12 часов

      Следующая неделя проходит для клонов как в тумане.       Когда им сообщили о смерти Вару, к ним незамедлительно прокралась мысль «он просто шутит». Он всегда шутит, он всегда шутит идиотские шутки, чтобы побесить клонов и потешить своё желание находиться в центре внимания.       Он всегда шутит. Но не в этот раз.       Клоны убедились в этом, взглянув на бледное, холодное, мёртвое тело Вару в холодильнике морга.       Его глаза плотно закрыты, словно он просто прилёг подремать. Свежие швы и порезы на теле уж очень были похожи на грим, который он делал себе на прошлый Хэллоуин и пугал этим Зонтика. В этот раз они были настоящими, вот только сделать они уже ничего не смогли — Вару умер ещё до прибытия скорой.       Осознание происходящего в упор не жалело допирать ни у кого. Все семеро стояли и глупо пялились на уже давно остывший труп, надеясь, что своим испуганным взглядом они заставят Вару распахнуть глаза, вскочить на ноги и прокричать «я вас разыграл!». Бледное лицо Вару плыло в пелене слёз, а его задорная улыбка, румянец и еле заметные ямочки на щеках наотрез отказывались проясняться в расплывчатых воспоминаниях.       Они не помнят его улыбки.       Ни у кого не отпечатались в памяти хоть какие-то чёткие воспоминания с похорон — только мутные бледно-серые картинки всплывали перед глазами, вызывая лишь протяжную боль в груди и слёзы. Они не смотрели на его могилу. Не смотрели на его имя, фотографию, дату рождения и смерти. Фотография была старой, дата рождения ненастоящей, а дата смерти — вполне реальной. И эта жестокая реальность смачно дала поддых клонам и Фёдору, который тоже сначала не поверил в смерть своего творения.       — Это что, шутка такая? — задорно ухмыляясь, поинтересовался Фёдор, ответив на звонок.       Нет, Создатель, не шутка.       На похоронах никто не обронил ни слова. Клоны и создатель стояли в абсолютной тишине, и эту тишину прерывал лишь глухой раскат грома, предвещающий скорую грозу. Полил дождь, и он словно тоже оплакивал потерю. А затем зарыдал Зонтик. За ним заплакал и Феликс, а Габриэль молча утирал слёзы, не до конца принимая происходящее. Ромео подорвался успокаивать разрыдавшихся валетов и расплакался сам. Данте что-то тихо говорил, а Куромаку молча стоял поодаль, растерянно смотря себе под ноги. Пик болезненно чертыхнулся и поспешил уйти с похорон, чувствуя, как сердце болезненно сжималось.       Пик прождал клонов полчаса в машине, пока они не вернулись. Куромаку сел за руль, Пик рядом. На заднем ряду уселись Данте, Габриэль и Ромео, а на среднем — Зонтик и Феликс, а третье место у правого окна пустовало, потому что раньше оно принадлежало Вару. Но сейчас оно не принадлежит уже никому, потому что Вару больше нет.       После его смерти, жизнь в доме словно лишилась красок, оставив клонов доживать свои дни в пустой серой коробке. Ведь никто больше не орёт с утра пораньше, никто не шутит идиотские шутки, никто не смеётся во всё горло. Раньше бы клоны выдохнули с облегчением, если их не разбудит это зелёное недоразумение в самую рань, в какую даже Куро ещё спит. Но сейчас всё… как-то не то. Всё стало пустым и абсолютно безжизненным. Их жизнь стала вдруг настолько непривычной, что всем семерым становилось не по себе.       — Если бы Вару сейчас увидел наши кислые мины, он бы и сам впал в эту депрессуху, — невесело усмехается Феликс, уже пять минут размешивающий сахар в чае, да с такой интенсивностью, что там и ложка небось уже растворилась.       — Не-е, его бы наши кислые мины раздражали, — отвечает Ромео, лениво развалившийся на диване. Журнал, которым он безуспешно пытается отвлечься от тоски, за полчаса не продвинулся дальше второй страницы. — Поэтому он бы сделал всё, чтобы раздражал теперь он нас всех своим присутствием и тупыми шутками.       — Теперь он бесит тем, что его нет! — раздражённо кричит Феликс и чувствует, как намокают глаза.       — Раньше мы не встречались со смертью, — мрачно произносит Куромаку, который тоже не может отвлечься чтением газеты. Маска серьёзности, что уже словно прижилась на его лице, вдруг треснула, и сейчас на нём играет лишь страх и неуверенность. Он с силой сжимает пальцами газету и кусает нижнюю губу. — Я всегда представлял это рядом случайных событий или чьих-то решений. И никогда не мог в полной мере представить, каково это — потерять кого-то родного.       — Мы ведь даже не попрощались с ним, — тяжёло произносит Феликс, чувствуя, как в горле больно колит приступ слёз. — Выгнали в магазин и ничего не сказали.       — Я сказал ему, что мы хотим не видеть его, и чтобы он уходил, — голос Куромаку звучит надтреснуто, и тот чувствует, как в глазах защипало. — Это вообще нормально? Так разве должны говорить братья? Зачем я это вообще сказал?!       Пик неподвижно сидит в кресле, сложив ноги по-турецки и в пол-уха слушая разговор клонов.       «Разве так должны говорить братья?»       Не должны, а Пик Вару вообще за брата не считал. Или не хотел считать. Или ему было просто в кайф идти поперёк представлениям Вару, который всегда считал Пика своим старшим братом? Пик не знает. И не хочет знать, потому что в этом нет уже никакого смысла.       Вару мёртв.       Пик глубоко вздыхает, когда от этой мысли в груди ноет протяжная боль. Без Вару их общая комната стала настолько серой и пустой, что Пик едва подавляет в себе желание начать громить всё вокруг. Опустевшая кровать продолжает стоять неопрятной и незаправленной, плакаты всё ещё висят на стене, а бардак на столе продолжает собирать пыль. Никто к его вещам даже прикасаться не хочет. Особенно Пик. Но и смотреть на них тоже не было желания. От них пахнет Вару, на них отпечатки его пальцев и запах его дезодоранта. В них слишком много Вару, и Пик не находит в себе ни сил, ни желания избавляться от последних воспоминаний о Вару. С ним даже фотографий у Пика нет, от чего Пику становится настолько противно, что единственные воспоминания об образе Вару упорно ускользают из его памяти.       Единственное, что он забрал у Вару — его зелёные очки, которые тот не снимал, вероятно, никогда. Пик осторожно вертит стекляшки, стараясь не замарать линзы. Почти невесомо касается кончиком большого пальца изображения спирали на одной из линз и тяжело вздыхает. Он никогда не видел валета без очков. Даже не знает цвета глаз своего валета. Он вообще о нём ничего не знает. Возможно, если бы Пик уделял ему внимание и проводил с ним чуть больше времени, они могли бы подружиться.       От этих мыслей на душе становится противно, горько и одиноко.       — Люди не умирают, — подаёт голос Данте, — они просто перестают быть рядом.       — Зачем он тогда ушёл от нас? — надламывающимся голосом спрашивает Феликс, едва сдерживая слёзы.       — Это был просто несчастный случай.       — Этот «просто несчастный случай» забрал у нас брата, — Феликс не сдерживается и плачет. Сидящий рядом тише воды ниже травы Зонтик присоединяется к нему и протяжно скулит.       — Я сказал ему, чтобы он уходил… — мертвенно повторяет Маку.       — Со словами нужно быть крайне осторожны, ведь…       — Я знаю, Данте! — срывается Куро и вскакивает с места. — Знаю, заткнись уже! И без тебя тошно.       Данте качает головой, грустно улыбаясь, а его руки и губы едва заметно дрожат.       Габриэль молча наблюдает за этой сценой, абсолютно не понимая, как на это реагировать. Не понимает, почему братья ссорятся и срываются друг на друга. Им, конечно, всем тяжело, но зачем давить на атмосферу негативом ещё больше?       — Может, посмотрим вместе фильм? — предлагает Габриэль. — Устроим вечер кино чуть раньше. Чья очередь выбирать, что посмотреть?       Клоны переглядываются, молчат некоторое время, а затем Феликс протяжно стонет.       — Вару…       С трудом натянутая улыбка сходит с лица Габриэля, а ушки грустно опускаются.       Мрачная атмосфера едва достигает своего пика напряжения, как в дверь громко стучат.       — Я открою, — надломано произносит Куро и быстрым шагом направляется ко входной двери. Клоны делают вид, что не замечают, как второй вытирает слёзы рукой.       Из коридора слышится крик тринадцатого.       — Куромаку-у! — Джокер, похоже, обнимает трефового, но быстро оказывается оттолкнутым.       — Чего пришёл? Мы тебя не ждали, — грубо произносит Куромаку и возвращается в зал.       Джокер, мокрый и замёрзший после прогулки под мокрым снегом, как ни в чём не бывало, проходит следом и не успевает поздороваться, как хмурится от вида семи кислых мин.       — Ты что, пешком сюда шёл? — интересуется успокоившийся Феликс, стараясь отвлечься хотя бы приходом ещё одного сумасшедшего брата. — Почему не использовал магию?       — Ну я ж теперь типа человек, — пожимает плечами Джокер. — Захотелось прочувствовать мартовскую Россию на своей шкуре. Брр, — Красный вздрагивает от холода, — мне не понравилось. А вы чё все тухлые такие? Помер кто-то?       В зале становится настолько тихо, что клоны почти слышат, как собственная кровь течёт по венам.       — Зачем пришёл? — шипит Пик и цепляется ногтями в свои предплечья, стараясь держать себя в руках.       — Просто так, — хмыкает Джо и проходится по гостиной. — Мне что, нужен повод, чтобы повидать братьев?       — Поссорился с Фёдором? — интересуется Ромео, на что получает смущённое «да».       Клоны вздыхают.       — Мы, вообще-то, уже неделю не разговариваем. Так вы мне скажете, что у вас произошло? Чего такие хмурые, как на поминках?       — Вы с Создателем настолько поссорились, что он не удосужился рассказать тебе? — спрашивает Куромаку.       — Рассказать о чём? — не понимает Джокер.       Клоны неловко замолкают. Феликс и Зонтик готовы снова расплакаться, а Пик едва сдерживается, чтобы не психануть и не уйти в свою комнату, обязательно громко хлопнув дверью. Хочется одиночества.       — Вару умер, — отвечает, наконец, Данте, после длительного молчания. — Несчастный случай. На дороге.       — Оу, — неловко произносит Джо, опуская взгляд вниз. — А я-то думаю, кого-то не хватает, — грустно усмехается он и окидывает клонов взглядом, не находя знаковую кудрявую голову. — Мне жаль, правда. Весёлым парнем был.       Был…       — Ага, а теперь убирайся, — рычит Пик, не поднимая голову на тринадцатого. — И без тебя тошно.       — Пик!       — Всё в порядке, мне и в правду лучше уйти, — перебивает Феликса Джокер и возвращается в прихожую. — Эм, соболезную утрате. Это, правда, очень печально, — произносит Джо, абсолютно не понимая, как вообще поддерживать людей. — Надеюсь, вы, эм… оправитесь от этого?       Клоны не обращают на него внимания, поглощённые в собственные мысли и печали. Джо мнётся в коридоре, смотря оттуда на бледные кислые рожи клонов. Глубоко вздыхает, о чём-то раздумывает и входит обратно в зал.       — У меня есть одна идея, как вам помочь, но с условием, что вы не проговоритесь об этом Фёдору.       — Пошёл ты к чёрту со своими идеями, — срывается Пик и встаёт с дивана. — Убирайся отсюда, нам и без тебя плохо! — и направляется к лестнице.       — Эй, я могу вернуть вам его!       Клоны вздрагивают и дружно оглядываются на тринадцатого; даже Пик замирает возле лестницы, но поворачиваться не спешит.       — На время, но могу вернуть, — уточняет Джо.       — Можешь? Правда? — Феликс нетерпеливо подбегает к Красному и хватает за воротник куртки. — Ты можешь вернуть его?       — Повторюсь: на время и чтобы Федя об этом не узнал!       — На время, это насколько? — осторожно спрашивает Куромаку, поправляя очки.       — Часов скаже-ем… — тянет Джо, — на восемь.       — Восемь? Но это так мало, верни его хотя бы на сутки! — молит Феликс и получает от старшего щелбан.       — Будешь торговаться — буду снимать часы.       — Пожалуйста, Джокер! Нам не хватит восьми часов!       — А что? Каждому побыть с ним на час, даже ещё один в запасе останется.       — Шестнадцать, — просит Куро.       Джокер топчется и вздыхает.       — Десять.       — Четырнадцать! Пожалуйста, Джо, это очень важно для нас! — Феликс почти повисает на нём.       — Ну-у, Феликс, не веди себя, как ребёнок, — Джокер смущённо улыбается и отводит взгляд. — Не заставляй маму краснеть за тебя.       За рукав его тянет Габриэль.       — Пожалуйста, Джо, — и строит щенячьи глазки. — Мы хотим побыть с Вару ещё хотя бы полдня. Мы очень скучаем по нему. И мы хотим, чтобы он хотя бы перед смертью узнал, что он дорог для нас.       Взгляд Джокер мечется по сторонам и взглядом встречается с Пиком, что всё ещё топчется у лестницы. Одна нога уже стоит на первой ступени, а пальцы крепко цепляются в перила. Лицо того нахмуренное, но в его взгляде читается печаль.       Красный что-то невнятно бубнит и отпихивает от себя прилипчивого четвёртого.       — Двенадцать. Моё последнее слово и более не обговаривается.       Клоны молча кивают, благодарственно смотря на брата мокрыми глазами.       — Несчастный случай на дороге, говорите, — Джо задумчиво прикладывает ладонь к подбородку. — Что ж, раз уж так, спешу кое-что прояснить.       Клоны внимательно смотрят на Джокера, даже усмиривший свой гнев Пик подошёл ближе.       — Я верну вас обратно в прошлое. Ровно за двенадцать часов до его смерти. И если он умер, то он обязан умереть снова. Я даю вам двенадцать часов, чтобы вы просто побыли с ним в последний раз перед его смертью. Даже не пытайтесь это остановить.       — Но почему ты не можешь вернуть нас в прошлое, чтобы мы всё исправили? — возражает Феликс. — Чтобы Вару жил!       — Если бы так можно было делать, в мире воцарился бы хаос, — Джокер складывает руки на груди и строго смотрит на младших. Затем взгляд сочувственно смягчается. — Простите, но правила есть правила. Либо так, либо никак.       Клоны молча переглядываются. Разве у них есть выбор?       — Мы согласны, — решительно произносит Куромаку.       Остальные клоны кивают, а Пик взглядом прожигает в Джокере дыру.       — Пожалуйста, — тихо произносит он, и Джокер смеётся.       — Что не сделаешь ради любимых братьев, — и вытаскивает из куртки скипетр, который тут же вертит в руке. — Очень надеюсь на ваше благоразумие. Я вам доверяю.       Клоны, после предложения Джокера, искренне воодушевляются. Он даёт им возможность побыть с братом ещё двенадцать часов! Они успеют сказать ему то, чего никогда не говорили. Успеют обнять его, запомнить его запах и улыбку. Возможно, узнают его немного ближе.       Тринадцатый взмахивает скипетром и комната заполняется ярко-голубым свечением. А затем всё исчезает, и клоны просыпаются в своих кроватях. На часах семь двадцать три утра — до смерти Вару ровно двенадцать часов.