Два клинка

Когда Цзян Чэн во второй раз за сутки очнулся после приступа, его окружала приятная полутень. Жуткая головная боль, скрутившая его под магнолией, отступила. Он лежал на мягкой постели напротив приоткрытого окна, и слабый ветер доносил до него аромат цветущих слив. Но плотные ставни перегораживали обзор, так что он не мог видеть деревья за окном, а только полоску яркой зелени за пределами маленького домика, в котором кроме него сейчас находился только один человек. — Глава ордена Лань? — Цзян Чэн попытался приподняться на локтях, но его остановил суровый взгляд. — Его здесь нет. Это было внезапно. Цзян Чэн ожидал увидеть Лань Сичэня, но вместо него на плетёной циновке сидел Лань Цижэнь — старик и бывший наставник, практически единственный, кто по прошествии стольких лет мог заставить Цзян Чэна ощутить себя глупым мальчишкой. Но что он здесь делал? Хотя ответ, наверняка, был до безобразия прост: Лань Сичэнь передал ему обязанность заботиться о госте, потому что больше не хотел того видеть. Неудивительно, после всего, что Цзян Чэн успел наговорить. — Я должен… — снова попытался собраться с силами Цзян Чэн и снова получил отпор. — Что должны? — всё так же сурово ответил Лань Цижэнь, уже не скрывая сарказма, — снова накричать на моего племянника? У вас будет такая возможность. Он отдыхает в беседке у нового сада. В голосе старого учителя проскользнули стальные нотки, и Цзян Чэн попробовал пробудить в себе гнев, но почувствовал один только страх. — С ним что-то случилось? Это из-за меня? Я должен его видеть. — Увидите, — Лань Цижэнь наконец пошевелился, перестав походить на наводящего ужас призрака, — как только проведёте послеобеденную медитацию. Эти слова вновь заставили Цзян Чэна запаниковать. — Послеобеденную? — вскинулся он. — Сколько прошло времени? — Достаточно, чтобы ваш вид стал навевать на меня скуку, но я обещал своему племяннику присмотреть за вами, пока он восстанавливает силы. Или скорее приказал ему отдыхать, а не тратить время на неблагодарного, никчёмного главу ордена Цзян, переполошившего всех адептов клана и ни за что оскорбившего главу Гусу Лань. Наверняка его крики и оскорбления слышали во всех закоулках Облачных Глубин и теперь шёпотом передавали сплетни. Хотя нет, адепты Гусу Лань были для этого слишком хорошо воспитаны, а значит, сейчас просто молча осуждали главу ордена Цзян. Цзян Чэн даже в своей голове не стал себя оправдывать, он всё это заслужил. Повёл себя как круглый дурак, и теперь должен лежать здесь под неусыпным оком Лань Цижэня. Пока Лань Сичэнь где-то там… в груди в очередной раз перехватило, и на место страху за Лань Сичэня пришло воспоминание. Сладкий поцелуй, такой же крепкий, как и прошлым вечером, но на этот раз гораздо более долгий. И пылкий? Или это только показалось? Наверняка показалось, Лань Сичэнь не мог такого сделать: не после тех отвратительных слов, которые Цзян Чэн ему наговорил. А потом ещё и почти признался… но тогда он уже плохо себя контролировал. И, может быть, Лань Сичэнь принял его болтовню за бред сумасшедшего… Ох, как же Цзян Чэн себя сейчас ненавидел! Но ему пришлось спрятать свои чувства под замок и сделать всё, что ему велел Лань Цижэнь: сначала осторожный подъём, потом совместная медитация и только после — свобода. — Я не одобряю всё, что сейчас происходит, — сказал ему Лань Цижэнь, когда Цзян Чэн уже собирался уйти в жаркий день. — Но буду не одобрять ещё больше, если узнаю, что искренняя помощь, в любой её форме, принимается без благодарности. Вы меня поняли? — Да, учитель Лань, очень хорошо понял, — вздохнул Цзян Чэн, склонив в почтении голову. И эти слова он тоже заслужил. Странно, что старик не приказал выпороть его розгами. На его месте Цзян Чэн так бы и поступил. Ради своего племянника он был готов на всё, что угодно. И только на улице Цзян Чэн понял, что не удосужился спросить у Лань Цижэня дорогу к новому саду. В голове тут же возникла малодушная мысль, оставить всё как есть и покинуть Облачные Глубины, как он и грозился Лань Сичэню. Но это означало бы чёрную неблагодарность, полный эгоизм и, в конце концов, потерю лица главы ордена, а такой слабости Цзян Чэн позволить себе не мог. — Эй, ты! — окликнул он первого попавшегося ученика, совсем ещё ребенка, и тот в ужасе уставился на него широко распахнутыми глазами. Словно бы жуткий Саньду Шэншоу прямо сейчас собирался откусить ему голову. После отвратительной утренней сцены это было неудивительно. Цзян Чэн невольно поморщился, чем ещё больше напугал паренька, — тише, я лишь хотел спросить, в каком направлении находится новый сад. — Ах, да! — с готовностью отозвался мальчишка, вспомнив о приличиях и застыв в низком поклоне, — вам нужно идти вон по той тропинке между деревьев, а когда дойдёте до развилки повернуть налево и дальше всё время прямо. — Запомнил, — отозвался Цзян Чэн, не без веселья наблюдая, как встрепенулся ученик и испуганным кроликом поскакал по своим делам, радуясь, что избежал смертельной опасности. Цзян Чэн покачал головой, но всё же отправился в указанном направлении, с удовлетворением отмечая, что чем дальше он шёл, тем любопытных и встревоженных глаз становилось всё меньше. Он знал, что обладал тяжёлым характером, но мысль, что своим поведением он поставил на уши все Облачные Глубины неприятно царапала сердце, и самое главное, он лишь выставил себя варваром и невеждой. Он кричал, ругался, бросал обвинения, а Лань Сичэнь его снова спас. В сравнении с ним Цзян Чэн сам себе теперь казался монстром. Верил ли он в то, что тогда сказал? Что глава ордена Лань помогает ему из корысти? В тот самый момент — однозначно, да. А сейчас… А сейчас он просто шёл вперёд, стараясь не думать, как примет его Лань Сичэнь. И правда, чарующая красота гор очень скоро наполнила душу лёгкой меланхолией, тоской о тех временах, когда он бегал по таким же тропинкам и главной проблемой было не попасться на глаза наставникам и учителям. И словно бы в поддержку его мыслей в прозрачном воздухе разлилась нежная мелодия сяо. Цзян Чэн знал эту мелодию, она эхом отзывалась сладкой негой в сердце, непрошенные слёзы сами собой заволокли глаза. Но Цзян Чэн не позволил им пролиться, он сморгнул наваждение и откровенно залюбовался открывшейся картиной. Лань Сичэнь, в самом деле первый нефрит ордена Гусу Лань, сокровище заснеженных гор, застыл с сяо в руках словно бы древняя статуя. Истинное произведение искусства. И лишь мягкий ветер играл с концами его налобной ленты и длинных волос, то и дело заставляя гладкие пряди волной растекаться по широким плечам. Это было красиво. Цзян Чэн тихо выдохнул сквозь сжатые зубы и медленно подошёл к Лань Сичэню. Но тот был слишком занят своей игрой, и, казалось, не замечал ничего вокруг, в то время как сам Цзян Чэн, напротив, уже не мог смотреть ни на что другое кроме фигуры, облачённой в белоснежные одежды. На этом контрасте Цзян Чэн вновь ощутил себя жалким и ничтожным. Совершенно бесполезный, маленький человечек с уродливой душой и мелочным характером. Тяжело опустившись на каменную скамью, он закрыл глаза и постарался сменить ход своих мыслей, в самобичевании сейчас не было прока. Звучавшая мелодия не являлась песней очищения сердца, но тем не менее всё равно успокаивала дух. Цзян Чэн сложил на коленях руки и опустил подбородок на грудь, он сам не понял как задремал. Очнулся он, когда горячее солнце уже покатилось к острым пикам, и в полной тишине. Мелодия больше не звучала, и Цзян Чэн резко вскочил на ноги, опасаясь, что Лань Сичэнь, заметив его присутствие, прекратил играть и ушёл прочь, не желая делить с ним даже это, обдуваемое всеми ветрами, место. Но нет, глава ордена Лань обнаружился здесь же. Сидел на противоположном конце скамьи и, судя по всему, до резкого скачка соседа медитировал. Сейчас же он, едва нахмурив брови, смотрел на возвышающегося над ним Цзян Чэна. — Я пришёл извиниться, — с места в карьер начал Цзян Чэн и дёрганным движением поклонился, — а ещё сказать спасибо. — Я принимаю ваши извинения и благодарность, — спокойно ответил Лань Сичэнь, и тенистый сад вновь наполнила тишина. Оказывается, просто вежливых слов было недостаточно. Цзян Чэн переступил с ноги на ногу, надеясь, что Лань Сичэнь подскажет ему путь к спасению, но тот молчал, предоставив главе ордена Цзян самому выбираться из затруднительного положения. Это было тяжело, но, конечно же, справедливо. — Вероятно, мне стоит рассказать вам о причинах своих резких слов, — начал он, ловя намёк на хотя бы малейшую заинтересованность в глазах Лань Сичэня. Ничего! Только ветер легко ерошил его тёмные пряди, смягчая серьёзное выражение лица. Это был невыносимо, и Цзян Чэн снова сел на скамейку, только гораздо ближе к Лань Сичэню, чем раньше. Теперь он тоже смотрел прямо перед собой, пытаясь отыскать в спокойствии горного пейзажа решимость сказать то, что было у него на душе. — Наверное, всему виной моё прошлое, — продолжил он, цепляясь взглядом за снежную вершину перед собой, — и то, что я потерял почти всех, кто меня любил. А те, кто остались всегда видели во мне только средство для достижения своих целей. И я разучился верить, что кто-то способен сделать для меня что-то просто так, ради меня самого, — он снова вздохнул, пытаясь обуздать внутреннее сопротивление. После таких признаний он всегда чувствовал себя слабым и жалким, а глава целого ордена, у которого не было никого во всём свете, не мог позволить другим видеть в нём живого человека, только каменную стену. — И вот появились вы, со своей бескорыстной помощью. Не требуя ничего, а только предлагая и заботясь. Всё это произошло так быстро и выглядело так странно, что я подумал… — Подумали, что вас снова хотят использовать, не считаясь с вашим мнением, — закончил за Цзян Чэна Лань Сичэнь. — Я могу это понять, но вы не правы в одной очень важной вещи. В мире есть не только плохие люди. Вы просто не видите их, потому что боитесь увидеть. Это было сказано так легко и так спокойно, что у Цзян Чэна даже не возникло желания возражать. В другое время, в другой компании, он заставил бы любого забрать подобные слова назад, а если бы тот не захотел, то заплатил бы за оскорбление кровью. Но Лань Сичэнь не оскорблял, он словно обнимал Цзян Чэна своим пониманием, и тому хотелось греться в этих объятиях, как в лучах летнего солнца. Последний раз он ощущал такое… Нет, такого он не ощущал никогда. Может дело было в вине за ссору, или в том, что до гибели ему оставалось всего два дня, но биться насмерть за свою гордость с человеком, который снова спас его от неминуемых мук, ему больше не хотелось. А Лань Сичэнь помолчал немного и продолжил: — Вы словно утопающий, который в ужасе колотит своего спасителя, но я вам не враг, а просто хочу предложить вам свою руку, — и как подтверждение этих слов глава ордена Лань разжал сцепленные пальцы и накрыл своей ладонью ладонь Цзян Чэна. Тепло пробежало между ними снова, не так ярко, как при поцелуе, но это ощущение уже стало знакомым. Цзян Чэн вздрогнул, но руки не убрал, наслаждаясь внезапным телесным контактом. — Я рад, что вы не держите на меня зла, — сказал он, чувствуя, как тепло медленно разливается и в груди, — надеюсь, ваш дядя тоже сможет меня простить. — Не сразу, — ответил Лань Сичэнь, и Цзян Чэн краем глаза поймал мелькнувшую на его губах улыбку. Он что же, дразнил его? Цзян Чэн опустил взгляд на свои колени, не зная, как реагировать на это и как себя вести. — Да уж, кажется, шума я у вас наделал на двести лет вперёд, — сказал он, чтобы просто продолжить этот странный разговор. — Не удивлюсь, если после сегодняшнего скандала на вашей стене появится новое правило. Что-то из разряда: «Выгонять зарвавшихся глав чужих орденов за непристойное поведение», — Цзян Чэн неловко улыбнулся и снова поймал чужую улыбку. Теперь гораздо более яркую. — А такое правило уже есть, — лучась весельем, заметил глава ордена Лань, и Цзян Чэн открыл от удивления рот. — Да вы шутите? — Чистая правда, — хмыкнул Лань Сичэнь и наконец посмотрел Цзян Чэну прямо в глаза. — Вы, что же, мне не верите? — Конечно верю, — Цзян Чэн вскинул брови и осознал внезапную истину. Он был смущён этой забавной перепалкой и немного возбуждён. Взгляд Лань Сичэня снова обнимал его своей теплотой, пока между ними не повисло новое признание. — Знаете, я тут подумал о ваших словах, — осторожно продолжил глава ордена Лань. — О том, что спасал вас, пытаясь искупить вину за смерть названых братьев, и искал для этого возможность, не разбирая средств. Это звучало так вызывающе, так нелепо, так задевало моё сердце, что я понял — вы были правы. — Нет, не в том, что я воспользовался вашей слабостью, — Лань Сичэнь поспешил изгнать ужас из глаз Цзян Чэна, — а в том, что мне тоже было нужно спасение. И поэтому, раз боги так разыграли наши судьбы, неужели мы с вами не можем спасти друг друга? — он немного помедлил, как будто решаясь на следующую фразу, — но я обещаю вам, что больше ничего не сделаю без вашей просьбы и не буду навязывать свою помощь. Вы можете быть уверенны, что я прикоснусь к вам только, если вы сами этого захотите. Лань Сичэнь замолчал, и вот теперь в его взгляде Цзян Чэн прочитал уязвимость. Такую очевидную и трогательную, что на короткий миг Цзян Чэну показалось, что он может сдвинуть горы, чтобы наполнить главу ордена Лань прежней силой. И поэтому почти не думал, перевернув свою руку под чужой рукой. Его пальцы скользнули между пальцами Лань Сичэня, и одна ладонь теперь держала вторую. Всего лишь мгновение, ерунда по сравнению с двумя поцелуями, и уж точно настоящее целомудрие, если вспомнить о том, что Цзян Чэн видел в древнем трактате. Но тем не менее, в этом жесте что-то было, какое-то мимолётное обещание, пока ещё неявное, но уже неотвратимое. То, от чего юный Цзян Чэн перестал бы спать ночами и забыл бы о пище. И всё же сейчас у него было больше выдержки и самообладания по сравнению с собой прошлым, поэтому Цзян Чэн решительно встал со скамейки и с сожалением отвернулся от закатных гор, глядя в сторону центральных построек. — Надеюсь, ещё не слишком поздно вернуться в библиотеку, чтобы заняться нашими поисками. Лань Сичэнь лишь чуть задержался, принимая такой же деловой вид. То ранимое и нежное, что возникло между ними, не истаяло, как туман на рассвете, а просто спряталось до поры до времени от чужих глаз. — Я уверен, мы что-нибудь придумаем, даже если это не так, — сказал глава ордена Лань и, заткнув за пояс флейту, первым мягкой поступью двинулся на выход из сада.