Восстание маленьких злодеев

Николай Леонидович был неумолим. Впрочем, я и не пытался умолять его. Он загружал нас работой, не давал отдыхать и за каждый проступок лишал ужина. Впрочем, не воды, во всяком случае. Мне бы хотелось перегрызть ему горло, но… Если честно, я… Не мог. Осмысление того, что дядю услали на Марс, лишило меня сил. Апатия. Мне ничего не хотелось и, в общем, даже и есть, так что угрозы и наказания Николая Леонидовича ничего не значили. К следующему сеансу связи мы с Нольди сидели одинаково. Далеко и с опущенными головами. Сил не было, а гордость, что заменила бы их, шептала, что любой концерт тут никого не впечатлит. Радостную беседу кукушки с петухом в исполнении Николая Леонидовича и Истребителя я слушал безучастно, не имея желания даже огрызаться. Конечно, мы идём на поправку, конечно, он молодец, конечно, они оба молодцы! Моё безразличие и послушность Нольди — уверен, фальшивая — их восторгали. Они были так собой довольны, что хотелось плюнуть обоим в лица. Но… Что этот плевок изменил бы? Дядя не прилетел бы назад. И я… Даже не смогу достать его там. Не смогу. Все кончено. Сколько лет мне опять ждать, сколько лет терпеть и притворяться? Хочется кричать, рвать волосы на голове и рыдать. В голос. Но я не доставлю им такого удовольствия.

***

Нольди очень старался, в отличие от меня. Что ж, у него была причина бороться. Он не спорил с Николаем Леонидовичем. Говорил с ним очень вежливо. Старался выполнять все, что ему скажут. Но шло время, а его стратегия не приносила плодов. Поблажки, лучшее отношение, разговор о возвращении домой — ничего из этого он не добился. Отчасти, даже стало хуже: Николай Леонидович, решив, что Нольди все это нравится, попытался нагрузить его ещё больше. Нольди через силу отвертелся, перестав справляться с работой вообще. Он пытался любезничать и с Истребителем, но Истребитель так на него взглянул… Еще и стал предупреждать Николая Леонидовича на этот счёт. Следующую неделю последний был даже слишком строг с Нольди. Мне все казалось, скоро Нольди не выдержит и расплачется. Но он держался, так что я, в какой-то миг, даже почувствовал к нему уважение. Правда потом он все-таки сорвался. Ночью, в нашей общей комнате. — Это все твоя вина! — шикнул он мне. — Зачем тебе понадобилось мне мешать?! Внезапно захотел быть героем?! Наслаждаешься теперь?! Я не чувствовал острого желания говорить с ним, но все-таки ответил, устало и безразлично: — Ничего личного, ничего героичного. Просто не хотелось, чтобы дядя пострадал от твоих фокусов. Ты вёл себя слишком истерично. — Ой, иди ты!.. Сам как себя вёл, когда говорил с Истребителем? А сейчас что? — Ничего. На все плевать. Конец. — Слабак. Я холодно хмыкнул. Вот уж в чьём мнении я не нуждаюсь, так это в мнении очарователя хомяков. — А твой отец!.. Я бы со всем согласился, но он не закончил. — Ну ты же сам уверял Растяпкина, что мне надо его слушаться. Так что это ты должен наслаждаться. — А ты откуда знаешь? — вздохнул Нольди. — Он сам растрепал, — пожал плечами я. — Вы общаетесь? — Переписываемся. — Голубки. — Заклятые враги. Не погань высокие отношения своим воображением. — И что пишет? Как сильно тебя ненавидит? — И это тоже… — И ничего полезного? — Пока дядя на Марсе, полезное на Земле отсутствует. — Слабак.