Слезами проливаясь над полями,
Иль звонким смехом улетая в небеса,
Объятиями жаркими и нежными словами —
Любовь моя с тобой на долгие века.
— Мама сказала, что мы обязательно должны посетить токийский Диснейленд, — говорит Вилайн, и Акума поднимает на него глаза, отрываясь от телефона. — Не смотри так. Говорят, там есть Марио. И американские горки. И комната страха. — Я понял, мужик, — улыбается, кивая головой, возвращаясь к ленте Instagram. — Если тебе так хотелось на карусели, мог остаться в детской комнате. Там есть и батуты, и качели, и сахарная вата, — Вилайн пихает друга ногой под столом, попадая ступнёй по коленке, так, что стол вздрагивает, запуская рябь в остывающий чашках чая. — Придурок, — складывает руки на груди, отводя взгляд в сторону, но смеётся, получая пинок в ответ. На их возню в гостинную выглядывает мужчина, но тот лишь покачивает головой, тут же скрываясь в дверях со свежей газетой. На улице медленно бродят пасмурные тучки — Акума смотрит в окно, незаметно для себя кусая губу. Придётся взять зонт.
---
— Напомни, а почему мы этим занимаемся? — спрашивает Джузо, листая каталог с лоскутами различных тканей, придирчиво переворачивая увесистые страницы, что с глухим звуком шлёпаются о столешницу. — Потому что он наш друг, и мы не можем бросить его, — Кусакабе пожимает плечами, потягивая через трубочку протеиновый коктейль, шумно втягивая его на весь кабинет — небольшое помещение напротив директора, что тот выделил им как временное пристанище. Когда Курсед позвонил ему посреди ночи, безумно бормоча что-то про Японию и показ, Кусакабе подумал, что он вмазанный, покивал головой, соглашаясь со всем и только на утро узнал, что это не шутка. Ему искренне хотелось поддержать друга в сложившейся ситуации — слухи о том, что на показ модели попадают исключительно через постель перестали быть слухами, и сколько бы не кричали заголовки газет и журналов, Кусакабе знал, что Курсед в самом деле парень хороший, просто он заплутал во всём этом и ему явно нужна помощь — фонарь, что выведет его из чащи порока и тьмы. — Можем, — говорит Джузо, захлопывая увесистую папку, заглядывая в глаза рядом. — Давай так и сделаем? — но Кусакабе лишь качает головой, ероша чужие спутанные волосы. Парень поджимает губы, сбрасывая с себя ладонь. Он заглядывает в щель кабинета, видя там почти серое лицо Курседа, которое он то и дело прятал в рукавах кофты. Джузо хорошо знал это чувство — не хотелось бы испытать его снова. — Как думаешь, у него есть шанс? — Шанс есть всегда. Вдруг начнётся ливень и мадам Винтур не приедет? Вопрос только в его количестве. — Ничего никогда не равно нулю, — пожимает плечами, вновь утыкаясь в образцы тканей. — В этот раз он даже старается, — Кусакабе ещё с секунду смотрит сутулую спину, что уже резво крутится вокруг манекена, прикалывая булавками места сборок, объясняя главной швее своё видение платья, прежде чем снять крышку со стакана, допивая оставшиеся на дне капли, и выбросить его в стоящую рядом урну. — Будет жаль, когда ничего не выйдет. Джузо закатывает глаза, упираясь локтями о низкую столешницу.---
Курсед плохо помнит то, что было прошлой ночью. Виной всему количество выпитого алкоголя, безмерная усталость и, как бы не было странно, ― злость. Он злился на Мура, на Акуму, на себя ― на всех, за то, что были излишне раздражительны, излишне суетливы и просто были. Злость рождала презрение, презрение ― сомнение, а сомнение отдавало тоской. В любом случае ― он изрядно влип, когда решил обратить своё внимание на того парня в клубе, и как же жестока судьба, это сук, состоящая из вереницы случайностей ―целясь в небо он попал в точку, выбивая 100 в этом невидимом тире. Дважды влип в тот момент, когда решил всё же заговорить об этом ― Курсед делает глоток латте через трубочку, втягивая так много, что щёки заметно сжимаются, покрываясь полосочками ― нужно было притвориться идиотом, в таком случае был шанс слиться с разговора. А теперь этот Акума знает кто он и, что ещё хуже, знает, что он всё помнит. — Мур, — тянет, выводя пальцем на столе различные отрывистые узоры. Парень совсем не обращает на него внимания, продолжая печатать что-то в телефоне. — Вот если бы ты сильно облажался перед человеком, что бы ты сделал? — Что ты успел натворить? — Я? Ничего. Просто интересно стало. Курседа невероятно злит то, что все вокруг знают об Акуме больше, чем он — злит и сам факт и то, что парень совершенно не хочет ему открываться, сколько не листай страничку в Instagram или Facebook. Никаких ответов там нет, но и Курсед, справедливости ради, не спешит задавать вопросы — он вовсе не хочет, чтобы кто-то знал, что он им интересуется. Скорее всего он боится встречного вопроса — «а зачем ты спрашиваешь?» — на который никогда не сможет дать ответ. Вот такой замкнутый круг из незаданных вопросов и неозвученных ответов. — Вот если вы ссоритесь с Мариной, что ты делаешь? — Не знаю, кого ты опять успел обидеть, — выдыхает, вставая с дивана. — Но придумай что-то лучше букета под дверь. Я ушел. — Давай, — кивает, не поднимая головы. Там как на зло пусто, словно в большой бутылке вина — это тоже начинало злить. — Значит не букет... — потягивается, чувствуя, как по телу начинает бежать застоявшаяся кровь. Откидывается на спинку стула, крутясь вокруг себя несколько раз, останавливаясь напротив большого окна — серость поглотила некогда яркий город, тучи вот-вот упадут на землю, а шум дождя накладывал сонное одеяло на плечи. Курсед клонит голову в бок, лениво моргая. — Может, ювелирка?---
— Дождь будет идти ещё как минимум часа три. — Подождём здесь, — Акума запускает руку в мокрые волосы, стараясь сбросить как можно больше крупных капель. Причёска была окончательно испорчена, одежда вымокла почти насквозь и футболка теперь неприятно прилипала к телу вместе с шортами, которые стали явно на целый тон темнее. В ботинках плескались лужи, точно такие же, какие сейчас вырастали снаружи, неприятно скользя по бетону, оставляя вереницу смазанных следов. — На парковке? — Вилайн гнёт бровь, снимая с головы мокрую шапку-Марио, отправляя её в пакет с остальными вещами, с подозрением осматривая полу пустое помещение подземного паркинга. В приглушённом свете было видно всего несколько машин, которые разбросало по всей площади, словно большой ребёнок оставил их здесь после долгой игры. — У тебя есть идеи лучше? — Акума улыбается, слыша раскат грома снаружи, выжимая край футболки, не заботясь о том, та вытянется. — Предлагаю хотя бы обсохнуть, чтобы моя мать не упала в обморок от нашего вида, — проходит вглубь помещения, опираясь спиной о большую балку, рядом с чьим-то чёрным автомобилем. Скользит вниз, оставляя на бетоне сырую полосу, хлопая рукой по полу рядом, приглашая друга. Вилайн страдальчески улыбается в ответ, мелко вздрагивая от холода. Дождь на улице только усиливается.---
— Кто-нибудь видел Кусакабе? — спрашивает Джузо, внезапно появляясь в дверях. У него в руках два стакана с холодным кофе, с плеча свисал чёрно-белый шарф из их прошлой коллекции, а на лицо словно приклеили усталость — в больших глубоких мешках под глазами возможно было уместить не то что это здание — весь чёртов Токио запросто похоронить за тёмной крышкой недосыпа. И любви к здешнему спиртному. — Куда делся этот Кусабоб? — повторяет снова, уже намного тише, когда понимает, что никто из присутствующих просто напросто не обращает на него внимания. — Он был где-то на этаже, — всё же отзывается Мапп, не оборачиваясь к гостю, продолжая сортировать эскизы, разбросанные по столу, которые Курсед умудрился измять, порвать или залить кофе, пока просматривал их ранним утром. Сам парень выглядел не лучше этих листочков — взбитая красно-чёрная голова утонула в сложенных руках и сквозь ладони изредка доносились стоны моральной боли. Слышно, как Джузо разочарованно вздыхает и цокает, бросая лаконичное «сукин сын!», прежде чем скрыться за дверью в поисках товарища, исчезая так же быстро и внезапно, как и появился. Иногда Курседу кажется, что это не офис его модного дома, а торговая площадь, где бродят все кому не лень. Возможно, идея пригласить главных дизайнеров K&J была тотальной ошибкой — на сегодняшний день от них больше шума, чем пользы. — Мур, мне плохо, — доносится приглушенно, но Мапп не обращает на это внимания, продолжая монотонную работу, напевая какую-то мелодию себе под нос. — Мур, мне очень, очень плохо. — Почему ты забраковал эти штаны? — спрашивает, заставляя Курседа на секунду вылезти из своего кокона, чтобы снова с удручающим вздохом зарыться носом в столе. — Тебе же они так нравились. — Я не смог найти подходящий материал. Всё, что мы перепробовали, было убогим куском говна. — Что насчёт шелкового муслина? — Курсед снова поднимается, сильно хмуря брови, так, что между ними образуется маленькая морщинка. — Лён? — Мапп пододвигает эскиз ближе к чужим рукам, на парень отстранённо качает головой. — Это не то, Мур. Это всё не то... — поднимается с кресла, смаргивая усталость, упираясь руками о стол. Он явно упустил момент, когда всё стало таким серым и унылым. Яркий и энергичный Токио должен был зарядить его на всю оставшуюся жизнь, подарить бесконечное счастье и веселье — это же его мечта! Мечта с самого детства оказаться здесь. Но все, что Курсед имеет сейчас — несколько забракованных эскизов, полный хаос в голове и отсутствие понимания, что делать дальше. До показа три дня, почти вся коллекция пошла в утиль. С момента, как Курсед прилетел в Японию, прошло меньше недели, а силы уже покидают его. С каждым днём волнения становится всё больше, гнусные мысли заполняют голову всё сильнее и кажется, провал ближе, чем ему виделось в Париже. Если Французский Курсед был с головой погружён в богемную жизнь, не видел перед собой преград и назло устоявшимся нормам шёл в другую сторону, то Японский Курсед погряз в рутинной работе, лоскутках, эскизах, вокруг него бегали швеи и носили манекены, а времени рассматривать молодых японок и вовсе не было. Токио медленно, но давил на него сверху своей продуктивностью, заставляя выжимать из суток максимум, из самого себя — сверх меры. Больше всего напрягала фамилия Винтур в списке гостей. Больше всего напрягало то, что Курсед реально волновался. Впервые за всю свою небольшую карьеру. Больше всего напрягало то, что Курсед и сам не понимал до конца, какой именно из Винтуров вызывает в нём такие чувства.---
Рабочий день, полный ленивой суматохи, заканчивается также внезапно, как и начинается. Курсед понимает, что пора двигаться домой, когда почти засыпает про бубнёж Джузо о рыбалке — он понятия не имеет, как Кусакабе терпит его в своей квартире, более того — в одной кровати. Парень провёл с ним не полные два дня, а уже заебался так, словно стал директором не Дома Моды, а детского сада, честное слово. Пользуясь удобным случаем, Курсед бросает жалостливый взгляд в сторону Маппа, радостно покидая кабинет. Дождь на улице и не думал кончаться, поливая стены и крыши зданий в округе. Выйдя в коридор, парень думает только об одном — о бутылочке сливового вина, купленных в первый день сладостях и о большом телевизоре, прямо напротив кровати. Мимо пробегает девушка с двумя большими чехлами — внутри них платья, которые всё никак не могут закончить, а времени с каждым днём всё меньше. Иногда Курседу кажется, что он зря решил перекроить всю коллекцию, особенно за пару дней до показа. Возможно, следовало оставить всё как есть, пустить на подиум одежду, сшитую ещё в Париже, но что-то внутри каждый раз неприятно ёкало, когда парень вспоминал старые стены, старые мастерские и выкройки. Нет — Курсед мотает головой — в этот раз всё должно быть новым: новая страна, новые швеи, новые эскизы, новый Курсед. Хватит жить по выверенным канонам люксовой элиты — идя по чужой тропинке рискуешь не оставить своих следов. Он видит, как хрупкий маленький силуэт пересекает коридор, как длинные шёлковые волосы скользят по спине, обтянутой белой рубашкой. Японские девушки не могут не волновать его сердце, заставляя ускорить шаг, чтобы нагнать беглянку — чёрные пряди чуть завивались на макушке, видимо от влажности, подрагивая в воздухе, на руке красовался тоненький браслет с мелкими камнями, — Постойте, мисс! — Ой, — девушка почти подскакивает на месте, оборачиваясь. — Господин Курсед, здравствуйте, — кланяется, прижимая к себе огромные чехлы для одежды. — Вы что-то хотели? — смотрит своими тёмными глазами, а Курсед в момент забывает обо всём, что хотел сделать. Почему-то в этот раз язык не поворачивался отвесить парочку комплиментов, кокетливо улыбнуться и утянуть сотрудницу в ближайший отель. Что-то в постоянной системе дало явный сбой, и даже миловидные черты японки не смогли завести гиблый механизм. — Он флиртует с ней? — Джузо гнёт одну бровь, опираясь бедром об угол рабочего стола — в щели дверного проёма видно, как Курсед весело болтает с одной из сотрудниц, почти прыгая на месте, не спеша возвращаться в душный кабинет. Девушка в ответ смеётся, прижимая к груди большую папку с лоскутками. Мапп лениво поднимает голову, бросая беглый взгляд на начальника с маленькой буквы, пожимая плечами. — Ну, видимо да, — возвращается обратно к работе, сверяя данные в трёх таблицах, бегая зрачками по строчкам. — Готов поспорить, у него нет и шанса. Гром снаружи бьёт по ушам, работая как отрезвитель. Курсед едва заметно дёргается, замечая, с какой неловкостью девушка напротив переминается с ноги на ногу, всё ещё держа эти тяжёлые чехлы. — Ладно, всё. Идите, — слабо улыбается, кивая головой на прощание. — Платья сами себя не сошьют. Двери лифта закрывают его, как крышка металлического гроба. На душе от чего-то пасмурно, но Курсед и сам не знает от чего.---
— Не, чел, я серьёзно — мы вернёмся домой я тебя уделаю. — Да ты ракетку еле держишь, какое уделаю? — Вилайн ударяет друга в плечо, брезгливо встряхивая руку после контакта с мокрой тканью. — Максимум что ты уделаешь — это свои штаны. Дождь продолжает барабанить где-то снаружи, глухо проникая внутрь помещения. Становится холодно, и парни уже несколько раз доставали из пакета купленные снеки и сладости, чтобы наполнить желудок — рука с каждой минутой тянулась к телефону всё более настойчиво — а чего, ну поругается мать минут десять, зато вечер они проведут в тепле и сытости. — И почему, когда я подхожу к своему маленькому Мустангу, после тяжёлого рабочего дня, около него сидят какие-то школьники? — раздаётся голос, и оба друга тут же поднимаются на ноги, оборачиваясь за спину. По парковке, лёгкой, почти летящей походкой, шёл никто иной как хозяин вчерашнего вечера, держа в руках ключи от машины. — А я думаю — почему акцент такой, — выдерживает паузу, делая вид, что вспоминает нужное слово, начиная улыбаться, когда брови над зелёными глазами медленно опускаются. — Занудный, — произносит, стараясь максимально спародировать чужое произношение, но выходит это изрядно коряво. — А я думаю, — Акума откидывает от лица слипшиеся от воды пряди, стряхивая с себя прилипшую к ногам пыль. — Почему запахло жареным маслом. — Это стереотип, не все американцы сутками едят фаст-фуд. — Да что ты говоришь, — качает головой, морща нос так, что на нём появляются едва заметные полосочки. И вновь этот беглый переход на «ты» заставляет невольно растянуть уголки губ ещё шире. Отдельный вид удовольствия — наблюдать за тем, как этот англичанишка оставляет свои манеры, всего на пол секунды становясь обычным человеком. — Пошли, нам пора, — обращается к Вилайну, резко разворачиваясь на высокой подошве кроссовок. — Туда?! — парень указывает рукой на небольшое окно под самым потолком, где отчётливо видно серый занавес стоячего ливня, который никак не хотел заканчиваться. — Да ты шутишь. — Нет, пошли, — делает несколько шагов в сторону выхода, бросая недовольный взгляд из-за спины. — Тут слишком весёлая атмосфера для таких зануд как мы. Идём, на улице не так уж и плохо. — А по-моему там ужасно, — и в подтверждение словам Вилайна за стеклом показывается скол молнии, а за ним — глухой удар грома. Акума дрогает плечами, сжимая руки в кулаки, цедя сквозь зубы тихое: «сука». — Не хочу влезать в вашу любовную идиллию, — встревает Курсед, приковывая к себе внимание внезапно встреченных людей. — Но у меня есть машина, — как бы в доказательство открывает водительскую дверь Мустанга, оглядывая застывших парней, задерживая взгляд на взъерошенной копне тёмных волос, так смешно вьющихся от влажности. — Я могу вас подвезти. — Ни за что. — Было бы здорово, — Вилайн перебивает его, в несколько шагов настигая друга. Склоняется над ним, произнося в пол голоса. — Акума, он же не переспать тебе предлагает, в самом деле! — со всей силы пихает того в бок, так, что парень чуть не падая летит прямиком к машине, вовремя тормозя руками, упираясь ими о капот. Никогда в жизни Курсед так сильно не ценил дождь, как в этот вечер, стоя на парковке около своей машины, наблюдая за этим нелепым, но до безумия живым разговором — как бы сильно он не воротил нос от «чопорного акцента», услышать родную английскую речь на другом континенте — настоящая награда — Не ты ли говорил мне держаться от него подальше? — Моё мнение легко покупается, — говорит Вилайн, садясь в так удачно открытый Мустанг. — Особенно в дождь, особенно рядом с машиной. Курсед выжидающе смотрит на Акуму, что остался один посреди большой бетонной парковки. Изо всех сил сдерживает улыбку — этот растерянный взгляд, рука, нервно сжимающая пакет, прилипшая к груди футболка... Как только парень думает, будет ли предложение снять её и надеть сухую, ту, что была на нём, слишком — Акума уже открывает противоположную дверь, недовольно топая промокшими ногами. 1:1 Это небольшая, но всё же победа. Для такого большого победителя. Курсед садится за руль. Мустанг плавно срывается с места.---
Акума какое-то время буквально «убивает» его взглядом через зеркало, хмуря брови и всем своим видом показывая, как ему неуютно сидеть на заднем сиденье американского спорткара. Но совсем скоро его плечи расслабляются — то ли от сильного ливня за окном, что смазывает серые пейзажи, стирая с улиц снующих людей и зажигая лампочки в домах, то ли от пустой болтовни Вилайна, который вообще не замечает напряжение между этими двумя, рассказывая что-то о закусках, о жаренном осьминоге и о том, как он скучает по бекону на завтрак. Курсед пропускает смешок — англичане остаются ими даже далеко за океаном, и смеётся уже второй раз, от того, насколько судьба злая сука — клуб, званый вечер, парковка. Где же ещё им суждено встретиться — у алтаря? Вилайн кое-как объясняет дорогу до нужного отеля, потому что Акума отказывается говорить вообще. Курсед мысленно цокает языком — перед ним открывается вид на роскошное и мега дорогое здание — конечно, крысе с золотой короной золотая нора. Правда, тут же мысленно извиняется за то, что назвал мать Акумы крысой. Мустанг тормозит на парковке и к нему тут же подбегает швейцар с раскрытым зонтом. Парни не задерживаются в чужой машине, бросая скупое «спасибо», покидая её при первой же возможности — Вилайн кривится, когда вступает в огромную лужу, тут же попадая под натянутый прозрачный купол. Курсед от чего-то тоже выходит наружу, провожая их обоих до самых дверей. — Я бы хотел извиниться, — поджимает губы, едва не ловя чужое ускользающее запястье. Все утренние мысли, что терзали голову зашумели с новой силой — и вот они, эти изумрудные глаза, которые всему виной. — За прошлый раз. — Ничего в прошлый раз не было. — спокойно отвечает, пропуская друга вперёд. Ждёт с мгновение, удостоверяясь, что Вилайн уже в холле, добавляя. — Хочешь извиниться, придумай что-то более оригинальное, и тогда я, быть может, подумаю над этим. Акума разворачивается, скрываясь за крутящимися стеклянными дверьми отеля. Курсед ловит себя на том, что делает маленький шаг в его сторону, дрогая рукой так, словно хочет поймать, остановить, не дать уйти с холодной сырой улицы. Чешет голову на затылке, улыбаясь швейцару на входе — мужчина в плоской красной шапке складывает руки у груди, спрашивая что-то на японском, но Курсед лишь кивает ему несколько раз, садясь в машину. А в салоне всё же остался запах чужих духов с сандалом, и это не может не вызвать улыбки. Мустанг плавно трогается с места, обмываемый непрекращающимся дождём. Когда они возвращаются в номер, Акуме кажется, руки вот-вот отвалятся, роняя полные пакеты на пол, забирая с собой и ноги, вросшие в кроссовки. Мама спрашивает о том, как прошёл день, но отвечать совсем не хочется — вместо этого парень показывает гору сувениров, что удалось собрать в парке и, отмахиваясь от остальных расспросов, скрывается в комнате, прикрывая за собой дверь. Мать за ним не пойдёт, он это знает. И в очередной раз безмерно благодарен ей за это. Акума падает лицом на кровать, протяжно мыча в подушку — он настолько устал, что даже стянуть штаны становиться невыносимо лень. Хочется уснуть прямо так, но не хочется потом обнаружить в сторис друга свою поднятую к верху задницу. Подтягиваясь на локтях, парень кряхтит, разворачиваясь лицом к потолку. Из ванной, что находилась совсем рядом с их комнатой, слышится плеск воды, разбивающейся о кафельную плитку — Вилайн ещё мылся, а значит, у него было где-то минут десять свободного времени. Акума достаёт телефон из кармана штанов, снимая блокировку измученным лицом, который без труда считывает фейс айди, по привычке проверяя инстаграм. Очень быстро пролистывает истории, оставляя реакции почти на каждой, бегло осматривая несколько постов в ленте, замечая лицо девушки, почти скрытое белыми волосами — Морфи сидит на веранде какого-то кафе, держа в руках кружку чёрного чая, и лицо невольно дрогает в улыбке. Акума дважды жмёт на новую фотографию, оставляя лайк и скобочку в комментариях, чувствуя, как лёгкий шлейф счастья окутывает с ног до головы, настолько, что приходится закрыть глаза на секунду, чтобы справиться со всем шквалом эмоций. Он вбивает в поиске название бренда, попадая на аккаунт магазина, тихо хмыкая — всё именно так, как он и представлял: господство тёмных цветов, все оттенки чёрного и красного, модели — исключительно азиатки, с редким исключением в виде других женщин и мужчин, из сумок только рюкзаки, большое количество аксессуаров и одежды из плюша, отдельный пост был посвящён работам по мотивам любимых кутюрье аниме, список которых учтиво прилагался в описании. Акума не сдерживает порыв закатить глаза, когда на первой строчке видит «Код Гиас» — давайте сохраним в тайне то, что у самого парня долгое время на заставке стояла Сиси. Долго смотрит на кнопку подписаться, взвешивая все за и против, в итоге нажимая на неё, тут же блокируя телефон. Сердце внутри стучит так, словно Акума создал атомную бомбу, не меньше, и только голос друга, вышедшего из ванны, немного, но успокаивает. Вилайн говорит что-то про шампунь, а парень улыбается ему в ответ — он ещё ничего не знает, но если узнает, будет смеяться до конца жизни.---
Как только Курсед переступает порог съёмной квартиры, на кухне начинает звенеть стекло, глухо открывается пробка, и вино наполняет один единственный бокал. Он устал. Почему-то настолько, что глаза невольно закрываются, склеиваясь в районе век. Тело обмякает, падая в кожаное кресло. По телевизору снова идёт повтор концерта Мику, но высокий голос вокалоидов больше не радует слух, как и развивающиеся синие волосы глаз. Он перемещается в спальню, садясь на кровать, опираясь локтями о колени ― те неприятно впивались, явно оставляя красные круги под одеждой, но лёгкая боль не могла оторвать его от раздумий. Он вновь листает чужую страничку в инстаграм, словно не делал так по меньшей мере десять раз, внимательно осматривая каждую фотографию: домашнюю на фоне садовых кустов; на отдыхе на фоне моря; с клюшкой для гольфа, в окружении одинаковых людей в рубашках поло; рядом с лошадью, держа поводья в одной руке. И везде это серьёзное лицо, отстранённый взгляд и идеально сидящая одежда с зализанной по бокам причёской. Курсед несколько раз чешет голову, щурится и приближает снимки на экране смартфона, пытаясь понять — как этот чопорный «англичанишка», как зовёт его Мур, старик, в теле двадцатиоднолетнего парня, мог так свободно крутиться на танцполе, вливая в себя коктейль за коктейлем, и выглядеть так, что все собравшиеся там японки меркли на фоне его тонких запястий с тонкой цепочкой cartier. Это просто невозможно — Курсед шумно выдыхает, раздражённо блокируя телефон — сто процентов у него есть брат близнец. Сто процентов. Он чувствует себя пристыжённым школьником, когда переходит по отметкам друзей Акумы, листая их странички, стараясь собрать как можно больше информации. Узнать удаётся не так много много, но это лучше, чем ничего: один из парней оказывается сокурсником Акумы, и так Курсед узнаёт, что сын Винтур учится в Шотландии, в Сент-Эндрюсском университете и, судя по всему, любит пить светлое пиво и греблю. Так же ему удаётся найти девушку с ником morpheya, с которой они посещают один конный клуб, и в сохранённых историях оттуда удаётся увидеть эту раздражающе ровную осанку и, чего греха таить, обтянутые белыми штанами ягодицы, что так некстати бьются о кожаное седло. Приходится признать, что парень имеет не только миловидное лицо, но и достаточно крепкое тело, которое так и хочется одеть во что-то своё, сшитое специально на заказ по индивидуальным меркам. А потом раздеть. Чтобы одеть снова. И снова. И снова. И снова. Он смотрел яркое фото в чужом инстаграме, которое даже вывел на экран телевизора, примечая каждую деталь, что удавалось разглядеть. Маленькое. Достаточно маленькое тело, но при этом поджарое от большого количества тренировок ― в профиле было и плавание, и теннис, и гольф на фоне бескрайнего поля, и скачки, и бильярд, на стол для которого парень так удачно опёрся, позволяя увидеть результаты сидения в седле ― ткань пошитых на заказ брюк песочного цвета, без единого логотипа и погрешности, слегка обтянула напрягшееся бедро, и ― чего греха таить ― Курсед несколько раз прошёлся взглядом по ягодицам. Чисто из профессионального интереса. Исключительно из-за него. В момент он буквально падает на колени, доставая неразобранный чемодан из-под кровати ― чиркает молнией, ищет среди вороха одежды завёрнутые в плёнку листы, тут же вскакивая обратно. В его голове образ ―нет ― два образа, они текут, шумят, пестрят яркими красками и жаждут, жаждут, что их нарисуют, придадут форму линиями и воплотят в реальность. Курсед это и делает ― рисует, пока за окном не виднеются утренние кисельные разводы, пока глаза не краснеют, слипаясь против воли, пока рука не выезжает за контуры, оставляя на силуэтах корявые чёрточки. Одеть. Одеть. Одеть. Одеть. Ему до ужасающего безумия хочется одеть его. Именно его.