Затмение сердца

Лань Ванцзи и Вэй Усянь остаются в Пристани лотоса, после того как возвращают Цзян Чэна под надзор лекарей. Цзян Чэн начинает ненавидеть их всей душой, когда понимает, что они не собираются оставлять его в покое. Он заперт в собственном доме, под надзором людей, которые меньше всего имеют право вмешиваться в его жизнь. И даже собственные подчинённые, кажется, против него. Его Саньду исчез. А с ним обращаются как с безумцем. Если раньше ему и самому было сложно понять свои чувства, то теперь он был безоговорочно уверен в них. Никого не было рядом с ним, когда он больше всего нуждался в этом, теперь же они не оставляли его когда он был готов зубами выгрызать для себя это право. Право самому решать свою судьбу. Кто они были такие, чтобы решать за него? Он злился, а Вэй Усянь всё больше окружал его заботой, от которой Цзян Чэн принялся задыхаться. А задыхаясь, он вновь почувствовал ненависть. Старая добрая подруга, в присутствии которой не нужно было притворяться. Которая была знакома и понятна. Она надёжно укрывала его от безумия, в которое он несомненно погрузился бы, сначала после потери семьи и уничтожения его Пристани лотоса, затем гибели сестры и шисюна. Она вела его за собой и теперь. Цзян Чэн ненавидит Лань Ванцзи и Вэй Усяня. Днём, ночью, во сне и бодрствуя. В какой-то момент, эта ненависть почти вытесняет из сердца скорбь о Цзинь Лине. Почти. Все мысли, все желания, все стремления и цели — всё сводится теперь к Лань Ванцзи и Вэй Усяню. Но второго Цзян Чэну удается убедить, что он справится, что он сможет вынести и эту утрату. Лань Ванцзи — нет. Он ничего не говорит, но Цзян Чэн знает, что тот видит его насквозь. Цзян Чэн копит силы, чтобы свершить задуманное, но каждый раз кто-то мешает ему. Ненависть чуть было не прорывается наружу, едва не выдавая Цзян Чэна с головой в тот момент, когда… — Нам нужно поговорить, — серьёзно говорит Вэй Усянь однажды. И смотрит в глаза Цзян Чэна, и осторожно тянется к его руке на которой остался едва заметный след от лезвия кинжала. Цзян Чэн давит желание рассмеяться ему в лицо. О чём говорить? С кем? С тем кто так отчаянно избегал его всё это время? С тем, кто передал его столько раз? С тем, кто ранил чувства Цзинь Лина при первой же встрече? Они чужие друг другу и ничего не знают друг о друге. Вэй Усянь больше не тот, кому Цзян Чэн открывал своё сердце когда-то. И уж тем более он не был тем, кто мог вмешиваться в его жизнь. — Цзян Чэн, зачем ты пытался это сделать? — голос Вэй Усяня дрожит, но он как и прежде настойчив. Цзян Чэн сжимает кулаки, открывая рот, чтобы выплюнуть ему в лицо все злые и несправедливые слова. Возможно, обвинить его в смерти Цзинь Лина — неважно справедливо это или нет. Зачем он пытался?! Зачем?! Неужели на это на самом деле нужен ответ? Его ребёнок мёртв! Его бесценный ребёнок мёртв, а сам он не ощущает больше ничего кроме ноющей пустоты между рёбрами. Ненависть его неисцелима — омывает сердце ядом при каждом вдохе. Месть не омыта кровью в полной мере — чтобы искупить совершенное сыну шлюхи не хватило бы и тысячи раз погибнуть от его руки. Имеет ли что-то ещё значение?! У него ничего не осталось. — Это тебя не касается, — выплёвывает он, бросая испепеляющий взгляд на Лань Ванцзи тенью стоящего за спиной Вэй Усяня. Цзян Чэн отводит взгляд и раздражённо прикрывает глаза смиряя злость. Вэй Усянь издаёт какой-то жалкий скулящий звук и почти растерянно хлопает покрасневшими глазами. — Если бы Лань Чжань не оказался там вовремя ты… — Вэй Усянь осекается на полуслове, словно не может договорить. Словно это не он умирал однажды. — Почему ты молчишь?! Гнев Цзян Чэна снова поднимает голову. Кулаки с силой сжимаются. Он хочет ударить его. Их обоих. Сильно, по лицу, сломать нос, подбить глаз, располосовать щеки и пустить кровь. Почему они просто не могут оставить его в покое?! Он же никому не мешает! Ярость заслоняет собой всё, когда Лань Ванцзи вновь возникает из ниоткуда. Встаёт между Вэй Усянем и Цзян Чэном в ту секунду, когда Цзян Чэн говорит: «Ты, надоедливый…» — Не надо, — тихо говорит Лань Ванцзи, выставляя руку. Вероятно, это движение призвано успокоить Цзян Чэна, но только больше раззадоривает. Злость всегда была спасением. Злость помогала двигаться и бороться. Злость провозгласила себя всем, что требовалось Цзян Чэну. Потому что пока он злиться — он жив. Ощущает себя живым. — Прочь! Кем ты возомнил себя?! — Цзян Чэн грубо отталкивает руку Ванцзи, чувствуя, как расцветают на языке ругательства. — Блистательный и непогрешимый Ханьгуань-цзюнь — жалкий лицемер! Ведь ты ненавидишь меня, так к чему всё это? Бешенство клокочет в груди Цзян Чэна, мешая связно думать. Раньше он никогда не позволяла себе оскорблять Ханьгуань-цзюня, вне зависимости от обстоятельств, по крайней мере — вслух. Но для чего ему теперь держать себя в руках? Для кого держать лицо? — А-Чэн, не надо так, — жалко просит Вэй Усянь. Он вскидывает руки в успокаивающем жесте и делает шаг в сторону Лань Ванцзи не отводя настороженного взгляда от Цзян Чэна. — Мы хотим помочь. Лань Ванцзи по прежнему воплощение невозмутимости и спокойствия, смотрит прямо в глаза Цзян Чэна и молчит. Цзян Чэн скользит по ним злым взглядом. — Мне ничего не нужно от вас, — выплёвывает он вместе с желчью. — Если хотите помочь: уходите. Чем они могут помочь, если его мир разрушен? ------- Они не уходят. Цзян Чэн продолжает ненавидеть их долгие дни, уложившие его в постель и заставившую подсесть на странные лекарственные отвары привезённые из Гусу, от которых он пребывал в забытие. Дни переходили в недели, затем в месяцы, а потом все это и вовсе входит в дурную привычку, до которой уже мало кому есть дело. Его Пристань лотоса живёт и процветает и без его участия. И он всё ещё надеется, что Вэй Усянь устанет от игры в заботу о человеке, который ему безразличен, и, наконец, уйдёт со своим блистательным Ханьгуань-цзюнем. Но этого так и не случается. Вэй Усянь всегда рядом. С его неуёмным характером Цзян Чэн надеялся, что всё это ему быстро наскучит, и решил на время прекратить сопротивление. Он ошибается. Вэй Усянь не отступает. Ложится рядом по ночам, прижимается к его спине и обнимает, неподвижно лёжа рядом, думая, что Цзян Чэн спит. И обнимает ещё крепче, когда Цзян Чэн принимается вырываться и неистовать, кричать и шипеть. И плачет вместе с ним. И сжимает его руки дрожащими ладонями. И шепчет слова утешения и преданности, в которые Цзян Чэн никогда больше не поверит. Его вообще не должно было быть рядом. А Цзян Чэн хотел остаться один. И кусал себе язык, до боли, до крови, чтобы снова не попросить об этом. ------ Чувство горького, неусыпного, глухого отчаяния не отступает ни днём, ни ночью. Оно крадётся между теней, ввергая в безумие, нашёптывая что-то тёмное и смутное, от чего принимаются дрожать руки и ломить кости. Он не забывает о Цзинь Лине ни на мгновение. Он дышит этой болью, воспоминаниями. Несмотря на все старания Вэй Усяня, ему так и не удаётся залечить раны в душе Цзян Чэна. Ночи без сна даются тяжело и Цзян Чэн начинает путаться в днях. А затем он начинает видеть его… Цзинь Лина. Его драгоценный ребёнок улыбается ему стоя в тени деревьев. Машет рукой с дальнего пирса. Почтительно приветствует встречаясь в полутёмных коридорах. Стоит у изножья постели по ночам. Врывается в сны, после которых Цзян Чэн просыпается в холодном поту и долго потом лежит пытаясь восстановить сбитое дыхание. Цзян Чэну хочется выть и смеяться одновременно. Он сходит с ума. Он сходит с ума и не знает способа остановить это безумие. Да и нужно ли ему это? -------- Лань Ванцзи всегда рядом. Рядом, как и Вэй Усянь, но совсем иначе. Со временем Цзян Чэн принял то, что Вэй Усянь возможно и правда находится рядом по собственному желанию, а не из-за извращённого чувства долга. Лань Ванцзи же рядом совсем по другим причинам. И именно на нём взгляд Цзян Чэна останавливался чаще. Цзян Чэн знал, что Лань Ванцзи хочет Вэй Усяня. Что всё, что нужно ему — это Вэй Усянь. Последний человек из прошлого, который остался у Цзян Чэна, так или иначе. Хочет забрать, хочет оградить от Цзян Чэна и его горя. И ненависть бурлила внутри, растекалась по венам, питала ядом. Ещё Цзян Чэн знал, что Лань Ванцзи понимает, что он сходит с ума. Словно специально, лишь это каменное изваяние становилось свидетелем разговоров Цзян Чэна с Цзинь Лином, несмотря на то, что Вэй Усянь находился рядом намного чаще. И взгляды Лань Ванцзи были красноречивее любых слов в эти моменты. Цзян Чэн был уверен, что Лань Ванцзи в личных беседах с Вэй Усянем убеждает его, в том, что ему не стоит ввязываться в это. Что рано или поздно Цзян Чэн провалится в безумие и Вэй Усяню будет лучше не видеть этого. И ненависть тогда поднимала голову ещё выше, затапливала глаза Цзян Чэна чернотой и неудержимой яростью. Цзян Чэн не хотел понимать и сознавать свою ненависть. Она была слишком удобной, слишком понятной и слишком затмевающей боль. Ненависть — а вместе с ней и Цзян Чэн — хотел исчезновения Лань Ванцзи. Но даже вдвоем они не могли придумать, как обставить всё, а потому продолжали следить, кружить рядом, притворяться, что всё идёт как прежде и он в порядке, и понимая, что никто не верит в это. И Лань Ванцзи — особенно. ------- Цзинь Лин продолжал приходить. Грустный и весёлый, со слезами на глазах и с яркой улыбкой. Цзян Чэн почти свыкается с этим. Пока в один из вечеров он не приходит таким, каким его забирали из его рук в тот день в храме Гуаньинь. Бледный и окровавленный. Цзинь Лин стоит перед ним и смотрит выцветшими пустыми глазами, а на бледной шее его кровоточит тонкая рана. Он протягивает к Цзян Чэну руку, с губ его срывается хрип, что-то булькает у него в горле. И Цзян Чэн срывается вперёд, пытаясь коснуться руки… А в следующий миг лицо Цзинь Лина искажает рябью, медленно меняя черты. Кожа в один миг иссушается, идёт трещинами, обнажая мясо и кости. Глаза вваливаются, сверкая безжизненными тёмными глазницами из которых по пепельным щекам текут тонкие струйки крови. Вопль застревает в горле Цзян Чэна. Он не вынесет этого. То, что мгновение назад было его незабвенным А-Лином движется к нему, продолжая протягивать руки с жёсткими скрюченными пальцами. И вот тогда Цзян Чэн отшатывается, немедленно попадая в чьи-то объятия. Сердце заходится в немом крике и тут же затихает. Лань Ванцзи прижимает его к своей груди, крепко, цепко, надёжно. — Это неправда, — говорит он тихо и проникновенно, поворачивая его лицом к себе и читая следы безумия на лице Цзян Чэна. Цзян Чэн всё ещё силится обернуться и посмотреть: может его А-Лин вернулся. Его дорогое дитя, а не кошмар, один из тех, что призывал Вэй Усянь когда-то. Но Лань Ванцзи настойчив. Удерживает его на месте и обхватив лицо ладонями заставляет смотреть в глаза. — Чтобы ни видел, не позволяй этому помутить разум. Смотри на меня. И отчего-то Цзян Чэн подчиняется, чувствуя как горячий вой раздирает его грудь. И пытается сосредоточиться на запахе сандала, чужих руках удерживающих его и мерном голосе не позволяющем ему потеряться в безумии. -------- Вэй Усянь рядом когда он просыпается в слезах следующим утром. Цзян Чэн не помнит как оказался здесь и оглядывается, сам не зная что именно или кого ищет. — Лань Чжань только что ушёл, — говорит Вэй Усянь подавлено. Он выглядит бледным и измученным. Его пальцы крепко сжимают ладонь Цзян Чэна. — Он рассказал, что случилось? — голос Цзян Чэн хрипит, словно сорванный от долгого крика. — Твоя ци вышла из-под контроля, — слабо отвечает Вэй Усянь, перебирая его пальцы и отводя взгляд. — Лань Чжань нашёл тебя и принёс сюда. Цзян Чэн пристально смотрит на Вэй Усяня. Его ци была в порядке. Его разум — нет. И Лань Ванцзи отлично осознавал это. Вэй Усянь выглядит подавленным. Таким не похожим на себя прежнего. Он изменился. Цзян Чэн не хочет разбираться с этим, он просто чувствует это. Может быть Вэй Усяня рядом не существует? Может быть он сошёл с ума давным давно и всё это лишь плод его воспалённого разума? — Это всё? — хрипло спрашивает Цзян Чэн, читая усталость на бледном лице. Сколько времени Вэй Усянь провёл рядом? Вэй Усянь кивает. Цзян Чэн задаётся вопросом: почему Лань Ванцзи не рассказал Вэй Усяню, что Цзян Чэн сходит с ума? — Хорошо, что ты очнулся, — почти боязливо говорит Вэй Усянь тем временем, по прежнему не глядя в глаза Цзян Чэну, будто опасаясь его реакции. Он ведёт себя предельно осторожно, словно боясь, что даже его дыхание может вызвать в Цзян Чэне гнев. И всё же добавляет, не в силах совладать с собой: — Я боялся за тебя. Цзян Чэн вздрагивает всем телом, не стремясь больше скрывать свои чувства. И тогда в порыве какой-то беспросветной тоски и отчаяния он подаётся ему навстречу, почти пугая Вэй Усяня своим неожиданным порывом. Его лицо беспомощно утыкается в плечо Вэй Усяня, пальцы вцепляются в его предплечье. Слезы катятся по щекам, впитываясь в чужую одежду. — Я устал, — хрипит Цзян Чэн, чувствуя как спазмом сжимает горло. Слишком давно он не позволял себе такой слабости. Если вообще позволял. — Я так устал. Никого не осталось. Я хочу, чтобы всё кончилось. Вэй Усянь обнимает его крепко прижимая к себе, и дрожит вместе с ним. Цзян Чэн чувствует тепло его тела. Такое необходимое и забытое. Он тоже плачет. — Я знаю, — дрожащий шёпот и горячая ладонь на спине — Цзян Чэн давно не чувствовал такой близости. От него пахнет солнцем и исходит тепло, и это настолько уютно, настолько необходимо, что Цзян Чэн разрыдался. Он плакал и вжимался носом в плечо Вэй Усяня, злясь на себя за то, что не может сдержаться. Когда последний раз он позволял себе такое? Даже в глубоком детстве и перед сестрой он не позволял себе этого. А затем Вэй Усянь чуть отстраняется, глядя Цзян Чэну в глаза, и тот едва сдерживает позорный скулёж потеряв это тепло. Вэй Усянь ведёт большим пальцем по изгибу скулы Цзян Чэна, вытирая слезы. — Но теперь я здесь, — проникновенно говорит он. — Я здесь, А-Чэн. С тобой. И я больше не уйду. Цзян Чэн так сильно хочет верить ему. И не может. Он знает, что и Вэй Усяня у него непременно отнимут.