андрей нужно жить там, где всегда тепло, чтобы впитывать его в себя и дарить окружающим. Он ведь и сам был светом. Улыбался ярко, много шутил, любил гулять по городу, когда не пропадал сутками на работе. Таким он и остался в памяти навсегда — светлым.       Арсений тяжело вздыхает.       Что он тут делает?       Зачем лезет в это дело?       Прошлое ведь должно оставаться в прошлом.       Он всю прошлую неделю уговаривал себя отступить, не лезть, не пытаться понять, не окунаться в это дерьмо снова. Позади столько боли, что в ней утонуть можно, а он как последний идиот снова шагает в эту пропасть. Добровольно сдаётся, заранее зная, что эта игра не стоит свеч, что выйти из неё победителем точно не получится. Знает, но всё равно не может заставить себя передумать. Всё равно сидит сейчас в машине, смотрит на высокий забор с колючей проволокой и думает о том, кто уничтожил его жизнь. Ждёт встречи с тем, кто в один день сломал всё, что с таким трудом строилось годами.       Отогнав непрошеные мысли о прошлом, Арсений выходит из машины, обходит её вокруг, опирается бёдрами о капот, складывая руки на груди, и вдыхает свежий воздух полной грудью. Людей вокруг нет, только пара других машин, которые, похоже, принадлежат работникам сия заведения. Тюремные служащее, судя по дороговизне иномарок, неплохо так зарабатывают. Чуть дальше, в будке поста охраны, виднеется лицо мужчины. По обеим сторонам, на вышках, стоят ещё пара человек, кажется, с оружием в руках.       Арсений ёжится. Это, конечно, не Алькатрас, но тоже — строгого режима.       Когда на горизонте, за высокой сеткой забора, появляются два силуэта, сердце пропускает удар. Арсений закрывает глаза и вдыхает глубоко пару раз, пытаясь взять себя в руки, потому что мозг отчаянно твердит, что нужно прямо сейчас уезжать, не лезть, не ворошить. Нужно бежать со всех ног как можно дальше и не оглядываться больше никогда. Но ноги будто врастают в землю, а тело немеет, не позволяя сдвинуться с места.       Он ведь уже умирал однажды, что ему стоит пройти через это снова?       Арсений открывает глаза и видит человека в форме охраны, который сопровождает высокого — даже выше чем сам Арсений — парня. Тот одет в потрёпанную чёрную толстовку и джинсы того же цвета. Одежда явно ему мала — похоже, адвокат, которая привозила вещи, не уточняла размеры, а за эти восемь лет он неплохо вытянулся и стал намного шире в плечах. И хотя прежде они никогда не встречались вживую, теперь он уже явно не похож на того мальчишку с фотографии: Антон возмужал и выглядит так, словно прожил за этим забором целую жизнь, что вообще-то недалеко от правды — Эд когда-то говорил, что в тюрьме, когда вокруг нет ничего светлого, год тянется за два.       Антон и сопровождающий его охранник останавливаются, пересекая только что открывшиеся ворота, и о чём-то разговаривают. Арсений их не слышит, но знает, что примерно говорят в таких ситуациях: набор стандартных фраз, пара предупреждений, напутствие и пожелание не возвращаться в это место никогда.       Когда охранник указывает в его сторону, Антон понятливо кивает несколько раз, жмёт протянутую руку и, ещё раз кивнув на прощание, идёт в указанном направлении.       Вот и пришло время встретиться глаза в глаза.       — Доброе утро, Антон, — приветствует Арсений, протягивая руку, когда тот хочет пройти мимо, изо всех сил, похоже, пытаясь сойти за невидимку.       Антон всё же останавливается, смотрит на него пристально и слегка загнанно, опускает взгляд на руку, но пожимать её не спешит.       — Вы кто? — тихо спрашивает он.       — Меня зовут Попов Арсений Сергеевич. Я твой психолог, — если бы только кто-то знал, сколько сил ему стоит такой спокойный тон, когда внутри пылает пламя справедливости и возмездия. — Можешь обращаться ко мне просто по имени и на «ты».       — А можно я вообще не буду к Вам обращаться? — Антон морщится как от зубной боли и на рукопожатие так и не отвечает. Просто смотрит-смотрит-смотрит, будто в душу может заглянуть, прочитать, что там, залезть в каждый уголок.       Арсению от него не по себе. Он не понимает, чего можно ожидать, но упорно не отводит ответный взгляд, изучая Антона с ног до головы, а руку понятливо убирает — не очень то и хотелось. Кажется, это будет даже сложнее, чем он думал. Господи, зачем он согласился? Ну почему просто не мог остаться в стороне? Это всё ведь не имеет значения уже. Андрей давно мёртв. Какая теперь разница? Зачем ворошить прошлое?       — Где Ляйсан и Эд? — Антон, наконец, отводит взгляд, отдавая победу в этой маленькой битве.       — Они заняты, потому за тобой и приехал я. Ляйсан ещё вчера оформила все вопросы по твоему освобождению, — спокойно отвечает Арсений. Сейчас нужно просто держать себя в руках. Узнать правду он всегда успеет.       Антон показательно фыркает:       — Очень мило с Вашей стороны. Вы всегда встречаете пациентов прямо у порога тюрьмы? Это что, входит в Ваши должностные обязанности? — он пихает руки в карманы толстовки и, кажется, становится чуть увереннее. — Таксист-психолог. Отличная градация полномочий.       — Не входит, — Арсений кивает назад, решая не обращать на эти выпады внимания. — Садись в машину, Антон, отвезу тебя домой.       — Домой, — передразнивает тот. Он закусывает губу, переваливается с ноги на ногу и всем своим видом показывает, в каком месте он видел и Арсения, и его помощь. — Эд и мой адвокат решили, что я сбегу и попытаюсь сестру найти, поэтому Вас прислали? Хотят, чтобы Вы со мной по душам поговорили?       Арсений вздыхает:       — Меня никто не присылал, я сам вызвался тебя забрать.       — Чудесно. Так может отвезёте меня в мою квартиру? — Антон вскидывает брови так, что они почти теряются в капюшоне натянутом на голову. — Знаете, очень хочу посмотреть, что с ней. Восемь лет прошло, как-никак.       — А у тебя есть ключи? — это провокация, он и так знает ответ.       Антон задумывается на секунду и мотает головой, отчего на лоб падает чуть отросшая волнистая чёлка:       — Н-нет.       — Вот именно, — Арсений, правда, старается быть спокойным. Нельзя сразу раскрывать все карты, потому что партия будет долгой, а ставки слишком высоки. — А знаешь почему?       — Удивите.       Где-то вдалеке громыхает, и небо озаряется вспышкой молнии. Антон дёргается, вжимая шею в плечи, но тут же принимает прежней безразлично-скучающий вид.       — Потому что эта квартира принадлежит твоей сестре, а не тебе. Твоя мама переписала её на Киру перед смертью. Я удивлён, что ты не в курсе.       Антон молчит, а Арсений ощущает острое желание закончить с этим. На сегодня с него, пожалуй, хватит. В небе снова громыхает, ветер подбрасывает пыль и сдувает с головы Антона капюшон, а под ним — чуть отросшие пшеничные пряди, которые тут же разлетаются в разные стороны. Разве в тюрьме не заставляют стричься коротко? Там же наверняка, помимо всех остальных болячек, ещё и вши водятся.       — А я смотрю, Вы мной интересовались, — усмехается Антон, растягивая пухлые истерзанные губы во что-то больше напоминающее звериный оскал. — Со всеми пациентами так? Впервые вижу такого осведомлённого психолога.       — А ты видел много психологов? — парирует Арсений. Отвечать сарказмом на сарказм куда проще, чем строить конструктивную взрослую беседу. — Садись в машину.       — Нет.       — Что значит «нет»?       — То и значит, — он ведёт плечами, сохраняя при этом удивительно спокойный вид. — Я с Вами… Арсений, да? Хотя, не важно. Так вот, я с Вами никуда не поеду. Сам доберусь до съёмной квартиры. Тут в паре километров, кажется, автобусы ходят.       — И как ты зайдёшь в квартиру, позволь узнать? — Арсений щурит глаза, когда ветер снова поднимает пыль, швыряя её в них. — Никак в окно полезешь?       — Заеду к Эду за ключами, только сначала телефон где-нибудь подзаряжу, — Антон достаёт из кармана старый мобильник с потресканным экраном, — а то он, знаете, восемь лет не заряжался, — ещё одна усмешка и кивок на собственную ногу, на которой зафиксирован браслет, отслеживающий передвижения. — Не переживайте, к Скруджи на работу мне можно ходить, я узнавал. Входит в разрешённые маршруты.       — Ключи у меня, — Арсений достаёт связку из кармана. — А Эд сам заедет к тебе завтра утром. Заодно на комиссию и на работу отведёт. Поехали, Антон. Я устал и не собираюсь с тобой спорить.       — Я же сказал, что не поеду. Мне не нужна Ваша помощь, — он требовательно протягивает руку. — Отдайте ключи.       — Нет, — Арсений прячет связку обратно в карман и складывает руки на груди, глядя немного надменно. Помнится, Андрея всегда бесил такой взгляд.       — Знаете, чей ответ?       — Догадываюсь. А ты сам не понаслышке знаешь?       Он явно нарывается на скандал. Где его чувство самосохранения — непонятно. Наверное, капитулировало с остатками здравого смысла в тот момент, когда он набрал номер Эда и согласился взяться за это дело.       Антон вдруг подбирается весь, раздувает ноздри и в один шаг оказывается близко, хватая Арсения за полы чёрной рубашки, но тот даже не дёргается и не собирается пугаться. Что ему, собственно, терять, кроме целых костей и собственного достоинства, в случае если драка закончится не в его пользу? А она обязательно закончится его позорным проигрышем — нормально размахивать кулаками он никогда особо не умел. Да и зачем, когда можешь осадить словами?       — Пошёл нахуй, — рычит Антон. — Ещё слово и я разукрашу твоё смазливое личико так, что мать родная не узнает.       — И снова вернёшься туда, — Арсений кивает в сторону тюрьмы, пока чужие руки сильнее комкают рубашку. — Отпусти меня, живо. У тебя три секунды, пока охрана нас не увидела.       Антон снова рычит, выпускает его из хватки и отходит на пару шагов назад. А в глазах мелькает страх — он не хочет туда возвращаться. Впрочем, покажите Арсению человека, который действительно хочет, он обязательно назначит ему терапию.       — Успокоился? — уточняет он, когда Антон начинает дышать ровнее. — Поехали, — повторяет, в который раз, обходит машину и садится в неё.       Антон стоит ещё немного, оглядывается назад, скидывает полупустой рюкзак с вещами, который всё это время висел за спиной, качает головой, будто взвешивая своё решение, а после — всё же садится на переднее пассажирское сидение, закидывая свой скромный багаж назад.       — Пристегнись, — не просит — командует Арсений и медленно выезжает с парковки.       Какое-то время они едут молча. Из магнитолы раздаются тихие аккорды песни, и Антон постукивает длинными пальцами по своему колену. Первые капли дождя срываются с потемневшего неба, а Арсению кажется, что даже природа подаёт ему знаки, просит сейчас же всё это прекратить. Где-то в груди сжимается так, что дышать трудно, когда он кидает взгляд на своего пассажира.       Это. Просто. Невыносимо.       — Я Вам не нравлюсь, — кажется, Арсений всё это время не дышал, потому что сейчас приходится глотнуть воздух полной грудью, прежде чем ответить.       — Что?       — Вы смотрите… так, — он вздыхает. — По взгляду понятно, что я Вам не нравлюсь. Что, думаете, что я убийца, не достоин свободы и не человек вовсе, да?       — А ты не убийца? — холодно спрашивает Арсений, кидая на него ещё один короткий взгляд.       — А Вы точно психолог? — Антон отворачивается к окну.       — Точно. Просто я привык называть вещи своими именами. Ты убил человека, тебя за это посадили, и то, что ты вышел раньше положенного, плюсов в твою карму не добавляет, — он говорит спокойно, не пытаясь сейчас задеть или вывести на эмоции, просто выдаёт то, что думает. — Какого отношения от окружающих ты ждёшь, Антон?       — Да мне похуй на Вас и на окружающих тоже, — его голос становится твёрже. — Можете браться за ручки и дружно уёбывать.       Арсений кривится от такого количества мата.       — Я бы с радостью, но я пообещал твоему другу помочь тебе.       — Мне не нужна Ваша помощь.       — Уверен?       — Вполне.       «Вполне», — и на этом всё. Снова тишина. Снова звуки музыки, шум дождя и дороги за окном.

***

      — Пахнет потрясающе, — чужие крепкие руки обнимают поперёк живота, нежно прижимая спиной к тёплой груди, а на шею ложатся несколько тёплых поцелуев, пускающих импульсы по коже.       Арсений улыбается, откладывает деревянную лопатку, которой мешал омлет, убавляет газ на плите и разворачивается в объятиях Андрея, смазано целуя его в кончик носа. Дома тепло, хотя за окном и стоит морозный декабрь. Но ведь, когда рядом с тобой кто-то родной, всегда тепло, да? Снег медленно опускается на город, покрывая его плюшевым одеялом, утро пробирается в квартиру, намекая, что пора бы и на работу собираться. Но упускать момент совсем не хочется, поэтому Арсений подаётся вперёд, накрывая губы напротив мягким поцелуем.       — Арс, у нас нет времени, — напоминает Андрей, разрывая поцелуй и отходя на шаг назад. Они ведь оба знают, что будет, если продолжить, а времени и правда уже почти нет, потому что они оба проспали будильник.       — Ты сегодня снова на сутки? — разочарованно вздохнув, спрашивает Арсений.       — Да. В больнице завал, праздники, сам понимаешь, — кивает Андрей, оставляя поцелуй у него на лбу. — Обещаю, в выходные я весь твой.       Арсений сияет улыбкой:       — Верю, — он возвращается к готовке, ловко переворачивая уже почти готовый омлет. — Успеешь позавтракать?       — Думаю, да, — Андрей разливает уже готовый кофе по кружкам и садится за стол, не отрывая взгляда от Арсения, пока тот суетится, накладывает еду по тарелкам. — Кстати о выходных, мне мама звонила, хочет видеть нас в гостях.       — Твоя мама хочет видеть нас каждый день, — Арсений ставит омлет на стол, присаживаясь на соседний стул. Вообще-то родители у Андрея отличные, а мама в Арсении просто души не чает, но ему всё ещё неловко вот так открыто показывать кому-то свои чувства к мужчине. — Будь её воля, она бы нас и не отпускала никогда, — тихо усмехается он.       — Ты против?       — Нет. Конечно, нет, просто я думал, что мы посидим дома, укутаемся в плед и будем всю ночь смотреть «Гарри Поттера», — Арсений делает глоток кофе. — Ну, или займёмся чем-то поинтереснее.       Андрей хитро прищуривает чёрные глаза, закидывая в рот кусок омлета.       — Это чем?       — Нууу, например, тем, — о да, Арсений отлично знает, как раззадорить своего парня одними намёками, а сейчас ещё и нагло трётся ногой о его бедро под столом, чуть спускаясь по стулу, чтобы точно дотянутся, — что мы обычно делаем наедине.       — Спим?       Арсений смеётся:       — Да. Именно. Взрослая жизнь такая сука, оставила нам из развлечений и желаний только сон, — он театрально вздыхает, ровно садясь на месте, но взгляда от глаз напротив не отрывает. — Простое человеческое «поспать до обеда» — это, конечно, хорошо. Но я имел ввиду занятие рейтингом чуть повыше.       — Заманчиво, — Андрей быстро глотает ещё пару кусочков омлета и встаёт с места, нависая над Арсением, целует его в губы и говорит чуть виновато: — Мне пора бежать. Спасибо за завтрак.       — Не за что, — Арсений тоже встаёт.       Он идёт вместе с Андреем, провожая его до коридора и наблюдая за тем, как тот обувается и кутается в тёплую куртку, помогает завязать шарф чуть потуже, а после целует ещё раз на прощание и закрывает двери. Какое-то время стоит на месте, пока не вспоминает, что и самому пора бы поторопиться, иначе к первой паре он точно не успеет, а сегодня ещё и на подработку ехать.

***

      Арсений отгоняет ставшие теперь болезненными воспоминания о прошлом, встряхивая головой. Ему просто нельзя позволять себе вспоминать всё это, потому что он каждый раз теряет над собой контроль, каждый раз теряет связь с реальностью. Иногда ему кажется, что однажды он так сильно уйдёт в мысли о прошлом, что возвращаться уже не захочет. Да и какой смысл возвращаться оттуда, где было так хорошо?       Какой смысл в настоящем, в котором нет ничего?       Они с Антоном как раз подъезжают к нужному адресу, который Эд сказал ещё вчера, когда передавал ключи. За окнами машины всё ещё идёт мелкий дождь, а тучи уже давно сделались тёмными, точно сейчас глубокий вечер, а не начало десятого утра. Арсений вздыхает, глядя на всё это «великолепие», и в который раз понимает людей в глубокой депрессии — с такой погодой, только думать о бесполезности жизни и ковыряться в себе.       — Мы на месте, — он достаёт из кармана ключи от квартиры и протягивает их Антону. — Держи.       — Спасибо, пока, — быстро говорит тот и, забрав ключи и свой рюкзак с заднего сидения, выходит из машины, только после обращая внимание на то, что Арсений выходит следом. — А Вы куда?       Арсений кивает на подъезд:       — С тобой.       — Это ещё зачем? — у Антона такое лицо, будто он маленький ребёнок, который впервые спросил у родителей откуда берутся дети, а сейчас стоит и жалеет о своём решении, потому что лучше было думать, что детей находят в капусте.       — Я должен проводить тебя до квартиры, — Арсений жмёт плечами, стараясь не улыбаться от этого бредового сравнения, пришедшего в голову. — Правила такие.       Антон сопит недовольно, но не отвечает, молча топая к подъезду. Они в полной тишине доходят до лифта и ожидают, пока он приедет с одного из верхних этажей. Двери скрипят, открываясь, и Арсений дёргает плечами — отвратительное место. Здесь даже атмосфера гнетущая. Что уж говорить про компанию, в которой он оказался?       Поднявшись на третий этаж, они останавливаются напротив нужной квартиры.       — Проводили? — спрашивает Антон. — Спасибо Вам сердечное. Пока, — повторяет снова.       — Не забудь, что завтра с утра тебе в инспекцию.       Антон закатывает глаза:       — Не забуду. На чай остаться я Вам не предложу, так что валите уже отсюда. Со всем остальным я тоже сам разберусь.       Арсений качает головой.       — До встречи, Антон.       — Слушайте, — не выдерживает тот, подходя на шаг ближе, — никакой встречи не будет. Я не собираюсь ходить и разговаривать с Вами по душам. Ясно?       — Тебе придётся. Это условие твоего УДО.       — Мне плевать.       — Мне тоже, поверь, — у Арсения невольно руки в кулаки сжимаются: он совсем не привык, что с ним разговаривают в таком тоне. — Но тебе всё равно назначат психолога. Не я, так кто-то другой.       — Хорошо, — Антон отходит, — пусть назначают, — он заходит в квартиру, захлопывая дверь прямо перед носом Арсения.

***

      Когда дверь закрывается, и Антон, наконец, остаётся в одиночестве, радость избавления от психолога тут же сходит на нет, потому что ей на смену приходят мысли. Одиночество окутывает туманом, заволакивая в свои сети. Чёрт, он так отвык быть один. Все эти грёбанные восемь лет он мечтал об одиночестве, мечтал оказаться там, где не будет посторонних людей, других заключённых, надзирателей — только он и тишина. А теперь от этого хочется сбежать, включить телевизор или выйти на улицу, только бы не так тихо.       В тюрьме никогда не бывает тихо. Понятия одиночества там в принципе не существует, но оно и не нужно, ведь как только Антон остаётся наедине с собой, его окутывает туман воспоминаний. О прошлом, о том, что случилось, о том дне, когда он потерял всё, а главное — свою свободу.       Он проходит по однокомнатной квартире разглядывая окружающую обстановку. В спальне стоит двуспальная кровать, заправленная чистым бельём, небольшой комод для одежды, на котором покоится старенький телевизор, окна завешены светлыми шторами. В коридоре, который ведёт на выход и на кухню пусто, только низкая обувная полка и зеркало, встроенное во входную дверь. Напротив входа в спальню ещё одна дверь, ведущая в совместный санузел, и при виде ванной становится так хорошо на душе́, что Антон невольно улыбается — он не лежал в ванной очень и очень давно. Последняя дверь выводит его на скромно обставленную кухню с гарнитуром, холодильником, микроволновкой и круглым столом у окна.       Кинув рюкзак на один из стульев, что стоят у стола, Антон открывает холодильник, который оказывается битком набит продуктами, но есть ему не хочется. В некоторых шкафах находятся крупы, макароны, сахар, чай и кофе. Кажется, за всё это нужно поблагодарить Эда. Отыскав, наконец, кружку, Антон набирает воду прямо из-под крана и осушает её залпом.       За окном виднеется детская площадка. Интересно, соседи в курсе, кого к ним подселили? Явно же найдутся те, кто станет смотреть косо и просить своих детей даже близко к новому соседу не подходить.       Антон усмехается, вспоминая слова Арсения:       «Какого отношения от окружающих ты ждёшь, Антон?».       А правда, какого? Он ведь сам виноват во всём, что случилось, так чего теперь на людей сетовать?! Да и на правду, вроде как, не принято обижаться. Он убийца. Это клеймо с ним теперь на всю оставшуюся жизнь.       При виде маленькой девочки, которая бегает по двору за лохматой собакой, в голову возвращаются воспоминания о сестре, и на лицо снова помимо воли лезет улыбка, только улыбка эта вымученная. Так улыбаешься, когда совсем не весело, когда воспоминания причиняют почти ощутимую физически боль. Так улыбаешься, когда понимаешь, какую цену заплатил за свою же собственную ошибку. И какую цену за это заплатили близкие тебе люди. Кира отвечает за его ошибки, она стала участницей всей этой грязи по его вине. Что ему до ненависти окружающих? Антон сам себя за всё это ненавидит. Он сам себя за всё это никогда не простит.       Антон думает о своём будущем, а видит только пустоту. Что ждёт его впереди? Какой вообще смысл бороться дальше? Он руки уже давно опустил, он себя заживо восемь лет назад похоронил, сам себе крест воздвиг и сам цветы регулярно на заброшенную всеми могилу приносит. Антон Шастун умер в восемнадцать лет, когда взял кухонный нож и воткнул его в спину человека.       Человека, с которого всё и началось.       Жизнь удивительная штука: сначала ты есть, существуешь, дышишь, можешь испытывать самые разные эмоции, можешь кого-то любить или ненавидеть, тебе бывает сказочно хорошо и невыносимо больно, но благодаря этому ты и понимаешь, что живой. А в один момент, по щелчку пальцев, одному неосторожному шагу на высоте, одной выехавшей навстречу машине, одному взмаху ножа, тебя уже нет. Один миг — и ты просто имя на могильном камне. Один миг — и ты просто осужденный за убийство, вышедший раньше срока, но так и непрощённый. Потому что прощать тебя некому, потому что сам себя никогда не простишь.       Антон вздыхает, отгоняя мысли, забирает рюкзак и уходит в комнату. Осмотревшись вокруг, понимает, что всё тут, каждая деталь, чище, чем его одежда, потому и опускается на пол, возле кровати. Он роется в рюкзаке и находит среди скромного набора вещей, который изъяли ещё в следственном изоляторе, а вернули сегодня, старое фото. На потрёпанном временем снимке семья: он, мама и Кира. Счастливые до безумия, потому что тогда мама ещё не болела, а Кира была совсем мелкой, лопала сладкую вату в парке и смеялась звонко, рассказывая, каково это, впервые прокатиться на пони.       К горлу подступает предательский ком, Антону хочется не просто плакать, а выть во весь голос, срывая связки, от безысходности, засевшей в груди. Он вдыхает рвано, пытаясь не дать влаге, застывшей на кромках глаз, покатиться по щекам, но не выдерживает, всхлипывает и, боясь быть услышанным зажимает рот рукой, позволяя себе эту слабость впервые за долгое время. Это так глупо. Он, почти тридцатилетний мужик, сидит на полу и плачет, просто потому что не понимает, как и зачем жить дальше.       Хочется выпить. Даже не выпить, а напиться до беспамятства, но денег в кармане нет, да и инспекция вряд ли одобрит, если он приедет завтра с утра с перегаром и не на трезвую голову. Потому Антон просто сползает на пол, сворачиваясь в позу эмбриона, смотрит на светловолосую девчушку на фото, на маму, на маленького себя и тянет губы в улыбке. Он не замечает, как проваливается в сон, так и не найдя в себе сил перебраться на кровать.

***

      Антон просыпается от громкого звонка, разносящегося по всей квартире, и не сразу осознаёт, что звонят в дверь. На улице светло, но он не понимает сколько сейчас времени и сколько он вообще проспал. Телефон всё ещё лежит где-то в правом кармане джинс, которые он даже не снял, придя домой, но его он на зарядку так и не поставил, поэтому узнать время не выходит.       Господи, почему в этой квартире нет часов?       Он поднимается с пола, разминая затёкшую спину, а во рту так сухо, точно песка насыпали.       Здраво рассудив, что незваный гость, кем бы он не был, может подождать пару минут, Антон топает на кухню. Открыв кран, ждёт, пока спустится холодная вода, наливает её в стакан и жадно пьёт. Да уж, после того, что они пили в тюрьме, здешняя вода, набранная из крана и слегка пахнущая не то хлоркой, не то ещё чем, кажется просто мёдом по вкусу.       Вернув себе способность говорить, а кружку — на её законное место, Антон идёт в коридор и, даже не удосужившись спросить, кто там или хотя бы посмотреть в глазок, открывает дверь. И на него тут же с порога буквально на полном ходу влетает Эд, чуть было не сбив с ног и прижимая к себе так сильно, что воздух из лёгких решает капитулировать под радостный аккомпанемент переполошившегося с испугу сердца, которое теперь с бешеной скоростью долбит по рёбрам.       — Твою мать, Выграновский, ты напугал меня до усрачки, — выдыхает Антон, обнимая старого друга в ответ. — Привет.       — Как же я соскучился по тебе, Шаст, — в голосе Эда слышится улыбка. Та самая, чуть кривоватая, которая растягивает его пухлые губы — Антон её всё ещё отчётливо помнит. — Извини, что не встретил тебя, был на работе, никак вырваться не вышло.       — Я по тебе тоже скучал, братан. Не парься, меня подбросили, но ты и сам в курсе, — Антон улыбается, отстраняясь и разглядывая Эда с ног до головы. Тот не изменился ни на грамм, только выше стал, вытянулся и теперь весь покрыт татуировками. — В чан с чернилами упал что ли?       Эд смеётся ярко:       — Вроде того, — он снимает кроссовки и топает в сторону кухни вслед за Антоном. — Ты помнишь Егора?       — Егора? — тот задумывается на пару секунд. — Это Булаткина, что ли?       — Да. Он теперь татумастером работает, прикинь. Клиентов просто тьма. Половина Питера к нему ходят, даже какие-то крутые перцы с телика были… не знаю, кто они там, реперы-хуеперы. Короче, дела у него в гору идут, — Эд садится на один из стульев за столом.       Антон облокачивается бёдрами на столешницу у раковины.       — Ничего себе, а он чё, в Москву не свалил? Помню, как он нам все уши прожужжал про это. Покорять её собирался, — Антон хмыкает, вспоминая сколько планов на жизнь было у каждого из их компании. А теперь что? Они все застряли в своём болоте, а кто-то даже на самое дно ушёл.       — Нет, не свалил, он… — Эд внезапно замолкает и губу нижнюю прикусывает, точно говорить чего-то не хочет. — В общем, нет. Тут решил пока остаться, — это он бубнит чуть ли не себе под нос.       — Понятно.       Удивительно, они ведь не виделись столько лет, а обсудить вроде бы и нечего, кроме старых знакомых, которые Антона в общем-то не очень интересуют. Осталось ли у них с лучшим другом хоть что-то общее?       — Ну, передавай Егору привет, что ли, если увидишь его, — Антон берёт электрический чайник, наливает в него воду и ставит греться. — Кофе будешь? Кажется, я где-то видел банку… — он роется в подвесных шкафчиках.       — Справа в верхнем, — подсказывает Эд. — Я на днях тебе продуктов купил на первое время. Решил, что лишним точно не будет. Ты наверняка ужасно соскучился по нормальной еде. Я вот скучал, когда… — он снова не договаривает, похоже, решая пока не поднимать тему их заключения.       — Я бы сейчас не отказался от чего-то покрепче кофе, если честно.       Эд кивает понятливо:       — Я бы тоже, но нам по делам ехать, Шаст. Да и не думаю, что после стольких лет вынужденной трезвости тебе стоит сразу начинать бухать. Поверь, я проходил через это, когда вышел. Лучше постепенно ко всему привыкать.       — Хорошо, сенсей, как скажешь, — Антон, наконец, достаёт банку с кофе и даже благополучно находит сахар, снова поворачиваясь к другу. — Ещё наставления будут? — тихо посмеивается он. — А если серьёзно, пива бы я всё равно выпил. Пара банок не сильно повредит, думаю.       — Можно вечером устроить, — Эд смотрит на часы на своей руке. — Думаю, мы вернёмся часам к четырём. Ты с Сергеевичем-то познакомился?       — Вроде того.       — Шаст, ты только не гони на него, ладно? — просит, почти умоляюще, потому что лучше других знает, каким упёртым бараном может быть Антон. — Он парень отличный и специалист прекрасный. Поможет тебе в себя прийти и с делами разобраться.       — С чего все вокруг решили, что мне нужна помощь? — Антон складывает руки на груди и глаза закатывает.       — Потому что то, что случилось… — Эд осекается уже в который раз за разговор. — Такое не проходит бесследно, чувак, ты… Пожалуйста, пройди эту грёбанную терапию. Тебе легче станет, вот увидишь.       Антон не отвечает. Он смотрит в окно, на светлеющее небо и думает о том, что он вообще не заслуживает такого друга. Эд, сколько они знакомы, всегда был ему предан, всегда был рядом, помогал, из такого дерьма его вытаскивал, что вспоминать порой страшно, и это при том, что он младше. Эд, кажется, просто привык, что Антону нужно помогать, что его спасать нужно, вот только не понимает он, что спасать уже некого и нечего.       — А ты чего, в одежде спал? — Эд указывает рукой на внешний вид Антона, видимо только сейчас внимание на это обращая и заставляя вынырнуть из мыслей.       — Я? А, да. Уснул вчера прямо на полу. Слушай, заваришь сам? Я пойду в душ сгоняю быстро, а то от меня воняет за километр.       — Полотенце и чистая одежда в комоде, — улыбается Эд, принимаясь делать кофе. — Тебе две ложки кофе и три сахара?       — Помнишь? — Антон возвращает ему улыбку.       — Конечно помню.       Он его не заслуживает.       Встряхнув головой, Антон идёт к выходу из кухни, оборачиваясь в дверях.       — Эй, Эд.       — Ммм? — тот отрывается от заваривания напитков.       — Спасибо тебе, — тихо говорит Антон, отводя взгляд. — За всё спасибо.       — Не за что, Шаст. Я рад, что ты, наконец, дома.       Антон снова улыбается неискренне.       Он тоже рад.       Но он не дома.