Стая 11 "Б"

Влад просыпается утром рано, раздражëнно останавливая будильник на столе. Он завтракает котлетой с пюре из пластиковой упаковки, читая записку от мамы. «Владик, с добрым утром! Сегодня я опять на работе весь день, подогрей себе завтрак и купи что-нибудь себе на обед, деньги на подоконнике. В этом году, пожалуйста, постарайся учиться хорошо, и не только на физкультуре! С любовью, мама» Прочитав записку, он откладывает её в коробочку с такими же записками из прошлых дней, берёт деньги, лежавшие рядом. Жуя не самые свежие овощи, он листает соцсети, в надежде отыскать хоть что-то, что его развлечëт, пока он хавает. Но увы, он уже успел доесть, но не успел найти. Впрочем, расстраивается он не сильно, потому что он встаёт из-за стола с той же мыслью, с которой вставал из-за стола последние года четыре. Пора ебашить. Влад втыкает в уши аирподсы, на телефоне выбирает фонк ремикс на рэп-трек, в котором половину слов нельзя разобрать, а другую половину слов чел кричит мимо микрофона. То что надо для хорошей утренней разминки. Отжимания идут как никогда хорошо, Влад гордится собой. — Сто девяносто семь… Уххх… Сто девяносто… Восемь… Сто девяносто д… Девять… Двести! Да, блять, туда! Как же я хорош! Влад вскакивает на месте, празднуя свою победу, в наушниках музыка играет на полную. Но даже сквозь бас он слышит настойчивый стук в стену. Однако, он не придаёт этому значение, решая пока что перейти к другим упражнениям. Мало ли, вдруг это просто сосед ремонт затеял. Однако, услышав звонок в дверь, Влад всё же отвлекается от пыхтения над полом и идёт открывать, не морочась на то, чтобы надеть футболку. За порогом стоит Егор, заспанный и явно недовольный. — Доброе утро, Влад. — Доброе утро, Егор. Чего ты тут звонишь? — Мог бы и сообщения прочитать. — Чë? Какие сообщения? — Ну, щас уж это не важно. Ничë так, что сейчас пол седьмого, а ты уже час у стенки отжимаешься? Я слышу, как ты сам с собой разговариваешь. Влад виновато повëл плечами, отведя взгляд. Егор, впрочем, не останавливается, продолжает высказывать всё, что успело накипеть: — Ты, конечно, не в первый раз так делаешь, но так рано впервые. Ничë так, что люди спят обычно в это время? — Ну бля, Егор, пойми и прости. У нас сборы, я готовлюсь… — На улице готовься, ясно тебе? — Ясно! — Да тише ты! — Егор прижимает палец к губам, — У меня семья ещё спит. Это мне посчастливилось через стенку от тебя жить, остальные слышат только коридор. Егор зевнул, наконец-то повернувшись обратно к двери своей квартиры. — Давай-ка повторять это не будем, а я посплю, а, Влад? Хочется же… Егор уходит, открывая себе дверь, и кажется, сквозь щель Влад кого-то видит. Мужская фигура. Низкий, слишком молодой, чтобы быть батей Егора, но и на одного из его братьев он не похож. Лишь тëмные волосы и общий силуэт Влад успевает уловить, прежде чем дверь закрывается. Владу становится любопытно. Это тот, о ком он думает, или ему уже мерещится всякое? Он и собственную дверь закрывает, проходя обратно в свою комнату. Всё равно вещи собрать не помешало бы, в том числе и форму на физру, на которую, Влад не сомневался, придут только он, Егор и Глеб. Через стену, по тонкости сравнимую с картоном, он слышит знакомую усмешку в голосе: — И часто у вас такие интеллектуальные беседы? — Да потише ты, он слышать может… — Да я не умею… Голоса за стеной резко смолкли. Влад старается не выдать себя, даже дыхание инстинктивно задерживает. Но ничего не происходит. Будто бы в комнате со стенкой нажали кнопку, по которой любая жизнь тут же отключалась. Несмотря на разгоревшийся по новой интерес, Влад всё же не намеревался сталкерить соседа по лестничной клетке. Захочет, сам скажет. Не захочет, и хуй бы с ним. В конце концов, Владу щас бы свою личную жизнь устроить, а не чужую ориентацию проверять. Тем временем, за стеной Егор и Артём лежат на одной кровати, так близко, что чуть ли не делят одно дыхание на двоих. — Вот вроде бы и квартира у вас большая, а слышимость прям как в общаге, — делится впечатлениями Артём. — Да это ошибка в проектировании. Везде стены нормальной толщины, а конкретно тут нам досталось… Ну, то, что досталось. — Ну, кому-то достаëтся картонка, а кому-то достаëшься ты. — Кому? Егор говорит это почти на автомате, не задумываясь даже. И, только он хочет начать корить себя за собственную поспешность, как Артём целует его, и потому Егор не говорит ни слова. — Тебе, глупышка. —, Артём расслаблен, как и всегда, потому Егор расслабляется тоже, — Одно только в твоём положении расстраивает. — И… Что же? — Поебаться нам ещё долго не суждено. — А почему не у тебя дома? — Егора пробивает на смешок, — Или там тоже стены картонные? Артём отчего-то стушевался, ответил не сразу, лишь после паузы: — Мама с папой не любят гостей, они строгие. Егор удивился. Артём чуть ли не с четырнадцати лет мог гулять до полуночи, пил, курил и дул иногда столько, что Егор начинал беспокоиться. Но именно на гостях они решили сказать, что хватит? Так странно, обычно ведь наоборот. Но Егор решает не расспрашивать и проявить понимание: — О, вот оно что? Ладно, тогда… Думаю, потом этот вопрос решим. — Ага, потом. Это сладкое слово «потом». Послать нахуй обязательства, стереотипы, и просто любить себя друг для друга. Делить на двоих кровать, рассчитанную на одного, делиться секретами шëпотом, оставляя на коже тепло, делить одеяло, пусть и явно не в пользу Егора. Для кого-то это показалось бы неприятными неудобствами, но для Егора с Тëмой линзы в очках окрашивали всё в розовый цвет. Но за дверью слышатся шаги, и Артём со скоростью света перекатывается обратно на матрас на полу. Артём разочарованно вздыхает и спрашивает: — Они уже проснулись? — Ага. И нам сейчас пора в школу. Артём совсем уже расклеился, устал, не успев даже встать на ноги. Он лицом в подушку зарывается и продолжает притворяться спящим, даже когда мама Егора заходит без стука. — Так, мальчики, давайте, подъëм! — Ну ма-а-ам! — теперь очередь кукситься была за Егором, — Мой будильник ещё не звенел, чего будить то… — Значит, будешь заводить его на более раннее время, — оставалась непреклонной мама. Егор нехотя поднимается, следом поднимается и Артём. Оба идут в ванную, и, пока они чистят зубы, к Шатохину подбегает один из младших братьев Егора. — Эй, Тëма! — Чего тебе, малой? Но малой ничего не говорит, лишь отбегает прочь со смехом. Артём поначалу посмеивается вместе с ним, но вскоре он смотрит вслед, так тоскливо, что Егору это становится заметно. На семейном ужине он вроде и улыбается всем Ракитиным, но его глаза по-прежнему напоминают уличного щенка. Егор понять не может, в чëм дело. Каждый раз, как Артём был у него в гостях, он будто бы не мог смотреть ни на одного из членов его семьи. Но почему? Они выходят во двор, и Егор решается спросить: — Тëм… — А? — Тебе не нравится сидеть у меня дома? — Не нравится? Артëм чуть ли не фыркнул, всем своим видом подчëркивая степень нелепости данного предположения: — Кому ж не понравится в приставку гонять целыми днями и вкусно хавать весь день? Но, увидев выражение лица Егора, Артём тут же ответил серьёзно: — Ладно уж, не прожигай меня так взглядом. Несмотря на твоих младших, вполне нравится. Меня ничто не тяготит. С чего ты думаешь, что это не так? — Просто… Ты так смотришь иногда на нас на всех… Будто… Не знаю, как описать даже. Артём пытается подчеркнуть своим видом и смешками нелепость последующих слов Егора, но в этот раз у него выходит хуже, чем в прошлый. Однако, он с попыткой в улыбку отвечает: — Да ладно тебе. Я просто заебавшийся бываю. Привыкай, Егор, я бываю и такой. — Я приму тебя и таким. Ты только грузись не так сильно, прошу. — Постараюсь. Егор льнëт к Артёму, в попытке приласкать и утешить, хотя обычно их роли распределены иначе. Но Людмила Павловна снова бдит, потому парни вновь занимают не слишком близкую дистанцию, вновь притворяются друзьями. Просто хорошими друзьями, и никем больше. Однажды этот спектакль их заебëт окончательно, осточертеет до глубины души. Пока что они с этим всем мирятся, ведь пока что им не остаётся выбора. — Здравствуйте, Людмила Павловна, — Егор изображает на лице подобие довольной улыбки. — Здравствуйте, мальчики. В школу идëте? — Да. — Ну-ну. Соседка провожает парней недоверчивым взглядом, и Егор готов поклясться, что этот взгляд сейчас пробуравит им спины. Хранить секрет ещё никогда не было так тяжело. В школьных коридорах Артём не может найти дорогу в физкультурный зал, и Егор ведёт его. — Ты знаешь, я впервые за два года, кажись, физру посещу, — признаётся Артём. — Да не парься, для тренера тот факт, что ты пришёл, это уже праздник. Они заходят в раздевалку, которая даже за время каникул не сумела выветрить из себя неповторимый букет ароматов потных тел и чьих-то носков. Егор надевает на себя футболку с какой-то олимпиады по математике, Артёму отдаёт футболку с олимпиады по физике. Тëма чуть ли не тонет в вещах Егора, но всё равно часто их одалживает. А Егор и не против, потому что считает, что даже в мятой футболке, которую как раз не жалко, его парень смотрится очень мило. Его парень. Егор ловит себя на том, что он впервые называет Артёма так, пусть даже и в мыслях. — Эй, Егор! Лови давай! Вдали послышался задорный клич, и мимо Егора полетел мяч, и прилетел прямо в Артёма, ещё стоявшего в дверях. — Глаза разуй или очки купи! — Артём потирает ушиб и с раздражением смотрит на Влада, — Я прям перед тобой стою! — Ну ты мелкий, издалека не видно, — парирует Влад. — Мало тебе с утра Егору мозги ебать, так и щас ты не угомонишься? — Ну у меня скоро сборы… — Мы это уже слышали! — эту фразу Егор с Артëмом произносят практически одновременно. Влад признаëт своё поражение, краем глаза смотрит на выходящего из своего кабинета физрука. — Так, ребятки, доброе утро! Рад снова видеть вас двоих! Влад, Егор… — взгляд физрука падает на Артëма, и он несказанно удивлëн, — А ты у нас кто будешь? Новенький? Артём даже злиться не может себя заставить. Всё же, тут реально была провинность за ним. — Я Артём… — он смотрит на физрука, в надежде найти в его глазах хоть проблеск узнавания, — Ну, Шатохин. Учусь здесь с первого класса? Как бы? Тренер достаёт из кармана очки, чтобы пролистать список класса: — Так-так-так… Струев, Терентюк, Шабашов… Щуров… А, нет, я пропустил одну фамилию! В самом деле, Шатохин! —, физрук мотает головой в укоризне, — Что ж ты, только сейчас образумиться решил? Ну, может, лучше поздно, чем никогда… Тренер садится в скрипучий пластиковый стул, зовëт Влада и он тут же подбегает. — Влад, слушай… Займитесь, чем хотите, поиграйте, во что хотите. Всё равно вас тут нет особо никого, — физрук говорит это уже не первый и даже не сотый урок, и Влад уже не первый и даже не сотый раз искренне радуется. — Так и поступим! Егор, давай в вышибалы! Нас, правда, трое, но… — Нет! — Егор выкрикивает это максимально категорично. — А может в баскет? — Нет! — Да ладно тебе, ростом для баскетбола ты как раз вышел, — Артём внезапно занимает чужую сторону. Влад хитро улыбается. Кажется, он придумал, как уговорить Егора с ним сыграть. Со всё той же ухмылкой, он обращается к Артёму: — Слу-у-ушай, Тëмыч. Как думаешь, Егор сможет меня обыграть? А то мне кажется, что он сливается, потому что он слабак. Артём видит Влада насквозь, но это всё настолько забавно, что он решает ему подыграть: — Кто слабак? Егор? Да он сильнее тебя, мог бы вместо тебя в команде быть, если б захотел! — Но ведь не захотел! — Влад продолжает разгоняться, — А значит, я прав, и он не просто не хочет, а не может! Егор, обычно, не реагирует на выпады Влада никак. В конце концов, он достаточно умный, чтобы быть выше этого. Но Артём смотрит прямо на него, и говорит, будто бы обиженно: — Егор, ну ты же у меня сильный! — Артём, как бы невзначай, проводит Ракитину пальцами по мышцам на руке, — Поставь его на место, ради меня? Артём и сам мог кого угодно на место поставить. Несмотря на рост, он мог и мяч погонять, и в табло кому-то прописать. Егор это прекрасно знал. Но почему-то, в тот день он повëлся на командную манипуляцию. — Ладно, Влад, щас тебе отомщу за наш… Мой утренний сон, — Егор поспешно себя поправил, на что Влад лишь улыбается. — Ну давай, мсти! — Влад отбивает мяч об облезлый пол, ему уже не терпится. —Одно только не пойму… — Ну чего ещё? — Почему мы в баскетбол играем, а не в футбол? — В футбол я и так каждый день гоняю! Расслабиться хочется! — Да, но футбольная форма на тебе… Егор не успевает возразить до конца Влад, словно дикий зверь, несётся через его половину поля, и Егору нужно за ним поспеть. Их бой был заранее неравным. Реакция Егора была медленной, а стиль игры Влада можно было описать двумя словами: гиперактивная жестокость. Ну, или жестокая гиперактивность. Но, в самый решающий момент, когда они каким-то образом сравнялись по очкам, Влад мажет мимо корзины. Промазывает смачно, так, что мяч на полной скорости летит в скамейку запасных. Всё бы ничего, но там кто-то сидел. Влад видит длинные светлые волосы, торчащие из под капюшона чëрного худака, и тощую руку, которая успела перехватить мяч в паре сантиметров от своего лица. И, будучи, пусть и не образцовым, но джентльменом, Влад торопиться извиниться: — Ой, ты в порядке? Слушай, реально сорян, я не углядел… Но ты ваще молодец, смогла мяч перехватить, ты прям, крутая… Влад протягивает ладонь, пытаясь как бы невзначай тронуть её руку, забирая мяч. Но стоит прекрасной даме поднять голову, как рыцарь в сияющих доспехах узнаёт в ней Голубина. — «Смогла»? Ты серьёзно настолько слепой? И бога ради, убери от меня свои руки, — Глеб кривит своё лицо в отвращении. — Чë там, Владос? Обломался? — Артём ржëт, и Егор невольно подхватывает его смех. — Да бля, пацаны, бывают в жизни огорченья, — Влад как может пытается отделаться от своего поражения на полях баскетбола и пикап-лайнов, — Я то, вообще-то, мяч забрать подошёл. — Ну ладно, ладно. Но ты учти, что урок закончился, мы пойдëм, — Артём, торопливо попрощавшись, уходит с Егором в раздевалку. Даже физрук успел куда-то свалить. Они остаются вдвоём. Спортсмен, успевший вспотеть после дружеского матча и грустный парень, у которого на почти все уроки физры была отговорка про забытую форму. Влад смотрит на чужую толстовку и спрашивает: — Тебе чё, совсем не жарко? У нас зал отродясь не проветривали ничем, кроме вентиляторов. — Мне твоё сочувствие, когда все твои шутники съебали, не нужно. Забирай мяч и съеби за ними следом. Глеб пинает мяч, заставляя Влада недовольно цокнуть языком. — Голубин, вот поэтому ты у нас и на физре, и на тренях протираешь жопой скамейку. Тебя бы тренер убил, если б видел… — А ты за мою задницу не беспокойся так. Ты же «обломался». Ты же не педик. Влад лишь посмеивается, закидывая мяч общую коробку. — Я обломался не потому, что ты оказался парнем, а потому, что ты оказался Голубиным. Глеб остаётся в недоумении, пока Влад идёт к раздевалке, как ни в чём ни бывало. Глеб, вроде, и хочет спросить, но молчит. Не позволит себе ничего сказать. Глеб идёт к месту учёбы понуро, понимая, что сейчас второй день повторит первый в точности. В наушниках музыка, он не хочет слышать ничего из гомона вокруг. Ему всё это не интересно. Под аккомпанемент грустной гитары и завывания вокалиста он заходит в класс. Все тут, как тут. Компания популярных парней вся в сборе, вокруг них девушки, какие-то люди с параллели. — … а я ему и говорю, бля, чувак, ну ты серьёзно? А он мне: «бля буду, я прям щас выпью всё это!» Ну и чë б вы думали? Пизда ковру…. Все ржут, пока Юра опирается на парту. Да, всё та же третья парта у стены, перед партой с вечно пустующим правым стулом… Глеб видит: около Юры на парте сидит Слава. Где-то внизу валяется его спортивная сумка, и Слава громче всех смеётся с историй Юры, но это не главное. На Славе Юрина куртка. Тяжëлая, увешанная значками с группами, которые Слава вовсе не слушает, Глеб знал это точно. Отчего-то чужая, явно сделанная на более высокий рост куртка мозолила ему глаза. Юра заметил, что на них пялится тот же человек, что и вчера. Он не хочет портить одноклассникам настроение, выяснять отношения на людях. Поэтому он лишь зыркает на Глеба, достаточно быстро, чтобы не поняли остальные, но достаточно долго, чтобы понял сам Глеб. И Глеб понял тут же. От чужого пронзающего взгляда он почувствовал, будто его и в самом деле что-то кольнуло. Он тут же отвернулся, стал с тоской рассматривать окно, будто птица, запертая в клетке. Почему же она не улетит? Быть может, не хочет лететь в одиночку? Урок начался, но он даже не замечает этого, пока не достаёт телефон и учитель не оборачивается. Был бы это Олег Викторович, возможно, случился бы скандал, но географ молча идёт дальше. Голубин молчит, и то для него хорошо. Глеб видит, что на его телефоне всплыло новое сообщение. Ему никто не писал уже давно, и он открывает раздел личных переписок с надеждой. Но надежда в ту же секунду рушится. Юра Авангард После уроков поговорим. Не пробуй убежать. 10:28 Глеб откладывает телефон в сторону, всё желание убивать время пропадает тут же. Юра Авангард. Только такой идиот, как он, мог додуматься поставить такую фамилию на страничке. Таких оригиналов в их классе, вроде как, больше не было. Звенит звонок, в этот раз на обеденный перерыв. Все расходятся, кто-то в столовую ковырять не особо вкусный суп, кто-то в коридоры хавать чипсы с газировкой, а кто-то и вовсе на улицу, не особо беспокоясь об опозданиях. В классе остаётся сидеть лишь Глеб. У него пропал аппетит. И несмотря на то, что его желудок голоден, перед его глазами не плывут образы еды. Лишь образ того, как Слава с Юрой делят еду, сидят рядом, смеются над шутками всех старых друзей Глеба, возможно, Юра невзначай кладëт руку на колено Славе… Начался урок, им сказали писать сочинение об образе какой-то там женщины в творчестве какого-то там автора, но лишь образ Славы был у Глеба на уме. До этого абсолютно не вникая в то, что учительница говорила, лишь уловив пару слов про любовный интерес, Глеб пишет: «Сочинение. Голубин Глеб, 11 «Б» Образ недосягаемой любви красной нитью проходит сквозь все книги автора. Она прекрасна, но далека. Любовь сподвигает автора на великие поступки, создание литературных шедевров, но в то же время и разрушает его изнутри, не оставляя ни шанса. Любовь несëт за собой и одиночество, ведь ничья ласка не способна дать того же, что могла дать близость с ней, с той самой. Но та самая смеётся героям произведений в лицо, оставляя их с дырой внутри, которую ничем не заткнуть» Глеб думает, стоит ли ему так писать в сочинении, но он уже вошёл во вкус, потому не останавливается. «Любовь сводит героев и автора с ума, они думают целыми днями лишь о ней. Ведь всё остальное теряет смысл, блекнет на её фоне. Она их дополняла, с ней они были целым. Но после себя она оставляет даже не половину, а лишь ничто. Автор покончил с жизнью именно потому, что не вынес собственной пустоты» У них был сдвоенный урок, потому к Глебу на следующем уроке подходит учительница, протягивая ему проверенное сочинение, с аккуратно выведенной четвëркой в углу. — Ну, Голубин… Конечно, красиво, но где структура? — у русички был небольшой тремор левой руки, который проявлялся и сейчас, — Где вступление, тезисы, вывод? Рада, что ты знаешь сложные слова и обороты, но ЕГЭ же надо как-то сдавать. Да и почерк твой, ух… Но орфография и пунктуация соблюдены, поэтому четыре. Отчего-то она задерживается около его парты, хотя у неё в руках ещё есть сочинения, которые нужно раздать. Её руки и лицо уже по-старчески дряблые, волосы на голове седые, но в свежем маникюре и взгляде отчего-то чувствовалась лëгкость, присущая молодости. Она улыбается Глебу, однако в её глазах чувствуется печаль, светлая тоска, прямо как у того автора. Будто небо, подëрнутое тучами. Русичка, владелец и без того тихого голоса, переходит на шёпот: — Я вижу, что тебе сейчас нелегко. Прошу, если у тебя есть трудности, ты можешь со мной поговорить. Голубин смотрит на неё и отмахивается. — У меня всё нормально. Вздохнув, русичка отправляется по другим партам. Она ему не поверила. Глеб слышит другие оценки: — Ракитин. Как и всегда, отлично, без нареканий, пятëрка… Шатохин. Подозрительно похоже на сочинение Ракитина, потому четвëрка. Впрочем, вы, я так поняла, вполне довольны результатом… Несатый. Я знаю, с какого сайта вы списали, не зачту… Терентюк. Три за старание, больше поставить не могу… Михайлов. Неплохо, но суховато, поэтому четыре. И… Сëмин? Вы у нас новенький, да? Хочу заметить, замечательный слог. Прямо-таки поэтический. У вас есть все шансы стать отличником по моим предметам. Пятëрка. Глебу обычно было наплевать на свои оценки, и учился он на приемлемом уровне, просто чтобы отец не доебался. Но от этой пятëрки ему отчего-то стало плохо. Будто Сëмин был лучше него во всём, от сочинений по литературе до проявления любви. Сëмин был лучшей версией Глеба. А Глеб был лишь тенью, омрачающей их со Славой счастье. — Эй, чего завис? Резкий голос над головой заставляет Глеба вздрогнуть. Ну что, кавалер на месте. — Ну, не надо резких движений, я же и среагировать могу, — Сëмин говорит скучающим, будничным тоном, чем невероятно бесит Глеба. Будто бы он каждый вторник проводит так. — Говори уже, зачем пришёл, — Глеб тоже пытается в пофигизм, но выглядит это как неумелая бравада. — А ты чë, не понял? Ну, раз не понял, то давай я тебе расскажу. Сëмин нависает над Глебом, даже не давая ему встать из-за парты, длинные кудрявые волосы свисают к низу. Глебу он напоминает нестриженого пуделя. — Слава не хочет тебя видеть. И последнее время ты довольно часто мозолишь ему глаза. Так что, будь добр, не отсвечивай и отъебись. Глеб не сдерживает усмешки: — Сëмин, мы с ним знакомы с начальной школы. Если ему я так надоел, то пусть скажет об этом мне сам. Юра заметно раздражëн, и Голубину это заметно. — Во-первых, ещё раз назовëшь меня по фамилии, отхватишь по щам. Во-вторых, ты думаешь, Слава просто так игнорирует, что ты существуешь, с восьмого класса? Я ж по хорошему тебя пытаюсь предупредить. Слова о восьмом классе заставляют Глеба резко замолчать. Значит, Слава уже всё рассказал?... — То-то же, тебе не о чем уже говорить, — Юра улыбается, зная, что победил, — Дела говорят громче слов. И твои дела говорят, что ты крыса ебаная. Отчего-то, Глеб даже ничего не говорит. Словно мирится с поражением. Ведь возражать ему нечем. Юра уходит из класса, Глеб даже не смотрит вслед. Слава не хочет его знать, Слава не хочет его видеть, Слава теперь с Юрой, Слава не хочет с ним говорить. — Ой, Голубин, ты ещё здесь? —, Олег Викторович торопится собрать вещи, — Ну смотри, я кабинет закрываю скоро. И кстати, ты теперь староста, Егор отказался. Голубин лишь кивает, понимая, что это очередные происки его отца, и плетëтся на выход со школы. Слава был к нему добр тогда, в первом классе. Он заметил, что Глеб ни с кем не играет, и протянул руку, повëл за собой. А сейчас Слава вырос, и играет уже в другие игры, а Глеб, как машинка с отлетевшим колесом, отправился в свой последний заезд в мусорку. Слава улыбался, и когда солнце светило ему на волосы, он щурил глаза и его улыбка сияла особенно ярко. Славе всегда нравились активные игры, вот и сейчас он лезет куда-то в гору, пачкая коленки и шорты. — Глеб! Не отставай! — , Слава кричит ему откуда-то сверху, но Глебу боязно. — А… А если я упаду? — Не упадëшь! Не переживай! Глеб превозмогает свой страх и лезет наверх, опирается коленями и тоже их марает, почти в тех же местах, что и Слава. — Ну вот! Я же говорил тебе, ничего страшного в этом нет! — после этих слов, Слава принимается размахивать палкой, которую успел откуда-то подобрать, сражаясь с невидимыми чудовищами, — Пойдём играть! Я буду рыцарь, а ты… Волшебник! — Слава, я… — Глебу неловко отказывать, но ему приходится, — Мне нужно отстирать эти пятна. Меня папа наругает. — Ну ладно, — Слава всегда был лëгок на подъëм, и легко сменил свои планы, — Тогда пойдём ко мне домой! Моя мама отстирает! — Мой папа не разрешает мне в гости ходить… — Глеб продолжал колебаться. — А мы ему не скажем, и он не узнает! — То есть, я ему… — Глеб оглядывается, будто его могли подслушать, — Я ему солгу? — Ну, чтобы он не наругал, ты ему соврëшь. Ничего страшного же. — Ну, наверное, ты прав… Слава берёт Глеба за руку, чем полностью его обезоруживает, лишая любых сомнений. — Побежали! — Слава срывается с места, и у Глеба нет выбора, кроме как бежать за ним следом. Глеб выныривает из болота воспоминаний лишь тогда, когда проходит мимо консьержа. Он не может отпустить те дни. Ведь нынешние дни Глеба крайне печальны. Назначение на должность старосты не изменило в этом всём ничего, лишь добавило пару поручений после уроков, по типу заполнения посещаемости. Глеб и рад остаться. Идти вместе с одноклассниками было выше его сил, а после уроков он в основном шлялся по улицам, до последнего не желая возвращаться домой. В школе его ждëт шëпот в спину, якобы случайные подножки, громкий смех и издëвки каждый раз, как он выходил к доске. Недолгие минуты тишины в классе после уроков, одинокая прогулка во двор, прихожая с консьержем. Но дома кошмар не заканчивался, а продолжался. Дверь в комнату Глеб закрыть не может, иначе скандал неизбежен. Он делает домашку, чувствуя, как ему в спину бросают взгляды. Оценивающие, бдящие. Нельзя расслабиться в постели, нет. Обязательно всё доделать. Но кульминацией этого всего служил семейный ужин. Глеб всегда старается смотреть в тарелку, не соприкасаясь взглядом ни с кем из семьи. Ни с матерью, ни с младшим братом, ни с... Отцом. — Глеб, с чем связана твоя тройка по математике? Низкий холодный голос, звенящий безразличием металла, такого же холодного, как и новый набор столовых приборов, купленный и отложенный для приëма дорогих гостей. — Я... Олег Викторович резко задал новую контрольную, и я... — А у меня нет совсем троек! Только пятерки! Глеба перебивает звонкий голос, будто бы скрипящий на высоких тонах, как пластиковые стаканчики, которые купят для гостей дня рождения младшего сына, но не старшего. Старшему некого приглашать уже давно. — Герман, золотце, посиди смирно. У твоего папы серьёзный разговор. Приятный, но пустой голос, по безразличию не уступавший отцу, на той же частоте, что и звук, который появляется, когда ты проводишь пальцем поверху бокала. — Олег Викторович хороший и компетентный преподаватель. Я устал слышать твои отговорки... Дальше Глеб старается не слышать. То, что должно было быть диалогом, перерастает в монолог, заунывный и будто бы бесконечный. Глеб старается пропускать мимо ушей. Каждое слово ощущается как игла, проходящая от кожи по вене прямо к сердцу. Он уходит лишь тогда, когда в воздухе вновь повисла тишина. Неуютная, но куда лучше их речи. В комнате он лежит на кровати, но не спит, прислушивается к шагам в коридоре, ждёт, пока они стихнут. Наконец, ни тяжëлой ритмичной поступи, ни суетливой мельтешащей походки, ни прыгучих неугомонных шагов. Только ночью он свободен. Глеб достаёт канцелярский нож, переворачивает в нём лезвие. Порезы он делал лишь на ляжках, ведь скрыть их проще. На руках он может и хотел бы, но пока что не мог. Кровь стекает медленно, в глазах чуть мутнеет, но нужные ощущения уже есть, остальное не так важно. Он чувствует, что ему стало легче. Только ночью он свободен, и только ночью у него есть контроль. Сны ему не снятся, а на утро всë повторится. Он ненавидит все эти лица, свою семью, своих одноклассников, своих учителей. Весь этот город он хочет спалить к херам собачьим. Но не может. Остаётся лишь морить себя голодом днем и брать в руки лезвие ночью, чтобы хоть на миг забыть о собственной беспомощности. Но ко всему можно привыкнуть. Даже к замкнувшейся цепи. И Глеб не обращает внимания, со смирением, присущим ангелам. Ведь Глеб ни в чём не виноват, и остальные просто этого не понимают. Потом они раскаются, будут жалеть, извиняться перед ним тогда, когда после окончания школы он станет кем-нибудь крутым. Глеб фантазирует, представляет, как он приходит на встречу выпускников. Вот они все, такие ничтожные и постаревшие. Вот Ракитин, ссутулившийся офисный клерк в толстых очках. Вот прораб на стройке Шатохин, с убитым напрочь здоровьем. Вот Терентюк, уже вовсе не такой спортивный, с пузом, спившийся и скурившийся, а рядом с ним такая же убогая женщина, ебущая ему мозги. Среди всего этого моря ссучившихся людишек он плывёт, не прикасаясь к ним. Он свеж и молод, и все смотрят на него с завистью. Но самое приятное для него то, что Сëмина нигде не видать. У стены Глеб находит Славу, запуганного и одинокого, такого брошенного и беззащитного. "Где же Юра?", спросит Слава. А ему ответят: "Ты не слышал? Он сбежал от тебя и сторчался". Слава чуть ли не рыдает, и тут же он смотрит на Глеба, с надеждой в глазах. И Глеб, такой красивый и сильный, скажет Славе: "Раньше надо было выбирать". Слава абсолютно разбит, и Глеб наконец-то торжествует... Фантазию прерывает Сëмин, громко хлопающий по передней парте, у которой Глеб стоял. Как бы невзначай, но это достаточно красноречивый жест, и Глеб снова ретируется на задние парты у окна. Однажды всё будет.