Seekrankheit (Морская болезнь)

В то же время на другом конце Японии, где-то в районе трущоб Котобуки

      Хао пребывал в растерянности. Нужно где-то раздобыть кругленькую сумму до конца отведённого им срока, ведь премерзкая мымра-хозяйка квартиры, которую снимала его мама и в которой ютилась в бедности семья Додзи, захотела выгнать нынешних жильцов, которыми были Хао и его матушка, и поселить вместо этих «сомнительных маргиналов» приличных людей, которые в отличие от Додзи будут исправно платить за съём вовремя или даже заранее. И молодой человек мог бы поклясться, что когда омерзительная разукрашенная тоннами теней и румян, полная туша их хозяйки чопорно и с неприязнью сообщила жильцам о своём намерении, лишь каким-то чудом ему удалось не завыть от негодования. Опять съезжать?.. Смена третьей квартиры за месяц, — не самая приятная реальность, но Хао пора бы уже привыкнуть, что их с матерью скитания, кажется, никогда не окончатся. Действительно, арендодатели всегда с подозрением смотрели на одинокую женщину с в принципе взрослым сыном, бывшим уже не ребёнком, а молодым человеком, который мало того, что в каком-то эпатажном угаре чайные блюдца на уши прицепил, так ещё и, видимо, не в курсе, что такое парикмахерские, раз уж ходит, как девица, с патлами едва ли не до пят! Но если Хао хоть как-то да мирился с происходящим, то вот на его матери, Асанохе Додзи, лица не было от услышанного:       — Додзи-сан, вынуждена сообщить, что я больше не смогу продлить Вам с Вашим сыном договор аренды. Вы не платите за жильё уже какой месяц. Я всё понимаю, но и Вы меня поймите… Сколько ещё мне слушать ваши уверения в скорой оплате? Неделю, две? Я подумала и решила, что хочу, нет… Требую, чтобы вы уехали в ближайшее время, чтобы я смогла поселить на ваше место других, нормальных, жильцов. Словом, если не съедете до конца недели, боюсь, тон наших взаимоотношений радикально поменяется…        Асанохе было всего сорок три, но непростая жизнь старила молодое и вообще-то красивое, но уже осунувшееся, лицо на пять лет точно, если не больше. Женщина только несмело и кротко улыбнулась хозяйке и тихонько пролепетала:       — Ко-конечно, Ямагути-сан… мы к-как можно скорее подыщем что-то другое… Спа-спасибо… — поклонилась несчастная Асаноха, нервно сминая дешёвую ткань своего платья, которое сшила сама из недорого материала.       Хао стиснул зубы. Сколько можно?.. Сколько можно вот так существовать, что приходится пресмыкаться перед этими бесполезными тушами, что так презрительно на них с матушкой смотрят? Сколько можно?.. Мама и так выматывала себя, чтобы прокормить его и заплатить за съём, допоздна шила, чтобы успеть выполнить как можно больше заказов и заработать больше денег, о чём прекрасно знала эта гадкая толстуха, тело которой омерзительной кучей нависало сейчас над такой тощей и костлявой Асанохой.       — Хорошо, Додзи-сан… Я подумаю над тем, чтобы дать вам ещё пару дней, но это моя последняя уступка. И то только потому, что мне жаль вас с сыном… Всё-таки быть брошенной не пожелаешь никому (лицо Хао болезненно дёрнулось судорогой ярости при этих словах Ямагути), да и я не монстр, в конце концов… Живите, так и быть, — милостиво сжалилась хозяйка, скользнув строгим осуждающим взглядом своих маленьких безразличных пустых равнодушных глаз по сжавшейся женщине.       — Спа… спасибо, Я-ямагути-сан… Мы-мы помолимся о Вас богам! — Асаноха принялась низко-низко кланяться хозяйке за «безграничное милосердие», которое женщина проявила к ним.       — Хао, ну что ты стоишь? Подойди и поклонись госпоже Ямагути за её доброту! — велела Асаноха, протянув тощую руку юноше. Однако молодой человек не сдвинулся с места, пока Асаноха не подняла на своего сына усталый и печальный взгляд блекло-карих глаз. Молодой человек без спешки, явно нехотя и лениво, отстранился от обшарпанной стены замызганной двухкомнатной квартирки, в которой ютился с матерью в отсутствии других вариантов. Явно нехотя подойдя к хозяйке, которая уже раскинула своё полное, лоснящееся достатком, тело на потрёпанном порванном облезлом и грязном диванчике, который лучше смотрелся бы на помойке, нежели в этом подобии квартиры.       Когда противная и гадкая толстуха покинула жилище семьи Додзи, Хао обратился к Асанохе:       — Мам, перестань так почтительно разговаривать с этой мерзкой свиньёй! Если мы снимаем у неё квартиру, это не значит, что ты дожлна так рассыпаться в совах благодарности перед ней! Ну правда, сколько можно?.. Я обязательно раздобуду немного денег на нормальное жильё, и мы уедем отсюда, обещаю, я завтра же поговорю с Магой, он точно сможет мне что-нибудь посоветовать…       — Нет-нет, сыночек, не нужно… Скоро твой папа вернётся к нам и поможет, и мы… и мы снова станем одной семьёй… Вот тогда всё… всё точно будет хо… хорошо… — тихо и сдавленно пролепетала женщина с вымученной улыбкой на сухих потрескавшихся бледных губах.       — Мама… Мы… Мы же говорили об этом, ты не помнишь?.. Он не вернётся… Мы ему не нужны, мама… — пролепетал Хао с гримасой боли на лице. Молодому человеку не хотелось говорить эти жестокие слова, ведь он понимал, что каждое сказанное им равносильно провороту ножа в сердце матери. Черты Асанохи мгновенно исказила боль и страдание, которые живописно выразились в опустившихся уголках бледных губ и в уже тусклой и почти безжизненной радужке блеклых светло-карих глаз. Женщина затряслась и съёжилась, закрыв истощённое лицо ладонями и обратилась к сыну не своим, глухим и сдавленным голосом:       — Что… что ты такое говоришь, Хао?.. Твой отец не какой-нибудь бессовестный подлец, он… он человек самых честных правил… Не смей так говорить о нём! Он обязательно вернётся, вот увидишь! Просто… просто сейчас он не может…       — Мама… — Асанохе было больно, но Хао в сотни раз тяжелее видеть главного человека своей жизни в таком состоянии, хоть другого он и не видел за все свои двадцать три года. Женщина всегда оправдывала отца Хао, которого сам молодой человек считал не кем иным, как последним мерзавцем, который бросил влюблённую Асаноху с младенцем Хао на руках, чем обрёк их на такую тяжёлую жизнь.       — Мама, он только мудак, и не более того… Ты же сама только позавчера говорила, что у него иная, счастливая жизнь с другой женщиной… Мы ему не нужны, мама… — Хао проговорил эти правдивые и оттого жестокие слова тихо, не смея поднять взгляд на маму, потому что знал, что Асаноха плачет. Она снова плачет. Она часто плачет, не в силах принять мрачную безвыходную грязную реальность с тараканами под обоями и разбитым телевизором. Грязную бедную реальность, в которую их бросил его отец. Его Хао ненавидел, равно как и свою жизнь, пропитанную солёными слезами матери. Но сейчас об этом думать нет никакого смысла, потому что мама уже плачет, стискивая ткань его потрёпанной куртки, на которую роняет слёзы отчаяния и боли, которой кровит сердце женщины. Где же он, тот красавец, в которого она влюбилась ещё молодой девчонкой?.. Но в ту счастливую ночь он выбрал её, и Кейко ничего с этим уже не сделает… Равно как и Асаноха не может ничего поделать с тем раскладом, который есть сейчас.       Хао крепко обнял маму и прижал к себе рыдающую женщину, обхватив её мокрое от слёз худое лицо, и проговорил:       — Всё будет хорошо, я в это верю. Всё будет лучше, чем хорошо. Я обязательно заработаю деньги, и мы сможем вырваться отсюда, я обещаю, слышишь, мама? Только мне уже пора. Я должен встретиться с Мохаммедом, и тогда всё будет хорошо, обещаю… Скоро вернусь, не переживай и не скучай, мама…       Проговорив эти слова, молодой человек покинул квартиру, ныряя в мягкую прохладу летнего вечера, который радушно принял парня в ласковые объятия своих сумерек, и уверенно поспешил к месту, где они с одногруппником договорились встретиться. Табарси с сёстрами и братьями тоже жил в районе Котобуки, именно поэтому лучше всех понимал, как нелегко живётся Хао и отлично знал, как можно быстро подзаработать. Додзи в благодарность помогал Мохаммеду с учёбой. Товарищи по несчастью встречались в одном и том же месте, — у небольшого полуразваленного и давно заброшенного магазинчика, а точнее того, что от него осталось после пожара. Хао, будто в насмешку, закурил в надежде скрасить ожидание. Одна сигарета — пять минут, всё просто. Очень удобно и даёт представление о времени. Парень докуривал уже вторую сигарету, когда его окликнул из темноты знакомый голос характерной для арабской речи, лёгкой агрессией:       — Додзи, у тебя вообще нет ничего святого?.. Курить возле сгоревшего магазина?..       — Кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт! — весело ответил Хао без зазрения совести.       — Тебя эта мерзость в могилу сведёт, Хао, помяни моё слово, бросай, пока не очень поздно… — уже мягче выдохнул восточный парень.       — Обязательно, если мне понадобится совет касательно моего здоровья, обращусь к тебе, но сейчас я намерен с тобой поговорить о другом. Мага, мне очень нужно быстро раздобыть где-то деньги, а ты знаешь все подработки у нас здесь… Помоги, а?.. — ответил Додзи.       — Ты же понимаешь, что способы заработать в нашем районе не самые лёгкие и приятные?.. Будь готов замарать ручки, Хао… — угрюмо проговорил араб.       — Может, есть что-то без наркотиков, убийств и воровства?.. Ну хоть что-то, должно же быть! — волнуясь, ответил Додзи. Если сейчас Мага разведёт руками, то больше идти им с мамой некуда.       — Хао, чёрт тебя дери! Ты чего такая неженка? Сам же знаешь, что честные и правильные ребята вроде тебя не выживают здесь… — вздохнул Табарси.       — Мага, есть или нет? Просто ответь мне на этот вопрос, о большем и не прошу, — устало-нервно выдохнул Хао, делая очередную затяжку. Мохаммед молчал, наблюдая за дрожащим ярко-оранжевым огоньком сигареты, который на моменте затяжки становился ярче и отражался в карей радужке глубоких, как сама южная ночь, глазах араба.       — Есть один вариант, но он тебе не понравится… Он вообще мало кому понравится, хоть и деньги хорошие… Не наркотики, не воровство и не убийство, — выдохнул Мохаммед медленно и задумчиво растягивая слова.       — Что же сам к нему не прибегаешь, если деньги хорошие?.. — насторожился Хао.       — Религия не позволяет, — ровно ответил Мохаммед, пожимая плечами.       — Боюсь спросить, что надо делать… — задумчиво и отстранённо отозвался Додзи с нервной улыбкой.       — Да ничего особо запрещённого, ну, по крайней мере, тебе никто об этом не скажет прямо… — туманно отозвался араб.       — А ты что мне скажешь? — спросил Хао.       — Смотри, расклад такой: знаешь ведь, что недавно в нашем районе стало больше городских? — издалека начал араб.       Городскими здесь назывались полноценные и обеспеченные, благополучные, жители остальной Иокогамы, более цивилизованного города.       — Ну допустим… Нас хозяйка выгоняет, хочет сдать эту халупу каким-то более надёжным съёмщикам… Тогда я не понял, где она найдёт тут кого-то платёжеспособного… — задумчиво проговорил Додзи.       — Эти городские придумали себе развлечение: снимать жильё здесь, чтобы посмотреть, как живут местные… Видимо, ваша хозяйка хочет предоставить квартиру, которую вы снимаете, городским… Но суть не в этом. В связи с наплывом городских, один местный мужик открыл клуб вот буквально на днях. Ему нужны… м-м… сотрудники в этот клуб… Но это только звучит так безобидно. Откровенно говоря это проституция, потому что гости этого заведения могут брать сотрудников в вип-комнаты, чтобы развлекаться с ними там… Хозяин — китаец Хан Зан Чин, мне он показался неприятным дядькой, но это субъективно, лучше поговори с ним сам… Найдёшь его около заброшки тётушки Ёсико, обычно он появляется там с наступлением темноты. Ориентируйся на полного китайца с прямыми усами и татуировкой в виде панды на круглом животе, не ошибёшься. Кстати, ходит он с голым торсом, так что перепутать сложно…       — Окей, спасибо, Мага, попробую завтра его выцепить и расспросить… Спасибо, что честно сказал всё как есть, — поблагодарил на прощание Хао и двинулся в сторону своего дома по темноте. Нападения-ограбления в трущобах на жителей этих самых дебрей — явление редкое, потому как у обитателей Котобуки и взять-то особо было нечего, и все это понимали. Хао возвращался домой с приятным удовлетворением от разговора с Мохаммедом и в размышлениях. Если всё обстоит, действительно, так, как обрисовал араб, сможет ли работать у этого китайца?.. Но об этом рано думать, пока не поговорил с ним лично.