Осколки песни

      Гатт, представитель кунари, оказался тонкокостным эльфом, не из долийцев. Короткие волосы торчали непослушной копной, доспехи висели на нем будто с чужого плеча — огромные, делающие эльфа еще тоньше, чем есть. Странный, острый, нескладный. Лавеллан знал из документов Лелианы, что юношей Гатт был тевинтерским рабом, а освободил его Железный Бык со своими парнями. Бывший невольник, оказавшись на свободе среди кунари, сам принял решение обратиться в Кун. И, судя по всему, эльф неплохо прижился среди этих хмурых великанов, если уж ему поручили курировать союз с Инквизицией.       Но с кунари никогда не было просто. Предполагаемый союз мог быть заключен с одним лишь условием — если будет прервана цепочка поставок красного лириума в тевинтерскую столицу. Кунарийский дредноут, скрытый от взглядов с берега неспокойной морской гладью, должен будет уничтожить судно контрабандистов, а Лавеллан и Быки отвечали за то, чтобы отрезать подкрепление венатори с суши. Ничего сложного. Ночью уже встанут на тракт к Скайхолду.       Бык тепло похлопал Гатта по плечу при встрече, ворча что-то басом про старые служивые деньки в Сегероне. Эльф сдержанно улыбнулся и обратил свой взгляд на Инквизитора.       — Рад встрече, Инквизитор Лавеллан, — подчеркнуто официально произнес он, расправляя плечи, но даже с прямой спиной не удалось казаться выше долийца. Кажется, он тоже заметил это и хмыкнул с оттенком досады. — По отчетам Хиссрада, вы делаете хорошее дело.       Алларос в ответ на приветствие почтительно кивнул, переводя взгляд на смутившегося кунари.       — Твое имя — Хиссарад? — Улыбка тронула губы. Странно было слышать кунарийское имя, примеряя его к Быку. Конечно, Лавеллан понимал, что и у этого громилы имя есть. Но он никогда не задавался вопросом — какое именно, потому что хозяин слился со своим прозвищем так, что не различить было — где начинается Железный, и кончается Бык.       — В Кун нет имен. Мы предпочитаем называться тем, что делаем лучше всего, — любезно расплылся в улыбке Гатт, заставляя Быка поморщиться.       — Я выполняю тайную работу. Поэтому называюсь “хиссарад”. — Тяжело пояснил Бык, качнув рогатой головой. — Это можно перевести, например, как “хранитель иллюзий”, или что-то вроде…       — Лжец, — припечатал Гатт. — Это означает “лжец”.       Бык глухо рыкнул, заставив Гатта невинно вскинуть брови, а Лавеллан сощурился, поймав себя на мысли, что союз с кунари — хоть и политически-важная, но не самая приятная затея. Кунари были прямолинейны, а уж последователи Кун тем более: их религия закаляет, заставляет быть жесткими и непреклонными. Они любят осудить, любят проверить на прочность не делом, так словом. Видимо, Лавеллану просто повезло с Быком. Жаль, что тому не очень повезло с бывшими сослуживцами.       — Что ж, Гатт, рад познакомиться лично, — произнес Алларос, уводя беседу в нужное русло. Но как бы он не сдерживался, голос звучал льдом, и большой воли стоило не припечатать Гатта посохом об ближайший камень. Лавеллан очень, очень не любил, когда кто-то скалил зубы на его ближайших союзников.       — Кунари видят в этом союзе большой потенциал. Тевинтер был не самым приятным местом и до того, как пришли сектанты-венатори, — лицо Гатта выражало искреннюю любезность, но узкие глаза с прищуром кололи тысячей внимательных иголок.       — Вот уж правда. Порочные злодеи, опустившиеся на самое дно. И как с ними управиться? — Выплюнул Дориан из-за спины Инквизитора. Лавеллан не оглядывался, но внутренним взглядом видел, что маг стоит, вздернув гордый подбородок и сложив руки на груди. Губы поджаты в тонкую линию, а в глазах неусмиренное пламя. Павус имел сложные отношения со своей родиной, но каждое неловкое слово от чужака (а это слово обычно имело осуждающий оттенок, увы) Дориан воспринимал ощерившись, будто дикий зверь.       — Конечно, под Кун мы все жили бы лучше. — Добавил он.       — Я живу, — просто ответил Гатт, без малейшего страха встречаясь взглядом с альтусом. — Кунари спасли меня из тевинтерского рабства, когда я был вдвое моложе. Я не идеализирую Кун. Но он дал мне новую жизнь.       — Надеюсь, твоя жизнь без свободы воли, собственных решений и альтернативных путей действительно лучше, — участливо отозвался Дориан, заставив Лавеллана нахмуриться. Он мог бы вмешаться. Он мог бы вслух принять сторону Дориана, прекрасно понимая, как происхождение и родина может оставаться никогда не заживающим клеймом на коже. И болит, и ноет, но куда ты от нее? Можно не перенимать её обычаев, не принимать её порядков, иронизировать, зубоскалить, но внутри все равно цепляет. Лавеллан понимал эмоции Павуса, разделяя их по-своему, потому что сам был в глазах большинства людей лишь длинноухим дикарем. Но, в отличие от Дориана, он не мог позволить себе ставить личное впереди политики. По крайней мере, он старался.       “Я сломаю ему хребет”, — обжигал за плечом взгляд Павуса.       “Потерпи. Пожалуйста”, — остро дрогнули лопатки Лавеллана.       Гатт дернул верхней губой, с языка вот-вот капнет яд, но он сдержался и взял себя в руки, сделав скидку на то, что спутник Лавеллана — просто имперский варвар.       — Я здесь не для того, чтобы обращать вас в Кун. Мне лишь доверено проследить за тем, что вы выполнили часть соглашения. Красный лириум не должен попасть в Минратос. С таким количеством лириума безумные маги обратят своих рабов в бесконтрольных безумцев, и справиться будет почти невозможно.       — Именно за этим мы здесь. Что скажешь, Бык?       Великан фыркнул, Лавеллан видел, как обеспокоен его спутник, но кунари ответил спокойно и честно:       — Идея прикрывать дредноут такая себе. Все может пойти не так, а мы даже не поймем, в какой момент. Ошиблись наши разведчики — нам конец, потому что недооценили вражеские силы. Если мы не сдержим венатори здесь — конец дредноуту. Это огромный риск.       — Смею заверить, что последствия от поставки красного лириума в столицу Тевинтера гораздо разрушительнее, — откликнулся Гатт.       Да уж. Лириум. Минерал — благословение, минерал — проклятие. Увеличивающий магическую мощь, восполняющий силы, но имеющий одно коварное свойство: чем дольше его принимать, тем больше он необходим. Лириум связывает Церковь и храмовников, его используют и маги. Но если сорвутся, если выйдут из-под контроля — он сведет с ума, обратив живое существо в уродливое подобие себя самого. А уж про свойства красного лириума и говорить нечего. Нет минерала смертоноснее и безжалостнее. Он способен подарить магическую мощь тому, кто никогда не касался ни магии, ни Тени, но расплата за это будет неотвратима.       Тевинтер не вознесется благодаря красному лириуму, как рассчитывают венатори и их пособники — он падет.       — Почему мы просто не можем подавить их своими силами? Зачем нужно идти малой группой? — Спросил Варрик с ворчливой хрипотцой в голосе, морщась и стирая с лица капли дождя.       — Нас обнаружили бы. Они не дураки. Поставку бы перенесли, всё, что удалось обнаружить нашим разведчикам, пришло бы в негодность, и кто знает, получилось бы снова подобраться к ним так близко. Я понимаю, что это риск, но у нас есть шанс прервать поставки раз и навсегда, — откликнулся Гатт.       Несколько минут назад они разделились с Быками, которых возглавлял Крэм, чтобы одновременно подобраться к лагерям венатори на берегу. Сам Железный Бык остался в отряде Лавеллана, прогудев, что Инквизитора нужно прикрывать, а его парни и сами отлично справятся. Но он нервничал. Лавеллан чувствовал — сегодня сердце Быка неспокойно.       Отряд Крэма возьмёт на себя лагерь в низине, что дальше от берега. По сообщению разведки, агентов венатори там гораздо меньше. А Лавеллан с союзниками возьмет на себя главные лагеря мятежных магов, чтобы занять более выгодное положение. И задача правда казалась лёгкой, может быть, даже слишком. Но Лавеллан знал, что всё, что кажется лёгким, может обернуться самым неприятным образом. Таков их путь.       Достаточно ли они готовы? Достаточно ли прикрыли тыл?       Лавеллан старался гнать от себя эти мысли. Но они возвращались снова и снова. Возвращались, когда они вышли из укрытия к лагерю противника. Кружились гудящим роем в голове, когда Алларос произносил боевые заклинания, выпуская из посоха столпы наэлектризованных искр. Кусали за нервы, когда противники падали, сраженные, и ни один крик не прерывал тяжелых раздумий. Но Гатт…       — Держу пари, что тебе хочется обратно в Тевинтер, маг, — произнес эльф, оттирая с кинжала кровь о рукав своей куртки, промокшей от дождя насквозь. Видимо, он всё же решил взять реванш в споре с Дорианом. — Ох уж эта неспокойная ужасная жизнь в походах. Ни тебе охраны. Ни рабов.       — По-настоящему, друг мой, меня в этих краях ужасает только вопиющее невежество, — не остался в долгу Павус. Он ответил со спокойной иронией, смерив пренебрежительным взглядом посланника кунари, но Лавеллан заметил, как потемнело навершие его магического посоха.       — Ты ничего не знаешь об ужасе, — прошипел Гатт, перехватывая кинжал в ладони и делая шаг навстречу Павусу. Тот не шелохнулся, только вскинул брови участливо:       — А тебе не терпится мне его показать?       Лавеллан взрыкнул, ощерившись и скидывая с плеч удушливое терпение. Довольно. Тысячу раз довольно. Он решительно преградил дорогу Гатту, выхватывая из его ладони клинок — рукоять чужого лезвия неприятно обожгла ладонь, будто бы пытаясь отрезвить.       — Не смей. — Голос его звенел от злости, и всё тело было сжатой пружиной. Только тронь. — Ты не имеешь права говорить так.       Лезвие коротко и холодно блеснуло, в следующее мгновение воткнувшись в землю почти по самую рукоять. Хотя, видит Создатель, Лавеллан с удовольствием воткнул бы этот кинжал в горло Гатта. Натянутый, как струна, и взгляд острый, будто хочет оставить обугленное клеймо на коже кунарийского посланника. Ох, уж эти политические правила. Ох, уж этот его несносный характер.       Он двинулся дальше, оставив спутников в давящей тишине. Дурацкая ситуация. Что его так взбесило? Гатт же постоянно поддевал Быка, а Дориан так первый начал спор, вклинившись в их разговор тогда в лагере. Но Алларос чувствовал, что правильно — защищать своё. Да, его уважают (в основном) и не стараются его поддеть (в основном), но вот его ближайшие союзники такой благостью не обласканы (практически никогда). И это злило. У него просто есть метка на руке и есть звание — карт-бланш для страждущих. Поэтому ядовитые глотки захлопывались, давясь в своей желчи. Но каким был бы их непререкаемый Инквизитор без своих людей? Тенью самого себя. Отзвуком среди каменных стен.       Лавеллан шел дальше, шел и кипел, чувствуя отголоски яростной дрожи на кончиках пальцев. Если бы он обернулся, то заметил бы задумчивый и удивленный взгляд Павуса, который больше не смотрел на Гатта. Он изучал прямую спину Лавеллана и мысли его были где-то далеко от Штормового берега. Но они дышали в затылок Алларосу — тот просто не чувствовал этого.       Дредноут, после того, как они подали сигнал с берега, медленно выплыл из тумана. Корабль даже с берега выглядел грозной черной тучей, медленно приближающейся к небольшому кондрабандистскому судну. Несколько залпов из мощных орудий — и судно, со сломанной мачтой и пробитым боком, рьяно накрыли волны, слизывая с морской глади и утягивая вниз, ко дну. Лавеллан выдохнул, жадно глядя, как темная вода поглощает кажущийся крошечным корабль контрабандистов. Этот длинный день кончается. Славно. Домой, скорее бы домой — в Скайхолд.       — Инквизитор! - Бык окликнул его, и в голосе кунари была обеспокоенность, которая легла тяжестью на сердце. Слишком просто? Ну да, как же… Он подошел к Быку, проследил за его взглядом и увидел на берегу маленькие черные фигуры. Боевые отряды венатори. С магами. Как же скверно. Они медленно подходили к берегу, не замечая отряд Крэма.       — Они не справятся с ними… — Понимающе выдохнул Лавеллан. Взгляд его блуждал от венатори к дредноуту, который все еще был у берега в зоне видимости. И ему не хватит скорости, чтобы отплыть и вернуться в бушующее свободное море. Минуты медленно растягивались, оседали неприятным осознанием.       — Напомню. Если дредноут пойдет ко дну — о нашем союзе можно забыть, Инквизитор. — Возник некстати Гатт, заставляя Лавеллана досадливо поморщиться. Он понимал. Или Быки отвлекают венатори, обрекая себя на верную смерть, или они жертвуют дредноутом. Кунарийский корабль не выстоит против боевых магов. Инквизитор отшатнулся от края обрыва, до боли закусывая бледную губу.       Ну же, что ты выберешь, Инквизитор?       Правильно пожертвовать малым, чтобы обрести сильных союзников в виде кунари. Железный Бык переболеет. Зальет элем и ромом. В конце-концов, все проходит? Потеря своих бойцов забудется, поблекнет. Ведь так нужно действовать? Политически-выверенно, на благо Инквизиции. С холодной головой и погасшим сердцем. Разве не это он выучил, взяв на себя титул?       Как ты поступишь, Лавеллан?       Никакого эля и рома не хватит, чтобы возместить потерю семьи, верно? И боль во взгляде Быка останется. Затаится черным песком, скомкается, будет колоть зрачок изнутри, пробиваясь наружу. И никакими политическими успехами это ни перекрыть, ни оправдать голосом холодного разума.       Быть политиком?       Алларос посмотрел на Быка, чувствуя, как что-то трещит и рвется внутри него. Он понимал четко и совершенно ясно, что Бык сам не отдаст приказа к отступлению. Кунари, верный Лавеллану, готов пожертвовать всем. Потому что он хороший боец. Но Лавеллан не принимал на своем алтаре человеческие жертвы.       Или оставаться живым?       — Отзывай свой отряд, Бык! — Звонко крикнул в сторону. Острый, бледный эльф, замерший на краю обрыва и продуваемый мокрым ветром. Сердце его, на мгновение забывшее, как стучать о грудную клетку, теперь трепыхалось за ребрами свободной птицей. Он принял решение. Или оно всегда было, просто нужно было позволить ему сорваться с языка.       Лавеллан пил, хотя совершенно этого делать не умел. Босые ноги болтались над пропастью — он взгромоздился с бутылкой вина на отвесную стену Скайхолда и хмуро смотрел на молчаливые снежные шапки гор. На душе было гадливо.       К нему никто не лез с разговорами. В Скайхолд со Штормового берега возвращались молча, лишь коротко понукая лошадей. А Лавеллан все думал, думал, думал, никак не выйдя из оцепенения. Перед глазами все еще расцветал алым цветком взрыв, с которым кунарийский дредноут перестал существовать. Как и перестала существовать возможность военного альянса с кунарийскими бойцами. Как бы они оказались полезны в борьбе против Корифея...       «Наши корабли не тонут» — Сказал тогда Бык, зная, что произойдет после того, как боевые маги с берега выпустили огненные залпы. Этому союзу не суждено было случиться. И да, Лавеллан знал, что поступил верно. Он спас своих, но не пожертвовал ли слишком многим? И как будет на него смотреть Инквизиция? Слабый лидер? Малодушный эльф, который не может принять верного решения? Крэм, Быки готовы были пожертвовать собой. И Железный Бык был готов с ними расстаться. Но разве Лавеллан мог дать им испить этой горечи?       Он не чувствовал себя ведомым мудрой дланью эльфийских богов. Он чувствовал себя неприкаянным, потерянным. Ужасные сквозняки в душе.       — Hanal'ghilan*, я потерял свой путь. — Ветер собрал тихий шепот с его губ, гонцом спеша передать слова Великой Галле. Возможно, она услышит и даст ему знак. Ведь должно же быть что-то, что направит его и вернет внутренней стае покой?       — То есть, ты, не поведя бровью, решил исход военного союза, а теперь просишь священного оленя направить тебя на путь истинный?       Голос звучал мягко и вкрадчиво, проникая под кожу и заставляя вздрогнуть. Черт, бутылка вина два не выскользнула из пальцев в черную зимнюю пропасть. Лавеллан не обернулся, чтобы обжечь мага предупреждающим взглядом, только сделал жадный глоток прямо из горлышка. Горечь разлилась по языку, теплой волной прокатываясь от макушки до холодных пяток.       Пой-пой, птица-насмешник.       Вместе с морозным воздухом он вдохнул терпкий сандал с ноткой гвоздики. Натянутые нервы предательски загудели под кожей.       — А ты его посланец? — Поинтересовался как бы между делом, вскидывая острый упрямый подбородок. Ответом ему был низкий смех.       — Вряд ли эльфийская Галла взяла бы меня к себе помощником. Я не очень подхожу под ориентир для поиска верного пути, — Дориан подошел к нему, встав у плеча, и прижимаясь бедром к холодному камню стены. Лавеллан видел боковым зрением, что глаза Павуса внимательно изучают его профиль. И во взгляде его не было насмешки.       — Верно. Скорее под напоминание держаться подальше.       Темные брови взметнулись в почти настоящем удивлении, словно Дориан никак не ожидал от Лавеллана такой подножки. Губы растянулись в почти понимающей улыбке.       — В общем-то, я пришел выразить свое искреннее восхищение твоей дикарской натурой, Алларос, — он говорил медленно и вкрадчиво, заставляя Лавеллана внутренне собраться и замереть настороженно. Ни одной идеи, что может быть в голове у этого несносного мага. И ни одну не найти на дне темно-изумрудной бутылки, какая досада.       — Как ни старался, не могу забыть, как легко и безрассудно ты поставил под удар благосклонность кунарийского посланника. Конечно, его поведение было возмутительным, но он лишь последователь Кун, решивший, будто знает, что будет лучше для всего Тевинтера. А где же твои манеры, Инквизиторское высочество?       Лавеллан, подавившись то ли вином, то ли возмущением, резко повернулся к нему, подгибая под себя одну ногу. Волосы послушно подхватил прохладный ветер, щекоча кончиками светлых локонов щеки и шею. Дурной совсем. Он же пытался серьезно.       Встретившись со взглядом Дориана — в зрачках плескался мягкий смех, — Алларос выдохнул, как-то весь сдуваясь. Плечи опали. Павус протянул к нему ладонь и положил на согнутое колено. Непривычно, щекотно, будто иглами под кожу. Но стало теплее. Опять магичит без повода. И как только сил не жалко.       — Он заслужил, — сипло буркнул Лавеллан, постукивая пальцами по горлышку бутылки. Взял только одну? Упущение с его стороны. Но кто знал, что его взлелеянное одиночество нарушит вздорный тевинтерский маг.       — Я тебя умоляю. Чем же? Списком претензий к Тевинтеру? Да их и у меня наберется больше дюжины. Мне тоже скажешь, чтобы я не смел? — Последние слова он почти прошептал, заставляя Лавеллана невольно податься ближе, чтобы слышать. Хищная уловка.       — Ты смей. У тебя есть причины, — Алларос был уверен, что звучит резонно, но судя по улыбке Дориана, он просчитался. Вино подводило его, шумело в голове, как буйное море, мягким туманом застилало взгляд. Павус уже открыл было рот, чтобы высказать ему очередную колкость, но Лавеллан перебил тевинтерца, сбивчиво объясняя. — Мне гадко. Гадко от всего этого. Оно с душком. Инквизитор Лавеллан. Давайте посмотрим правде в глаза: я эльф. Помнится, эльфы были бессмертны. Помнится, людям это бессмертие костью в горле встало. И они очень постарались уничтожить все, что было частью эльфийской цивилизации. Я не берусь говорить о том, как жили мои предки, как они поступали. Но люди живут во дворцах, правят империями, торгуют с гномами, воюют с кунари, наслаждаются расцветом своего времени. А мой народ, то, что от него осталось, гниет в городских трущобах, смиренно обретает себя в рабстве, или прячется по лесам.       Он прервался, чтобы сделать вдох. Холод. Сандал. Гвоздика.       Дориан не перебивал его. Привычное выражение надменного спокойствия на его лице сменилось тяжелой отрешенностью, будто он смотрел, но заглядывал куда-то глубже. За ткань распахнутой охотничьей куртки, под рубаху, туда, где, сбиваясь, тяжело бьется сердце.       Лавеллан торопливо продолжил, будто смелость говорить вот-вот закончится:       — Да и толку сетовать на это. Одни народы всегда поднимались выше по спинам других. Верно? Таковы правила. Но когда на эльфов смотрят свысока, будто их, как пыль, можно растереть пальцами, а потом мне, долийцу, выказывают уважение, предлагают союзы… Насмехаясь над теми, кто прикрывает мне спину — я не могу этого спустить. Это фарс, в который я не могу сыграть. Если они хотят уважить меня, то пусть научатся уважать тех, кто стоит у моего плеча. Спрашиваешь, где мои манеры? У галлы под хвостом мои манеры, Дориан. Скажи еще, что я трус, не дал доблестным бойцам сложить головы в бесполезном бою за важнейший союз для Инквизиции. — Горькие слова срывались с губ, и Лавеллан никак не мог их сдержать, хотя уже и не старался. Внутренняя сжатая пружина раскручивалась, давя под горло. Концерт расстроенной скрипки, где музыкант обломал все пальцы, но продолжает держать смычок.       Хмель ударил в голову, заставляя раскрыть ребра нараспашку; да, да, смотри, не отворачивайся. Смотри, что у меня на изнанке. Смотри и бойся, потому что я тебе еще внутреннюю сторону своих век не показывал.       Дориан не выглядел ни испуганным, ни смущенным. Он мягко забрал бутылку из ставших ватными пальцев Аллароса и поставил её на каменный парапет. Когда он заговорил, голос звучал мягко и ровно, без намека на едкие ядовитые оттенки:       — Ты поразительный звереныш, Инквизиторская милость. В твоих руках чудесная возможность крутить целыми народами так, как подскажет тебе твое собственное изменчивое настроение. Но ты пренебрегаешь ей, будто такая роскошь — лишь досадная помеха. Любой удавился бы сам и удавил товарища за набор карт, что у тебя есть. А тебе подавай: чтобы тевинтерца начали уважать, кунари перестали бояться, и эльфийскую разбойницу чествовали, как первую леди при дворе.       Дориан оперся локтями о парапет и задумчиво сощурился, пытаясь что-то рассмотреть за темной цепочкой горных вершин. Интересно, что ему на ухо шептал ветер?       — Мы знали, что так не будет. Люди-невежды. Для них Инквизиция — это ты. Пусть и эльф, пусть и маг. Казалось бы, худшее сочетание для любого орлесианца, но только полюбуйся, как легко они меняют свое мнение. Запомни, длинноухий из клана Лавеллан, мы не ждали слов благодарности, примкнув к тебе. Возможно, наше решение исходило из самоубийственной глупости. — Алларос обжег Дориана укоряющим взглядом, но тот качнул головой, запрещая перебивать себя. — А возможно, мы просто следуем внутреннему компасу. И ты продолжай следовать. Только эта стрелка указывает верное направление.       — Именно поэтому я не позволил случиться важному военному союзу, пожалев Быков? Скажи Советникам про мое верное направление.       Дориан посмотрел на него так, будто он юродивый и лепечет сущую ерунду. Так смотрят на собак с перебитыми лапами. На голодных телят. Но точно не на Инквизиторов.       — Ты не думал, что союз, который не случился только потому, что ты не повел своих людей на закланье, как овец — просто союз не с теми людьми? Если, конечно, я могу так говорить о кунари…       Лавеллан выдохнул. Грудная клетка не ощущалась тяжелой, сотня гирь на сердце рассыпались в песок. “Союз не с теми людьми”. Дориан произнес играючи, то, до чего Лавеллан никак не мог добраться. Он же сидел, пил гадкое вино, мерз на этой каменной стене, и взращивал внутри чувство вины за пустое. Пальцы вплелись в волосы, судорожно отводя их с бледного лица.       — Дориан… — Начал было он. Хотелось смеяться, скалиться победно над своим глупым отчаянием, накрывшим с головой и сдавившим плечи. Возможно, тевинтерца нужно поблагодарить за столь вероломное появление на стене Скайхолда. Кто знает, сколько бы еще потребовалось времени Алларосу, чтобы перемолоть в себе едкую горечь.       — Ты пьешь «Пикет из долины Безмолвия»? — Дориан перебил его. Он стоял, изучая выцветшую от времени этикетку с названием на зеленом пухлом боку винной бутылки. — Право слово, Лавеллан, ты знал, что это кустарное пойло, которое пьют тевинтерские рабы?..       Нет, ни слова благодарности Дориан не дождется.