Два клинка

Дурак, какой же он дурак! Лань Хуань завершил десятый круг по комнате и начал одиннадцатый. Глупый, несдержанный и распутный! Он едва ли не дёргал себя за волосы. Как он мог воспользоваться расслабленным состоянием главы ордена Цзян, чтобы спровоцировать его на то, что в трезвом состоянии Цзян Ваньинь в жизни бы не совершил! По крайней мере не с Лань Хуанем, о чём он говорил неоднократно. Мрачный убийца со своим проклятьем спутал все планы, превратив их жизни в сплошной хаос. И теперь самый гордый заклинатель, из когда-либо встреченных Лань Хуанем, вынужден был принимать такую помощь, которая полностью шла вразрез с его моралью. В то время как сам Лань Хуань, скрываясь за благородным порывом, не зная, как и когда, увяз в другом человеке по самую макушку. Было глупо обманывать себя, утверждая, что все его побуждения строились исключительно на великодушии. Нет, это всё точно осталось в прошлом. И теперь безопасное бескорыстие уступило место зову сердца. Но как сказать об этом Цзян Ваньиню, чтобы не спугнуть и не отвратить от себя? Ответ был до смешного прост и категоричен: «Никак». Горько вздохнув, Лань Хуань взглянул на рассветное солнце, изгонявшее ночные сумерки. Блестящая роса умыла зелень, и мир за окном дышал свежестью и чистотой, готовый ко встречи с новым утром. В противовес накатившей тоске день обещал быть погожим и тёплым. Вдыхая аромат благоухающих цветов, Лань Хуань поспешил к покоям главы ордена Цзян, с тревожным чувством ожидая его пробуждения. Накануне, не договариваясь, они разошлись по своим комнатам, и теперь Лань Хуань понимал, что зря не предложил компанию, но интуиция подсказывала, что с Цзян Ваньинем ничего плохого не могло случиться. И к удивлению Лань Хуаня, его уже ждали. Цзян Ваньинь стоял у дверей, ведущих в его покои, прямой как стрела и мрачный как грозовая туча. Если не знать о проклятье, можно было подумать, что его поразило ещё одно, но как надеялся Лань Хуань, то были лишь признаки наступившего похмелья. Интересно, что Цзян Ваньинь помнил о вчерашней ночи? — Доброе утро, — поздоровался Лань Хуань, неприятно осознав, что не может поймать чужой взгляд. Глава ордена Цзян закрылся, захлопнулся, как резная шкатулка с секретом, и поди разберись, как её теперь открыть. — Я принял решение, — с места в карьер начал Цзян Ваньинь, — сейчас я уйду в отведённые мне покои и буду медитировать до тех пор, пока ваш брат и мой глупый шисюн не вернутся. Ну или пока я не умру. Прошу меня не беспокоить. — Что? — Лань Хуань оторопел от такой резкости, — погодите, но как же… — Не стоит, глава ордена Лань, — собравшийся уходить Цзян Ваньинь обернулся у самого порога, — уважайте моё решение. Больше я от вас ничего не прошу. — И закрыл дверь. Но Лань Хуань не сдался. Он громко постучал и сказал сквозь плотные створки. — Не глупите, вы же знаете, что не справитесь один. Ваше время почти вышло, и вам должен кто-нибудь помочь! «И этот кто-нибудь я», — хотел продолжить Лань Хуань, но ответом ему послужила тишина. Вчера он оскорбил Цзян Ваньиня и теперь пожинал горькие плоды собственной глупости. Он глубоко вздохнул и положил ладонь на тяжёлую створку. Дерево под пальцами было тёплым. И Лань Хуань почему-то был уверен, что Цзян Ваньинь никуда не ушёл, а так и остался по ту сторону двери, злясь, обижаясь, но всё-таки слушая. — Простите меня за вчерашний вечер, — вновь проговорил он, — мне следовало быть более чутким, — но ответа опять не получил. Дерево под пальцами осталось просто деревом. Чего он хотел добиться? Он не мог почувствовать Цзян Ваньиня сквозь перегородку и ему пришлось отступить. Медные колокольчики на карнизе крыши тонко звякнули, словно смеясь над глупым главой ордена Лань. И продолжали смеяться в спину, вот только Лань Хуаню было не до шуток. Время уходило, его почти не осталось: день, ночь, утро, и Цзян Ваньинь умрёт, а до этого сойдёт с ума от боли и отчаяния. И самое страшное — Цзян Ваньинь выбирал смерть, а не Лань Хуаня. Осознавать это было невыносимо, но в этом была вся правда. И ему оставалось только принять решение главы ордена Цзян и постараться как-то пережить этот длинный день. Ноги сами понесли его в новый сад, но ни красота гор, ни нежная прелесть цветов, не могли успокоить сердце Лань Хуаня. Все тропинки смыкались в один круг, и он будто кружил в западне. Браться за Лебин было бесполезно. Он спустился к библиотеке и прошёл в старое крыло. Там на полке всё ещё лежал трактат, перевязанный бело-голубой лентой. Но Лань Хуань не стал его искать. Он помнил наизусть написанные в нём слова, а рисунки словно отпечатались на обратной стороне век. Сейчас это не имело никакого значения, и он принялся перебирать другие свитки в надежде найти что-нибудь, что они могли упустить. Несколько адептов Гусу Лань тоже были здесь, притихшие и смиренные, как будто понимающие, что главе их ордена нужна любая помощь. Только вот времени было слишком мало, время вообще стало очень странным. Лань Хуань чувствовал каждое мгновение, каждую секунду, представляя, что за закрытой дверью Цзян Ваньиня снова скручивает приступ. И при этом оно как будто неслось вскачь. Стоило Лань Хуаню оторваться от трактатов и взглянуть в окно, как стало ясно, над горами уже давно истлел полдень. Тени стали длиннее, приближая ночь и неизбежное последнее утро. Пальцы свело судорогой, и Лань Хуань выронил свиток. Он наклонился вниз и тут же зацепился взглядом за чужую пару обуви. — Дядя, — едва ли скрыв удивление, поприветствовал Лань Хуань. — Почему ты не с главой ордена Цзян? — Лань Цижэнь в свойственной ему манере не стал ходить вокруг да около, — почему прячешься в библиотеке? — Я не прячусь, — возразил Лань Хуань, понимая, что не совсем честен, — просто, кажется, нам не осталось ничего другого, как дожидаться Ванцзи и молодого господина Вэя. Кое-что произошло вчера, и глава ордена Цзян отказался от моей помощи. — И ты отступил? — Что ещё я мог сделать? — Хм, — Лань Цижэнь задумчиво окинул Лань Хуаня взглядом и выверенным движением погладил бородку, — в таком случае, позволь, дать тебе один совет. — Да, конечно! — Лань Хуань выпрямился во весь рост, ожидая, что слова дяди не просто подарят надежду, но возможно откроют какой-то секрет. — Пошли гонцов в Пристань Лотоса с предупреждающим письмом. Что дела главы их ордена плохи, и что с большей долей вероятности он не доживёт до завтрашнего полудня. Как бы мы не были озабочены самочувствием нашего гостя, не стоит забывать, он высокопоставленное лицо, и его смерть в наших стенах может сулить Облачным Глубинам серьёзные проблемы. — Но он не умрёт! — слова вырвались прежде, чем Лань Хуань успел их обдумать, но чуть вздёрнутая бровь Лань Цижэня была весьма красноречива. — И всё же подумай о моих словах. И больше ничего. Не став дожидаться ответа, Лань Цижэнь покинул библиотеку, оставив Лань Хуаня с полным ощущением собственной никчёмности. Сомнения и страхи душили его словно удавка. Неужели он вновь поступил так же, как поступал последние годы с Цзинь Гуанъяо? Закрыл глаза на очевидную проблему и просто надеялся на лучший исход, который свершится сам собой? Тело пробила крупная дрожь, и Лань Хуаню пришлось закрыть глаза, чтобы сделать несколько медленных вдохов. Как бы он себя не винил, сейчас предаваться самоуничижению было не время и не место. Он снова посмотрел в окно. Солнце. Солнце садится. «А на четвёртое утро я умру», — прозвучал в голове печальный голос. Где же Ванцзи и молодой господин Вэй? Неужели они в самом деле не успеют? Нет, Лань Хуань одёрнул себя за эту мысль. Вэй Усянь не позволит брату умереть, даже если для этого придётся перевернуть вверх дном всю Поднебесную. Он найдёт второй клинок и прибудет в Облачные Глубины до рассвета. Но Лань Цижэнь конечно прав, Цзян Ваньиню с каждой минутой будет хуже. И сидеть в библиотеке, бездумно перебирая старые свитки совершенно бессмысленно. Долг Лань Хуаня помочь главе ордена Цзян как равному заклинателю, как другу и соратнику, как тому… кого желает его сердце. Новая мысль раскалённым железом прошлась по самым нежным струнам его души, и уже мгновение спустя Лань Хуань обнаружил, что вскочил на ноги, совершенно не заботясь об учинённом беспорядке. Цзян Чэн, ему нужно было к Цзян Чэну! Он бросился на улицу и почти побежал в сторону павильона. Ветер крепчал, и медные колокольчики метались в лучах заходящего солнца, рассыпая пронзительный звон по всей округе. Этот звук забирался под череп, как и слова, сказанные дядей. Лань Хуань отступил, но сейчас он собирался всё исправить. Ради себя самого и ради Цзян Ваньиня, пока ещё не было слишком поздно. Он громко постучал в закрытую дверь, но ответом ему была тишина. Это было странно и страшно, и он постучал вновь. И снова без результата. Следовать приличиям больше не имело смысла, и Лань Хуань отодвинул тяжёлую створку. Цзян Ваньинь лежал на кровати, отвернувшись от двери. Могло показаться, что он спит и не слышит внезапного вторжения. Но на такое заключение был способен только нечуткий взгляд. Глава ордена Цзян не спал, а тихо подрагивал, обхватив себя руками, явно проигрывая борьбу с накатившей болью. По полу были раскиданы запечатанные свитки, словно бы их подхватил тайфун и разметал по углам комнаты. Лань Хуаню можно было не всматриваться в написанные размашистыми мазками иероглифы адресатов, и так было ясно, кому предназначались письма. Предсмертные приказы главы ордена своим подчинённым и прощальное наставление племяннику. — Цзян Ваньинь, — позвал его Лань Сичэнь, чувствуя как по спине бегут мурашки, — позвольте мне войти. — Уходите, — тихо ответил ему Цзян Ваньинь, чем напугал Лань Хуаня ещё больше. Голос главы ордена Цзян был очень слабым, почти прозрачным и исполненным такой муки, что хотелось немедленно броситься ему на помощь, но Лань Хуань этого не сделал, только остался стоять на входе, теребя в руках белый пояс. — Я не позволю вам так страдать. Вы не умрёте, — сказал он, словно эхом повторяя фразу сказанную дяде. — Это не вам решать, — вновь ответил Цзян Ваньинь и наконец повернулся к Лань Хуаню. Вид у него был больной, словно агония начисто лишила его сил. Но не гордости. Гордость всегда оставалась при Цзян Ваньине. — Не приближайтесь! Я вам противен, — прохрипел он. — Вы дали мне это понять совершенно чётко. — Разве? — спросил Лань Хуань и вдруг почувствовал, как вина перестала давить на плечи. Как будто её одним щелчком превратили в пыль. Цзян Ваньинь не отказался от него, он просто ошибся. Не понял, что Лань Хуань хотел вчера всё сделать правильно, а не скрываться за винным дурманом, чтобы наутро нельзя было разглядеть правды. Но Цзян Ваньинь этого ещё не знал. Теперь он не молчал, а говорил и говорил без остановки, пытаясь заглушить словами терзающую боль. — Вы не хотите быть со мной и никогда не захотите. Никто не захочет. Поэтому вам лучше уйти. Уходите, убирайтесь, закройте дверь и унесите с собой свою жалость. — Но это ведь не жалость, — мягко ответил ему Лань Хуань и сделал несколько шагов вперёд. Кому-то из них предстояло дать имя их чувству, и Лань Хуань всегда обращался со словами лучше. Глаза главы ордена Цзян сделались огромными, но не потому что он боялся лжи, скорее сейчас он боялся правды. — Хорошо, не жалость, — продолжил Цзян Ваньинь, из последних сил цепляясь за свои страхи, — не жалость, а жертва. Она мне тоже не нужна. — А что насчёт надежды? — спросил его Лань Хуань, подходя ещё немного ближе. — Что насчёт шанса? Что насчёт будущего? Которое я смогу разделить вместе с вами, если вы сумеете пережить этот единственный день? — Но этого не будет. Это невозможно! И Лань Хуань улыбнулся нежной улыбкой. Теперь он стоял прямо напротив окна. Западный свет бил ему в спину, но не обжигал, а будто подталкивал вперёд. А Цзян Ваньинь вдруг замолчал, но теперь не отводил глаз. Смотрел прямо и остро, загнанно дыша, и Лань Хуань точно знал, что это не от боли. Боль отступила под натиском более светлого чувства. Цзян Ваньинь скользил по его телу взглядом, сам не понимая, что ласкал его плечи, бока, бёдра. А Лань Хуань принимал этот взгляд, впервые постигнув, что такое взаимность. — Три дня назад даже поцелуй на крыше был немыслим. А теперь… Почему же вы… ты думаешь, что целая жизнь не позволит расцвести любви? — Потому что боюсь, что потеряю тебя потом, — выдохнул глава ордена Цзян, хватаясь за самый последний довод. — А я боюсь, что потеряю тебя сейчас, — ответил Лань Хуань и опустился рядом с Цзян Ваньинем на колени. Он протянул к главе ордена Цзян руки, но того сотряс новый приступ. Цзян Ваньинь закашлялся, и из его носа ручьём хлынула кровь. Боги, но почему сейчас? Они снова вернулись к тому, с чего начали. С вопроса и разрешения. Или отказа. Лань Хуань наклонился ближе и оторвал кусок ткани от своего рукава, чтобы вытереть Цзян Ваньиню лицо. Алая кровь тут же пропитала белый шёлк насквозь и замарала светлый подол ланьского наряда. Это ханьфу теперь можно было выбросить, и Лань Хуань без раздумий развязал свой пояс, а потом начал раздеваться. Медленно, очень медленно, каждое мгновение ожидая, что Цзян Ваньинь его прогонит. Но тот ничего не говорил, а просто смотрел, заставляя кожу Лань Хуаня полыхать огнём, покрываться мурашками от звуков тревожного дыхания. Учащённого и горячего, распалённого ожиданием чужой наготы. — Если ты думаешь, что мне не страшно, то ты ошибаешься, — сказал Лань Хуань, зная, что храбрости в нём осталось немного. — Я никогда не делал такого с мужчиной. Я вообще никогда такого не делал. Он судорожно вздохнул, мягкий свет всё ещё лился из окна, обнимая его тело со спины. Что видел сейчас Цзян Ваньинь? Только силуэт? Но и этого было достаточно. Чрезмерным было только молчание. И Лань Хуаню казалось, что оно вот-вот взорвётся словами, поранив их обоих осколками. Но тишина так и осталась нерушимой, Цзян Ваньинь просто нервно всплеснул руками, помогая Лань Хуаню устроиться на своих бёдрах. Это был поворотный момент, но иллюзиям сейчас не было места. Главе ордена Цзян было плохо и становилось только хуже. Значит, Лань Хуаню придётся всё сделать самому. Но ведь это не должно быть сложно? Правда? Особенно если тебя ведёт любовь? Слово яркое и верное обожгло лихорадочные мысли. Оно было как якорь, как причал, как фонарь, зовущий потерянную лодку в безлунную ночь. Лань Хуань дышал часто. Ему бы смаковать этот момент, но нужно было спешить: избавить Цзян Ваньиня от одежды и подготовить себя. А ещё не напугать, не позволить им двоим свернуть на половине пути. Быть уверенным и показать, что они всё делают правильно. За спиной наливались чернотой сумерки, кровь тонкой струйкой лилась из носа главы ордена Цзян, он морщился, стараясь терпеть боль, но взгляда так и не отводил. Смотрел-смотрел на Лань Хуаня, заставляя его полыхать. Даже сейчас, даже в такой обстановке, против всех правил. А сам лежал на покрывале обнажённый. Кто и когда видел его таким? «Никто», — подсказывало сердце. «Никогда», — вторила душа. Таким он был только для Лань Хуаня. Напуганным, растерянным, возбуждённым. И это не могло быть всего лишь ошибкой. Тело не реагирует так на то, что против его природы. — Я и не мог надеяться, что это случится, — наконец сказал Цзян Ваньинь, голос его был слабым, усталым, но преисполненным такой надежды, что Лань Хуань больше не медлил. А наклонился вперёд и робко поцеловал, утешающим, ласковым поцелуем. Разделяющим его боль и страх. Как вчера на крыше, не для лечения, а просто для них двоих. Но энергия ци мгновенно опалила губы, тронула сердце, пробралась под рёбра, словно путник, поджидавший на пороге дома, а теперь оставшийся в этом доме навсегда. Лань Хуань не знал, как всё будет дальше, но не сомневался, что почувствует боль. Потому что он не был готов, да и как бы сумел? И конечно же, боль пришла, стоило лишь опуститься сверху. Но лишь на мгновение. Теперь они были связаны, но гораздо больше чем поцелуем. Кровь стучала в висках непрерывно. Что же теперь? Как заставить всё это работать? Серые глаза напротив смотрели на него с вопросом, отпечатывая в сердце Лань Хуаня новый образ: длинные ресницы, выбившийся из причёски локон, капелька пота на лбу и тонкие губы, созданные не для того, чтобы кривиться от гнева, а для того, чтобы сиять улыбкой, чтобы их целовать и шептать нежности. Лань Хуань ведь не знал Цзян Ваньиня таким: «здравствуйте, глава ордена Цзян», «благодарю, глава ордена Цзян», «как ваши дела, глава ордена Цзян», и вот теперь просто А-Чэн, ближе которого нет на свете. Лань Хуань судорожно вздохнул и приподнялся вверх, к звёздам над крышей в темнеющем небе, а потом снова вниз, к прохладной земле, камням и ручьям, текущим в незримых глубинах. И снова, и снова, десяток раз подряд. Позволяя энергии ци окружить их целиком, сращивать и чинить золотое ядро А-Чэна. Хотя бы до рассвета. Превращать неудобство и боль в их полную противоположность. Лань Хуань дрожал, ощущая, как цветёт и зреет в нём новое чувство. Незнакомое и странное для его тела, но полностью желанное и уже родное. Теперь не хватало лишь самой малости, а может того, что было самым главным: он сам должен был попросить А-Чэна. — Я был бы тебе благодарен, если бы ты мне немного помог, — сказал Лань Хуань в горящей тишине. И Цзян Ваньинь его понял, протянул руку. Сначала коснувшись бедра незатейливой лаской, а потом и горячей, твёрдой плоти. Разрушая последние границы. Это было как прорыв плотины. Как лесной пожар, сжигающий всё вокруг. Лань Хуань думал, что пришёл сюда разделить чужой страх, выдержать даже боль, если её принесёт близость. А теперь? Он взлетал и падал, он никого не спасал, а просто занимался любовью с тем, кто был ему дорог. А энергия ци делала всё остальное. Она текла по венам, распаляя желание, забирала стыд и дарила радость. Растила мягкие крылья за его спиной, чтобы ничего не осталось кроме этих движений. Вверх и вниз, вверх и вниз. До первых искр, редких всполохов, и дальше, глубже, до криков, слетающих с губ, до громких стонов, и снова, и ещё, и опять, до предела, до самой крайней точки. До взрыва в теле, до огненного сияния, до сладкой муки. И даже после, до трепетных взглядов и робких поцелуев, когда словам не осталось места, а ночь обняла их тёмным одеялом.