Seekrankheit (Морская болезнь)

      Вспомнить всё: Миине в первом же погружении получила травму, — лишилась кисти, и потому не смогла отправиться с Хао во второе погружение. По этой причине Марко позволил штурману — Джексону, сопроводить Хао в третье, — внеплановое, — погружение. Штурман, открывший перед этим напарнику имя своего младшего брата — «Алан», — сам вызвался в напарники Додзи. В ходе погружения Джексон оттолкнул Хао с траектории движения русалки и, таким образом, спас Додзи жизнь, подставившись под удар вместо него. Как итог, Уолкер-старший погиб, спасая Хао. Сжав тело товарища дрожащими руками, и захлёбываясь растворяющимися в океанической воде, слезами, Хао всплыл навстречу спасительному буйрепу, и поднялся по нему на борт подводной лодки, а там…       — Сломан позвоночник, рёбра и грудина; множественные повреждения лёгких; более пятидесяти процентов органов брюшной полости повреждены или выпотрошены. Четыре из пяти литров крови потеряны. Про химические ожоги неизвестного генеза я молчу… Хао, даже двух из перечисленных ранений достаточно, чтобы умереть. Асфиксия не оставляла ему шансов на выживание в любом случае. Мне очень жаль… К сожалению, даже такие талантливые и опытные врачи, как Тео-сан и Фауст-сан, недостаточно сведущи в медицине, чтобы тягаться со смертью… Потому что они лишь люди, а не всесильные боги.       Кевин старался говорить тихо и спокойно в надежде смягчить жестокость и неумолимую истинность своих слов. Но в этом не было необходимости, потому что Хао ничего не слышал. Молодой человек сосредоточенно сверлил пустым взглядом валявшуюся на столе ручку в тусклом освещении офицерской кают-компании. И не слышал сожалений Кевина. Не слышал ничего, кроме собственного застывшего непробиваемым комом бессмысленного и опустошающего ужаса посреди горла, крика. Что происходит?.. Почему он сидит посреди кают-компании с Кевином, Марко и Миине и почему химик и остальные присутствующие смотрят на него с таким невыразимым сожалением в усталых глазах?.. Хао ничего не понимал, ни о чём не думал. Все чувства и мысли внутри будто законсервировали или отключили, нажав на «mute», и только голос Джексона и его, — Хао, — самого отчётливо раздавались в истерзанном сознании Додзи:       — Был бы ты моим младшим братом, огрёб затрещину от меня за такие мысли, ясно? Рано тебе умирать. Всё ещё впереди, поэтому соберись с силами, всё будет хорошо, слышишь? — Джексон. Его глубокий и ровный, спокойный баритон вкупе с такими же мягкими и тёплыми умиротворяющими объятиями дарили уверенность в том, что здесь и сейчас в его руках всё хорошо, и переживать не о чем.       — Закрой блядский рот… — Хао. Обиженный жизнью потерявшийся в себе и мире ребёнок, который вырос без отца и без того, кто заменил бы ему отеческое внимание. Без старшего брата. Без Джексона. По лицу Додзи потекли немые слёзы, только никакого смысла и пользы они уже не принесут. Джексон!..       — Кевин… — отстранённо позвал Хао тихим и хриплым голосом. После длительного молчания так странно и непривычно, неуютно что-то говорить…       Мендель вздрогнул от глухого и будто бы безжизненного зова молодого человека и поднял такой же отсутствующий взгляд на него.       — А где Джексон?.. Нас ведь капитан должен отправить в погружение… — выдохнул Хао, поднимая растерянный взор на химика. Кевин открыл рот, чтобы ответить, но сразу же закрыл его, понимая, что не знает, что ответить на такой простой, но тем не менее, неожиданный, вопрос, и перевёл растерянный взгляд на Миине. Девушка тоже хранила подавленное молчание, опустив красивое лицо, на котором застыли слёзы.       — Это одна из стадий переживания горя, — шок. Отрицание и диссоциация — нормальные спутники на этом этапе. Шок длится от суток до трёх, или, по некоторым источникам, — до девяти. В этом состоянии все физические и психические ресурсы организма Хао максимально мобилизованы на выживание. Самое тяжёлое для него начнётся после того, как шок, притупляющий мысли чувства Хао, точно анестезия, спадёт… — глухо и тяжело выдохнула биолог, обведя присутствующих мрачным взглядом исподлобья.       — И что начнётся? — осторожно спросил химик, не уверенный, что хочет знать ответ на свой вопрос.       — Как только шок отступит, Хао понемногу, так или иначе, начнёт погружаться в реальность с её жестокостью. Реальность уже не изменится, Джексон ведь не оживёт, — но и психологическое сопротивление настоящему не ослабнет, просто поменяются способы ухода от него… Появятся вина, гнев, тревога и торг, — «уговоры» по Волкану, название другое, но суть та же. Чувство вины будет давать Хао иллюзию контроля над ситуацией, а отсюда возникнут и торг, и уговоры, — он будет пытаться «договориться» с реальностью: обещать измениться в лучшую сторону, бросить курить, пить, обманывать и материться, лишь бы это всё оказалось неправдой, сном. Ну и, разумеется, гнев. На кого?.. — на себя, Кевин, на жизнь, на меня, на тебя, на капитана… Да хоть на гидрокостюм!.. Но только не на Джексона. Потому что, допусти Хао подобные мысли в отношении покойного, — сразу накатит ещё одна волна чувства вины и раскаяния, — тихо и задумчиво, теребя краешек своей рубашки, ответила Миине, уперев взгляд в одну точку.       — И потом всё станет нормально? Хао продолжит жить, приняв произошедшее? — отозвался Кевин. Монтгомери лишь мрачно и блекло усмехнулась и ответила:       — Это только начало. Дальше подойдёт страх, точнее тревога, — беспричинный страх. Очень важно, чтобы в этот момент с ним рядом находился кто-то, кто будет готов смягчить жестокость реальности для него и разделить её вместе с ним. Скорее всего, когда это начнётся, в пребывании Хао здесь уже не будет никакого смысла, и я смогу уговорить Вас, Марко-сан, отправить его домой.       — Не будет смысла? Почему это?.. — не понял Рассо.       — Потому что существует такое понятие как «базовое доверие к миру», то есть уверенность и вера в то, что мир вокруг нас является относительно безопасным и доброжелательным местом. Это позитивная основа, на которой строится наше восприятие окружающей среды и взаимодействие с другими людьми. Оно возникает из нашего внутреннего ощущения безопасности и уверенности в своих способностях. Иными словами, это ощущение, знание, что мир, окружающий нас, в целом, хорош, но, когда человек сталкивается со смертью лицом к лицу, практически пожимает ей руку, как Хао, на глазах которого погиб товарищ, человека охватывает тревога, — для страха, казалось бы, и нет справедливых оснований: вроде Хао на борту подводной лодки, дома, да хоть на другом конце света, и ему ничего не угрожает, никаких рациональных причин для страха нет, а страх есть, — такой вот парадокс. В подобном состоянии его никто, от капитана до родной матери, не заставит выйти в океан, ставший могилой для Джексона. Но, как бы ни противилось сознание принять неумолимую действительность, когда-нибудь это неизбежно произойдёт, и тогда, по Волкану, период кризиса горя завершится, и начнётся период работы горя…       — Работы горя?.. — отстранённо переспросил, тупо хлопая глазами, Марко.       — Да. Данный термин придумал ещё Зигмунд Фрейд. Это совокупность внутренних и внешних изменений, нацеленных на то, чтобы пережить утрату. Например, сюда относится переосмысление взаимоотношений с ушедшим и переброс их в разряд воспоминаний. Для облегчения этой стадии очень полезно ведение дневника, в качестве посредника, на который можно спроецировать переживания.       — Вух… А я ещё думал, что подводная навигация — сложная наука… — ошалело-восхищённо выдохнул Марко, добавляя, — простите, что приходится нам всё объяснять в такой момент… Монтгомери, Вы… Вы восхищаете… Ваша сила духа… Я искренне, искренне восхищён…       — Да нет, без проблем… Мне так проще, это помогает отвлечься от ситуации, — пожала плечами девушка. Слышать от капитана что-то не унижающее было так… Странно и непривычно, наверное… Но ещё неловко, особенно в присутствии Хао.

***

      — Додзи, признаюсь, гибель Джексона при Вашем удивительном выживании уже не удивляет меня, к сожалению… То, что у Вас нет ни чести, ни совести, я понял ещё после происшествия с Монтгомери… Только один вопрос, Додзи: как Вы собираетесь жить с тем, что к своим двадцати с небольшим годам сломали уже две жизни?.. Вы садист?.. Очевидно, что да, ещё и с особенным, извращённым, сознанием… Неужели это последствия детства без отца?.. Или, может, это как-то связано с Вашей нетрадиционностью?.. В чём Ваша проблема, Додзи? За что Вы так отчаянно мстите своим нормальным, не ущербным и не обделённым, коллегам, на этом судне?.. Вы не пожалели единственного штурмана на судне, позволив ему умереть в страшных муках… Вы определённо жестокий садист с психическими отклонениями, Додзи… И я не вижу ни одной причины, чтобы не вышвырнуть Вас на съедение объектам прямо сейчас. Экипаж и экспедиция ничего не потеряют в Вашем лице. Вы последний из людей, Додзи, и не заслуживаете права на жизнь. Да Вам и самому должно быть это очевидно… Стоите здесь живой и здоровый, так жалко и не заслуженно мните себя героем… Вы не герой, а простой клоп, корабельная крыса, что толпами шарятся в моторном отсеке. Клянусь, я бы задушил Вас прямо здесь, меня останавливает лишь одно соображение: если я сейчас пойду на поводу у собственной жажды отмщения, мой долг Фаусту лишь возрастёт.       — Думаешь, я хотел этого, да?.. Думаешь, хотел, чтобы Джексон у…умер, а я выжил?.. Думаешь, я счастлив, что его рас… растерзали у меня на глазах?!.. А я просто ничего не сделал, да? Думаешь, именно так выглядит счастливый человек, а?!.. Отвечай, мудила очкастый! Отвечай, отвечай, отвечай, отвечай, отвечай!.. — Хао впал в настоящую истерику, которая заставляла тело молодого человека корчиться в судорогах криков.       — Знаете, Додзи, очень удобно получилось, что, если верить Вашим словам, Уолкер сам оттолкнул Вас с пути объекта, то есть пожертвовал собой ради Вас… Вас, которого знал всего пять, ну от силы десять, суток… Может, я идиот, и что-то упускаю, м? Вот Вы говорите, что Вас дома ждёт мама… Но я, возможно, сейчас шокирую Вас, Додзи, сообщив, что у Уолкера тоже была семья, ждущая своего сына, брата и единственного кормильца… Но, разумеется, какое Вам до этого дело?.. Конечно… — Миине и Кевин испуганно притихли и будто сжались. Происходящее в отсеке офицерской кают-компании казалось бредовым и потому нереальным: Марко и Хао словно поменялись местами, и теперь Додзи эмоционально дрожал, плакал, кричал и швырялся всем, что подворачивалось под руку, запуская неизменно в итальянца. И лишь Миине отваживалась подойти к молодому человеку, чтобы попытаться обнять и успокоить, но Хао вырывался из объятий снова и снова, бессвязно что-то лопоча про «измену» и какую-то вину перед Джексоном. Судорожно и хрипло, в исступлении и истерике шептал обессиленными губами, что не виноват и не хотел этого всего, разбивался слезами и, забываясь, начинал разговаривать с Джексоном. Это выглядело так, словно Хао на грани помешательства. Хотя почему «выглядело»? — практически так и было…       — Капитан, — обратилась девушка к итальянцу.       — Да, Монтгомери, что Вы хотите сказать? Я Вас внимательно слушаю… — устало выдохнул Марко. Бесконечный день, как и вся экспедиция, продолжался уже не одну вечность точно, и даже присутствие Миине не спасало.       — Капитан, нельзя говорить Хао такие жестокие вещи. Ему и так сейчас очень, очень тяжело, тяжелее, чем любому другому члену экипажа… Ведь Хао был последним, кто разговаривал с Джексоном. Нельзя говорить сейчас такие жестокие упрёки, капитан, какую бы личную обиду Вы ни затаили в своём сердце на Хао. Пожалуйста, не нужно, не убивайте его. Он и сам себя казнит, карает и ненавидит… — девушка всмотрелась в тёплые глаза Хао, которые застилали слишком свежие и острые, болезненные, слёзы. Очередная попытка обнять молодого человека обернулась хрустальной неудачей, которая больно-протяжно ранила. Миине видела, что в тот вечер была безразлична Хао, и это жестоко полоснуло самую душу.       — Это бесполезно. Видимо, у них были близкие отношения, и теперь Хао никому не может довериться… — обречённо заключила биолог после очередной провальной попытки обнять Додзи.       — Хао, послушай… Твоей вины в том, что случилось, нет. Что бы ты хотел сказать Джексону сейчас, если бы он стоял перед тобой?.. Давай, представь, что я — это он… — дрожа слезами надежды на то, что ошиблась, и Хао на самом деле не плевать на неё, пролепетала Монтгомери, но…       — Уйди, Миине, уходи, и не цепляйся ко мне! Уйдите все, все, просто оставьте в покое! Я… Я просто ненавижу себя, ненавижу это чёртову лодку и этих ублюдских тварей! Я уничтожу их, всех до последней, которую поймаю за сучий хвост и отволоку Фаусту, а потом сверну шею, как собаке!.. — вскричал Хао, размахивая руками и кидая взгляды бешеного раненого зверя налево-направо. Он просто сломался, истощился и феерично взорвался, опустошая свою душу. Кевин понял, что нужно что-то делать, но не придумал ничего лучше, кроме того, чтобы ударить сильно, чтобы Додзи лишился сознания, и было проще дотащить его до спального отсека, уложить в кровать.