Смерти нет

      Впоследствии, вспоминая тот душный, знойный, бесконечный июнь 33-го года, Сандра всегда удивлялась избирательности собственной памяти. Так много, казалось, должно было бы уместиться в эти тридцать календарных дней, однако помнилось почему-то до обидного мало: какие-то дурацкие, случайно избежавшие омута забвения частности — пустые, незначительные, совершенно ненужные…       Например, она зачем-то отчётливо помнила огромные комки серого тополиного пуха, которые ветер гнал по тротуарам и мостовым старого города — от них тогда не было никакого спасу, — но так и не смогла воскресить в памяти ни одного разговора с Эбби. Она помнила бесовские пляски причудливых чёрно-красных теней на дурно белёном потолке спальни в пансионе старой вороны фрау Хольм, но совершенно запамятовала, как выглядела девочка в первые дни их знакомства. Помнила морщинистые, недовольно поджатые губы квартирной хозяйки, её бескровные голубые глазки, сухие руки, вдовью одежду, запах старости и кухонного варева, — но никак не могла собрать из разрозненных воспоминаний о возлюбленной тот образ чистоты и совершенства, которым столь опрометчиво очаровалась чуть позже и который пронесёт через всю оставшуюся жизнь — через лагерь, скитания и случайные связи — к одинокому дому на побережье, где вопреки всем законам мироздания прошлое сразу становится будущим.       Настоящее случилось с ними тогда, летом 33-го года, но Сандра не помнила, как оно началось — всё важное, истое поглотил безжалостный молох беспамятства.       «Отчего так? Почему?» — с тоской думала она, коротая в раздумьях очередную бессонную ночь. Беспокоясь и неясно страшась чего-то, она с тревогой вглядывалась в размытые сумраком черты белокурой женщины, спящей рядом. Та просыпалась и сонно спрашивала:       — Что? Снова? — И скорее почувствовав, нежели увидев кивок, притягивала к себе: — Иди ко мне, милая. Это сон, всего лишь сон… Ты ни в чём не виновата, моя хорошая, ни в чём. Всё в прошлом. Ч-ш-ш-ш…       И убаюкивала, укачивала как ребёнка, пока Сандра, почувствовав себя в безопасности, не погружалась в чуткий тревожный сон, из которого её вновь и вновь вырывал старый, повторяющийся на протяжении многих лет, кошмар.

***

      — Александрина, вы спуститесь к завтраку? — фрау Хольм негромко постучала в дверь апартамента за номером «2», и в этом неуверенном стуке слышалось всё её по-прусски сдержанное беспокойство: шутка ли, постоялица не показывалась за общим столом неделю, да и вообще, кажется, никуда не выходила. Жива ли? Здорова? — Вам принести кофе и почту, фройляйн? — не дождавшись ответа и чуть повысив голос, упрямо спросила она у тишины номера, и на сей раз её упорство было вознаграждено.       — Почту? — постоялица резко распахнула дверь и предстала перед хозяйкой пансиона в небрежно накинутом прямо на ночную рубашку рабочем халате. Волосы её были в беспорядке, а мертвенная бледность и покрасневшие, блестящие слёзкой глаза свидетельствовали о бессонной ночи. — Для меня есть почта? — недоверчиво спросила она.       — Да, два письма, — кивнула фрау Хольм. — Вам принести?       — Будьте любезны, — выдавила из себя Сандра и, поколебавшись, спросила: — Какое… какое сегодня число, фрау?       — Двадцать девятое, милочка. — Ответила фрау Хольм и, заметив растерянность на лице своей странной квартирантки, добавила: — Июня.       — Июня? — ошарашенно переспросила Сандра. — Это точно? То есть я хочу сказать, вы в этом совершенно уверены?       — Как в том, что нынче на завтрак рисовый пудинг, фройляйн, — раздражённо откликнулась хозяйка пансиона и, неодобрительно покачав головой («Художники!.. — что с них взять?»), отправилась вниз за корреспонденцией.       Вернувшись, она хотела было без стука войти в приотворённую дверь, но невесть откуда взявшаяся постоялица вновь преградила ей дорогу.       — Я сделала вам кофе, — сказала фрау Хольм, пытаясь через плечо Сандры разглядеть, во что превратились апартаменты, в которые ей не было доступа почти две недели. — А почта под кофейником. Вы…       — Благодарю вас, — невежливо прервала её Сандра и, взяв поднос, захлопнула дверь прямо перед любопытным носом квартирной хозяйки.       Оставшись одна, она с размаху поставила поднос на кофейный столик у одного из кресел в своей маленькой гостиной и коршуном набросилась на корреспонденцию. Одно письмо (большого формата, без марок, густо обляпанное красными и синими печатями) она отложила сразу — ясно, что оно пришло из правительственного учреждения и, возможно, содержало ответ на запрос, сделанный почти три месяца назад. В другое время она вскрыла бы его немедленно, но сейчас её больше интересовала личная переписка. Схватив обклеенный марками конверт международной почты, она впилась глазами в чуть смазанное имя отправителя и разочарованно застонала: послание было от Пабло, а вовсе не от Рады, которая так и не ответила на последнее письмо с признанием.       «Быть может, с ней что-то случилось, и Пабло мне об этом сообщает?» — испуганно подумала Сандра и поспешно вскрыла конверт. Быстро пробежав по диагонали текст на первой странице, она перевернула лист и, почти сразу наткнувшись на обороте на знакомое имя, начала читать. Не поверив глазам, прочла эти несколько строк ещё раз, а после, почувствовав лёгкое головокружение, бессильно опустилась в кресло: полученное известие оглушало, ошеломляло, сбивало с ног.       Немного придя в себя, она ещё раз перечитала новость, а затем, громко фыркнув, скомкала письмо и отбросила его в сторону. Вскочила и нервно прошлась по гостиной — от окна к двери и обратно. Оказавшись рядом с письменным столом, схватила листок бумаги и стальное перо, кое-как расчистила небольшой участок заваленной художественными принадлежностями и рисунками столешницы. Не присаживаясь, неудобно согнувшись, начала писать — небрежно, оставляя кляксы, часто окуная наконечник пера в чернильницу.       «Милая Рада!       Только что получила весточку от нашего дорогого П. и спешу поздравить тебя с радостным событием, которым столь внезапно (sic!) ознаменовалась твоя «скучная размеренная» жизнь, о которой ты писала в каждом письме. Ведь писала же, верно? Или мне опять явилось то, чего не было? Или это наш общий друг вновь перебрал дешёвого портвейна, и «скромная церемония у алтаря» привиделась ему в том пьяном бреду, без которого не обходится ни одна большая попойка? Пожалуйста, скажи, что это так. Ведь иначе этот фарс я объяснить не могу.       Впрочем… Впрочем, если уж верить написанному, то фарс приобретает элементы фривольного водевиля, в котором мне отводится не самая завидная роль рогатого осла. А твоего избранника, как водится, и вовсе не существует в природе: настолько хорош собой, умён, образован, великодушен этот неизвестный мне господин… Завидная партия, что ни говори. Ей-Богу, Рада, обычно такие люди за внешней обходительностью скрывают какой-нибудь тайный изъян: банальный геморрой или ещё что похуже — поросячий хвостик, к примеру. Надеюсь, ты удосужилась заглянуть в штаны своему суженому перед тем, как давать клятву у алтаря?»       Написав эти последние пропитанные ядом и желчью слова, Сандра в раздражении отшвырнула ручку и, почувствовав приближение приступа, заметалась по апартаментам, словно ища место, где можно спрятаться и переждать. Окружающее пространство начало привычно расширяться, постепенно заполняясь густым молочным туманом, в котором стирались все границы. А когда туман рассеялся, она вдруг увидела себя стоящей в большой незнакомой комнате с огромными, под потолок, окнами, из которых струился плотный осязаемый свет. Этот свет, словно простыня, обволакивал непросохшую глиняную скульптуру в центре комнаты — и Сандра с пронзительной ясностью, какая бывает только в предчувствии припадка, поняла, что неоконченная работа скульптора является композиционной аллюзией на микеланджеловское «Снятие с креста»: те же подкашивающиеся ноги, запрокинутая голова, неестественно вывернутые руки. Она хотела подойти ближе, чтобы понять, удалось ли неизвестному художнику повторить сложное в техническом исполнении решение гения, но время вышло, и больше Сандра не помнила ничего.       Из тьмы, что последовала за этим фанстасмогоричным видением, её выдернул громкий стук — опять черти кого-то принесли. Поднявшись с пола, она с трудом дотащилась до двери и, рывком распахнув её, застыла на месте, глядя прямо перед собой пустыми оловянными глазами.       — Я услышала шум, — начала было стоявшая за дверью фройляйн Мэйси, но тут же, узрев состояние соседки, испуганно замолчала.       — Что вам? — отрывисто спросила Сандра.       — Ни-ничего, — заикаясь, ответила незваная гостья. — Бог мой, Сандра, что случилось? У вас кровь…       Сандра хотела было сказать, что всё в порядке, и закрыть перед носом этой любопытной особы дверь, но, почувствовав, что сейчас опять потеряет сознание, начала медленно отступать вглубь комнаты — туда, где можно было бы найти хоть какую-то опору.       Эбигейл, опомнившись, подхватила её под руку, довела до дивана, осторожно усадила.       — Сейчас, — суетливо бормотала она, помогая прилечь. — Вот, надо под голову… И лёд, нужен лёд… Я сейчас…       — Холодно, — сказала Сандра, и, запахнув свой измазанный краской, пахнущий скипидаром, рабочий халат, засунула ледяные пальцы под мышки.       Фройляйн Мэйси растерянно заозиралась по сторонам, силясь найти в разгромленной комнате хоть что-то пригодное для укрывания.       — Платок. В спальне, — сонно подсказала Сандра, и Эбигейл опрометью бросилась в соседнюю комнату. Вернувшись, она накинула на трясущуюся в ознобе соседку тонкий пуховый палантин, и та, пробормотав «благодарю вас», тут же провалилась в некоторое подобие сна, который со стороны больше напоминал глубокий обморок.       Проснувшись (или очнувшись?), она некоторое время лежала без движения и безучастно смотрела в потолок, чувствуя себя той самой бессловесной аморфной тварью, мириадами которой кишит мировой океан и которой изобилует столь нелюбимая ею французская кухня. Должно быть, моллюски и устрицы, лишаясь панциря и оказываясь в горячем бульоне, чувствуют себя примерно также. Бедняги.       Наконец, преодолевая слабость, стараясь не обращать внимания на мелкую противную дрожь в суставах, Сандра приняла сидячее положение и судорожно сцепила зубы, чтобы не застонать — правый висок заломило от острой боли, а в затылке с шумом запульсировала кровь. Потом эти неприятные ощущения схлынули, но голову словно опоясал широкий огненный обод, постепенно уменьшающийся в диаметре.       «Мигрень… не меньше, чем на неделю, — обречённо подумала Сандра и медленно, стараясь не делать резких движений, поднялась с дивана. — Помнится, в старой планшетке были какие-то порошки. Вот только, где же она? Кажется, я рисовала в спальне…»       Осторожно ступая в полумраке, она двинулась по направлению к двери в другую комнату и только тут заметила, что не одна: фройляйн Мэйси стояла рядом с письменным столом и сосредоточенно перебирала разбросанные на нём рисунки, внимательно рассматривая их в мягком приглушённом свете настольной лампы.       — Кто вам разрешил рыться в моих вещах? — оторопев от подобной наглости, резко спросила Сандра.       Эбигейл, вздрогнув, обернулась.       — Извините, — виновато пробормотала она. — Вы так долго спали. А здесь было всё раскидано, и я просто начала наводить порядок. Увидела ваши рисунки. Я ведь тоже… Извините.       — Господь милосердный, — простонала Сандра и, схватившись руками за виски, заскрипела зубами боли. — Что вы «тоже»?       — Тоже рисую, — еле слышно, почти шёпотом, ответила Эбигейл.       — Да неужели? — Сандра саркастически хмыкнула и принялась искать свой портсигар. Обшарив карманы халата и сидение дивана, она вновь взглянула на свою настырную соседку и грубо спросила: — Вы всё ещё здесь?       — Извините, — чуть не плача повторила фройляйн Мэйси и медленно попятилась к двери.       Сандра же тем временем в поисках сигарет переключила своё внимание на кресло и машинально смахнула с него какой-то лист бумаги. Нагнувшись поднять, она так и замерла в неудобной позе, вглядываясь в свои собственные затуманенные полумраком черты: кто-то рисовал её спящей, и этот «кто-то» уловил те потерянность и беззащитность, что обычно скрывались под маской цинизма, которая, казалось, намертво прикипела к коже.       — Стойте, — велела Сандра мнущейся в дверях соседке и, взмахнув рисунком, спросила: — Ещё есть?       — Есть, — Эбигейл уставилась на собеседницу как мышь на змею и напряжённо, словно прилагая неимоверное усилие для сгибания шеи, кивнула.       — Так несите, — раздражённо бросила Сандра.       — У меня много, — робко сказала фройляйн Мэйси.       — Несите всё, что есть. Впрочем, нет, постойте. — Сандра, осознав, в каком виде собралась принимать гостей, криво усмехнулась: видела бы её сейчас мисс Дейкин — чопорная английская леди, всю жизнь посвятившая воспитанию детей святого семейства Хартманнов. Бедняжка падала в обморок, если кто-то из девочек забывал дома шляпку или перчатки, а уж при виде своей питомицы, ведущей светские беседы в замызганном полотняном халате с чужого плеча, верно и вовсе схлопотала бы апоплексический удар. — Приходите через час, — вздохнув, сказала Сандра. — Мне нужно привести себя в порядок.       — Конечно, — Эбигейл ещё раз кивнула. — Вам точно не нужна помощь? Может, всё-таки позвать доктора? Или принести лёд?       — Не нужно, Эбби, не беспокойтесь. — Сандра выдавила из себя некоторое подобие доброжелательной улыбки и сделала жест в направлении двери: — Я буду ждать вас через час, посмотрим ваши рисунки.       Оставшись одна, она отложила набросок и попыталась сосредоточиться на более насущных вопросах: нужно было прибраться в комнате, умыться и сменить одежду, обработать йодным раствором ссадины, а после всё-таки отыскать эти чёртовы порошки от головной боли — кажется, Рада говорила, что положит их в задний карман планшетки, чтобы всегда были под рукой.       Вспомнив о Раде, Сандра страдальчески поморщилась и принялась искать в царящем в комнате бардаке письмо от Пабло, чтобы на этот раз прочесть его полностью. Найдя, она включила верхний электрический свет — неестественно жёлтый, помаргиваюший, — и, присев на диван, погрузилась в чтение, с трудом разбирая мелкий убористый почерк приятеля.       О долгах Пабло, разумеется, молчал, однако сообщал и приятное: на одну из её картин, что пылилась в их общей мастерской, нашёлся покупатель — так что, если дело выгорит и сделка состоится, он немедленно вышлет деньги переводом.       «Немедленно, как же, — проворчала себе под нос Сандра. — Когда собаки залают хвостами и луна превратится в зелёный сыр — не иначе. Надеюсь, он пришлёт хотя бы половину. Это было бы весьма, весьма кстати».       Надо признать, что за полгода пребывания в Берлине она порядком поиздержалась, и сейчас на её банковском счету лежит последняя сотня марок, а в кошельке глухо звенит какая-то незначительная бронзовая мелочь — на покупку сигарет и оплату трамвая. Благо за постой уплачено на месяц вперёд, но, если Пабло опять потратит чужие франки, как свои собственные, положение станет плачевным, и придётся обращаться за помощью к семье. Представив, с каким злорадным удовлетворением отец предложит ей деньги, Сандра передёрнулась: скорее она пойдёт в судомойки, нежели на поклон к главе семейства Хартманнов.       Конечно, лучшим выходом было бы вернуться в Париж, однако дело, ради которого Сандра вернулась в Германию, так и не стронулось с мёртвой точки: бюрократы из Бюро по учёту потерь молчали как проклятые, а сама она месяц провела в четырёх стенах, ожидая письма от Рады и то сожалея о сделанном признании, то мысленно смиряясь с любым её ответом. А та, оказывается, морочила ей голову, водила за нос, встречалась за её спиной с мужчиной, скрывала помолвку…       Вздохнув, Сандра без интереса прочла последние сплетни об общих знакомых и, бессильно уронив руки на колени, устремила взгляд прямо перед собой. Несмотря на многочасовой сон после приступа, она всё равно чувствовала себя усталой и разбитой, да и ноющая боль в висках и затылке не улучшала самочувствия. Нужно было принять душ и переодеться, но она всё сидела, погрузившись в горькие раздумья о предательстве Рады и той неприкаянности, которой вновь отметилась жизнь: отныне и Париж она не могла назвать своим домом, и не было на земле места, куда бы можно было возвратиться из странствий…       Спустя несколько минут Сандра всё-таки встала и, тяжело ступая, пошла в ванную комнату. Включив еле тёплую воду (верно, уголь опять взлетел в цене), она скинула с себя халат и ночную рубашку, забралась под бьющие из лейки прохладные струйки и заставила себя стоять на месте. Чуть привыкнув к холоду, вообще закрутила горячий кран и, судорожно втянув ноздрями побольше воздуха, сцепив до желваков зубы, поджав пальцы на ногах, принялась считать до ста. Выдохнув «девяносто девять», поспешно выключила душ и, схватив полотняное полотенце, начала яростно, до красноты, растираться грубой тканью. Испытанный годами способ помог и сейчас: тело налилось радостной силой, в голове посвежело, да и головная боль отступила, временно сдав свои позиции. Сандра знала, что мигрень вскоре вернётся, но пока этого не произошло, необходимо было заняться делами: прочесть то официальное письмо, что не было прочитано утром, и написать Пабло грозное послание с требованием выслать хоть каких-нибудь денег.       О фройляйн Мэйси Сандра, разумеется, напрочь забыла и вспомнила лишь тогда, когда та появилась на пороге — розовая от волнения, прижимающая к груди огромную кипу разноформатных листов, она нервно переминалась с ноги на ногу, не решаясь войти.       — Вот, — наконец сказала она. — Не смогла отобрать и принесла всё.       — Так-таки всё? — усмехнулась Сандра. — Проходите, Эбби, не бойтесь. Я сейчас расположена любить человечество и вас в том числе.       Фройляйн Мэйси неуверенно улыбнулась шутке и вошла. Остановившись посредине комнаты, она в нерешительности замерла — видимо, не знала, куда пристроить свою ношу.       Сандра сняла с кофейного столика поднос с утренним кофе:       — Кладите сюда, — скомандовала она. — Я посмотрю.       Эбигейл попыталась разместить все свои работы на маленькой столешнице, но не преуспела: добрая половина листов благополучно спланировала на пол. Сандра, легко наклонившись, собрала рисунки и, усевшись в кресло, начала быстро их просматривать, никак не комментируя увиденное. Закончив с упавшей частью, она также молча потянулась к тем, что лежали на столике.       — Всё это, конечно, никуда не годится, — закончив, резюмировала она. Подняв глаза на застывшую в ожидании вердикта Эбигейл и заметив, что её гостья стоит, кивком указала на диван: — Присядьте. Кто вас учил?       — Никто, — присев на самый краешек, тихо ответила Эбигейл. — Я самоучка.       — Самоучка? Вот как? — Сандра удивлённо приподняла одну бровь и с интересом посмотрела на фройляйн Мэйси. — Тогда вам надо учиться.       — Папа не одобряет, — ещё тише ответила Эбигейл. — Говорит: блажь.       Она нервно потеребила оборку на платье, и Сандра с трудом сдержалась, чтобы не сделать ей замечание, но, вспомнив рассказы Эбби о детстве, в котором негде было набраться хороших манер, прикусила язык. Фройляйн Мэйси же вдруг спросила:       — Вы научите меня?       — Простите? — удивилась Сандра. — Нет, Эбби, что вы, я не даю частные уроки.       — Пожалуйста, прошу вас. — Эбигейл умоляюще взглянула на свою соседку и поспешно добавила: — Разумеется, я хорошо заплачу.       Сандра, услышав последние слова собеседницы, недовольно поморщилась: ох уж эти американцы — всегда и всё меряют деньгами. Однако, вспомнив о последней сотне марок, что одиноко ждала своего часа в хранилище Национального банка, невольно задумалась: может, на этот раз стоит поступиться своими принципами и всё же согласиться на неожиданный заработок? Конечно, с учениками одна морока, и толку от них чуть, но деньги…       — Что же, — приняв неожиданное для себя решение, протянула Сандра. — Если вы так этого хотите, то я буду давать вам уроки, Эбби. Но учтите, дорогая, у меня весьма скверный характер. Настолько скверный, что мой последний ученик сбежал после того, как я запустила в него дурно сколоченным подрамником. — Сандра, увидев вытянувшееся при этих словах лицо своей новоиспечённой ученицы, не сдержалась и ехидно просила: — Вы сможете сколотить приличный подрамник, фройляйн Мэйси?       — Подрамник? — растерянно переспросила Эбигейл. — Нет. Думаю, нет. Но я… я научусь. Вот увидите.       — Научитесь, — насмешливо пообещала Сандра. — И не только этому. Живопись — тяжёлая и зачастую грязная работа. Ремесло, которое иногда рождает шедевры. Так что, если вы думаете, что будете стоять у мольберта в белоснежном платье и писать цветочки, то ищите себе другого учителя. Потому что у меня вы будете колотить подрамники и мыть кисти, а через годик-другой я, быть может, доверю вам загрунтовать холст. Все ещё хотите брать уроки?       — Да, — фройляйн Мэйси загипнотизированно кивнула.       — В таком случае мне нужно понять, что вы можете.       — Я готова, — серьёзно ответила Эбигейл, видимо, внутренне приготовившись до конца дней своих мастерить подрамки. — Что делать?       — Рисовать, — Сандра пожала плечами и, небрежно смахнув со столика плоды неустанных трудов фройляйн Мэйси, водрузила обратно поднос с сервировкой для кофе. Отодвинув кофейник, она накинула на него грязную тряпку, о которую обычно вытирала руки — так, что получилось некое подобие фоновой драпировки, — а затем, составляя нехитрую композицию, выдвинула вперёд молочник и маленькую фарфоровую чашку. Немного подумав, достала из ящика с красками крупный осколок осыпающейся бурой крошкой сангины и дополнила им натюрморт.       — Рисуйте, — закончив, приказала она и сунула в руки соседки погрызенный на кончике карандаш и свою планшетку с чистым листом бумаги. — Пока без теней, контурно.       Эбигейл принялась выполнять задание — не слишком уверенно, но очень старательно, — а Сандра, сдерживая порыв вмешаться и показать «как надо», какое-то время внимательно наблюдала за ней. Убедившись, что свалившаяся ей на голову ученица совершенно незнакома с основами рисунка, устало вздохнула.       — Слишком много лишнего, — сказала она и, выхватив из пальцев фройляйн Мэйси карандаш, несколькими уверенными штрихами обозначила один из предметов. — Видите разницу?       — Вижу, — потерянно прошептала Эбигейл, — но я не понимаю, как…       — Учитесь мыслить простыми фигурами, — Сандра быстро заключила контур кофейной чашки в квадрат и заштриховала внешние области. — Нужно просто отсечь лишнее, понимаете? Сейчас вы делаете это по наитию и компенсируете отсутствие техники эмоциональной составляющей, которая, безусловно, тоже важна, но не первостепенна, — Сандра говорила резко, отрывисто, досадуя на саму себя, что не может толком объяснить такие простые вещи. — Это как в музыке, Эбби: если вы не будете считать ритм, то никогда не споёте даже самый завалящий романс, каким бы ангельским ни был ваш голос. Понимаете?       — Кажется, да, — неуверенно сказала Эбигейл. — Мне просто нужно набить в этом руку.       — Отлично, — энергично кивнула Сандра и тут же, пожалев о резком движении, скривилась от вступившей в висок резкой боли — изгнанная холодными обливаниями мигрень вернулась и вновь напомнила о себе. — Чёрт… — едва слышно пробормотала она и, пытаясь скрыть от посторонних глаз своё внезапное недомогание, вымученно улыбнулась гостье: — Вот что, Эбби, давайте на сегодня закончим, хорошо?       — Давайте, — Эбби неуверенно улыбнулась в ответ и вдруг неловко спросила: — У вас болит голова?       — Немного, — вяло ответила Сандра. — Видимо, что-то с погодой… не так.       — Вы знаете, я могла бы помочь, — смущённо сказала Эбигейл. — Если вы позволите, конечно.       — Помочь? — удивилась Сандра. — Чем же, позвольте узнать? Принесёте лёд?       — О, — смутилась от столь откровенной насмешки фройляйн Мэйси. — Нет, не лёд. — Она немного помялась, словно собралась говорить о чём-то неприличном, а потом пустилась в путанные и излишне многословные объяснения: — Знаю, Сандра, это звучит немного необычно (если не сказать — странно), но я научилась этому в Китае… со скуки, можно сказать. Папин секретарь Чжен Цин — видите ли, он был из местных, — и он показал мне некоторые вещи: как облегчить мигрень к примеру или как снять боль при обычном женском недомогании. Это бывает полезно, правда же? Пожалуйста, позвольте помочь вам. Я умею.       Она замолчала и умоляюще взглянула на собеседницу, ожидая вердикта. Сандра в ответ на её взгляд лишь покачала головой и хотела было отказаться от столь сомнительной помощи, но вдруг вспомнила, как Рада, захлёбываясь от восторга, рассказывала о некоем мсье Чэнь. Этот маленький старичок-китаец, спасаясь от Синьхайской революции, бежал из родной страны во Францию и вот уже двадцать лет зарабатывает на жизнь чудным медицинским искусством: втыкает в какие-то одному ему известные точки человеческого тела тонкие иглы, излечивая тем самым разнообразные хвори — в том числе и те, перед которыми пасует европейская наука.       Сандра, с трудом воспринимающая всё новое, отнеслась тогда к рассказам подруги скептически и наотрез отказалась попробовать лечить свой недуг подобным способом. Но сейчас, представив те дни, что ждут её впереди: бесконечные, безрадостные, полные выматывающей нутро боли, — она решила согласиться. Быть может, фройляйн Мэйси и правда научилась чему-то эдакому в своём Китае.       — Что же, Эбби, вы меня уговорили, — приняв решение, устало сказала Сандра. — Что мне нужно делать? Сесть? Лечь?       — Ложитесь на диван, — скомандовала Эбигейл, и когда Сандра исполнила требуемое, сама уселась в изголовье и осторожно пристроила голову соседки себе на колени. Затем аккуратно взяла голову «пациентки» в свои руки, положила большие пальцы рук на её виски и начала медленно массировать их по часовой стрелке, постепенно усиливая давление. Заметив, что болящая напряглась всем телом и, кажется, уже готова прервать едва начавшуюся процедуру, она ободряюще улыбнулась и тихо попросила: — Расслабьтесь, Сандра — иначе не получится. Вот так, вы большая молодец, — ещё тише, словно пытаясь усыпить или загипнотизировать жертву, сказала она, не прекращая своих странных манипуляций. — Я знаю, сейчас вам может быть немного больно или неприятно… Но это нужно перетерпеть. Обещаете?       — Обещаю, — так же тихо ответила Сандра, пытаясь отвлечься от неприятных ощущений и расслабить напряжённые мышцы — этой девочке совершенно не обязательно знать, что она не выносит чужих прикосновений (тем более к таким интимным местам как голова и шея) и сейчас, ощущая прикосновения мягких женских рук, чувствовует себя крайне неуютно. Да что там, неуютно! Настолько ужасно, что готова бежать на край света, лишь бы никто не нарушал целостности её хрупких телесных границ. Господь милосердный, когда же это кончится?       — Закройте глаза, — Эбигейл почему-то перестала массировать виски «пациентки» и, взяв её ладонь в свои руки, довольно сильно надавила неожиданно крепкими пальцами на какую-то точку на тыльной стороне. Сандра охнула и, прошипев не слишком приличное слово на французском, хотела вырваться из цепких лап этой шарлатанки, но не смогла — мышцы вдруг расслабились сами собой, а в солнечном сплетении, аккурат в том месте, где обычно трепетала жилка тревоги и беспокойства, запульсировала горячая кровь, и по всему телу разлился нестерпимый жар, который, впрочем, тут же сменился приятным теплом. Она не стала противиться этому уютному теплу, опустила отяжелевшие веки и позволила себе покачаться на тёплых ласковых волнах, постепенно погружаясь в лёгкую полудрёму, которая незаметно переросла в спокойный глубокий сон.       Проснулась она уже ранним утром — в тот час, когда яркий свет высокого летнего солнца проникает в незакрытые ставнями окна, подсвечивает золотом мелкие, танцующие в воздухе пылинки, ласковым теплом щекочет нежную кожу щеки. Проснулась и с полусна не сразу сообразила, где находится, и потому несколько мгновений нежилась на границе яви, наблюдая сквозь смеженные веки волшебный танец пыли и света и почти ожидая прихода мамы, которая всегда будила детей обязательным поцелуем.       Но мама, разумеется, не пришла, и Сандра, разочарованно вздохнув, открыла глаза. И только тогда не без смущения осознала, что голова её до сих пор покоится на мягких коленях фройляйн Мэйси, которая дремлет, неудобно откинувшись на спинку дивана. Сандра судорожно дёрнулась, и Эбигейл, спавшая, видимо, очень чутко, тут же заметно вздрогнула и быстрым неловким движением убрала руки от её волос.       — Сколько я проспала? — Сандра подскочила как ужаленная и поспешно отстранилась от женщины, на чьих коленях изволила почивать презрев все нормы приличия.       — Всю ночь, — сонно улыбнулась фройляйн Мэйси и, потерев заспанные глаза каким-то детским, очень милым жестом, принялась поправлять причёску, пытаясь незаметно размять затёкшую шею. — Доброе утро, Сандра.       — Доброе утро, — нахмурившись, ответила Сандра. — Почему вы меня не разбудили? Так неловко… Простите.       — Пустяки, — откликнулась Эбигейл. — Я привыкла не спать ночами — мои мальчишки часто болели, — а вам нужно было отдохнуть. Как вы себя чувствуете? Голова прошла?       — Прошла, — Сандра с удивлением прислушалась к своему налитому непривычной силой телу и вдруг почувствовала, что зверски голодна. — Интересно, завтрак уже готов? — Подумала она вслух, но тут же встрепенулась: — Хотя нет, потом… свет уходит.       И, вскочив, она опрометью бросилась к занавешенному мольберту — быть может, сейчас, в момент свободы от физического несовершенства, удастся понять, что же на холсте не так. Откинув тряпку, она жадно впилась глазами в почти завершённую работу и внезапно увидела: то место, где вода лесного озера отражает осеннюю красно-жёлтую листву окружающего леса, нужно выполнить рукой. Не кистью, не мастихином, а именно пальцами — сминая пластичное масло, формируя едва заметную рябь, оставляя на картине свой капиллярный узор. Чтобы исполнить задуманное, придётся снять весь верхний слой… Сандра уже потянулась за инструментом, но вдруг вспомнила об Эбигейл, которая всё это время стояла рядом, разглядывая почти законченный пейзаж.       — Нравится? — со странным волнением спросила Сандра, окидывая свою работу новым ревностным взглядом, выискивая малейшие изъяны и недостатки.       — Она прекрасна, — восхищённо прошептала её новоиспечённая ученица. — Само совершенство.       — Глупости, — отмахнулась Сандра и чуть нахмурилась, чтобы скрыть довольную улыбку. — Сейчас я буду доводить её до ума, а вы, Эбби, идите завтракать — мне нужен ученик со здоровым желудком.       — А как же вы? Принести вам что-нибудь?       — Кофе, — пробормотала уже мысленно погрузившаяся в работу Сандра. — И кусок хлеба с маслом. Можно два.