Seekrankheit (Морская болезнь)

      Вспомнить всё: узнав, что сын влюбился в парня, Тао Ен выгнал Рена из дома и заявил, что больше не считает своим сыном и наследником. Хорошо, что у Рена была такая сестра, которая практически незамедлительно позвонила Хару и рассказала о произошедшем…       — Пристегнулся? — глухим и тихим, с хрипотцой, голосом спросил розововолосый.       — Не маленький. Не нуждаюсь в пристёгиваниях, — сдавленно проронил Рен, утыкая взгляд на лобовое стекло, о которое, точно лётчики-камикадзе, разбивались редкие и будто тормознутые капли дождя.       — Я спрашиваю не для того, чтобы понять, маленький ты или нет. Я спрашиваю, потому что не хочу привезти домой твой труп, если по дороге из-за погоды что-то случится. Рен, хватит уже, а? Я не враг тебе, и не хочу навредить, так что хватит выставлять шипы, — устало проговорил Хару.       — Зачем ты вообще приехал? Только отвечай как есть, без херни, — строго проронил Рен, рычащим голосом перекрывая барабанную дробь, которую отбивал ливень на лобовом стекле, на крыше, на асфальте.       — Окей. Без херни: мне позвонила Дзюн и попросила об этом.       — Ой бля-ять… Что ж ты такой трудный? — прорычал Рен, закатывая глаза.       — Какой есть… — пожал плечами Хару со смущённо-виноватой улыбкой, которая не выходила у Рена из головы, и уткнул глаза на дорогу, но молчание длилось недолго, и уже через несколько мгновений Хару подал голос одновременно с Реном:       — Тебе… — начал Тамамура.       — Я… — заикнулся Тао.       — Прости… Говори ты, — нервно выдохнул Рен, каким-то краешком сознания отмечая, что только что попросил прощения у едва знакомого человека. Это не могло не беспокоить. Да… Видимо, учащающиеся взаимодействия с этим упоротым бараном дают осложнения и на мозг Рена…       — Тебе не холодно? А то дождь идёт… — неуверенно проронил Хару со слабой улыбкой.       — Нормально, — махнул рукой Рен, не зная, куда деться от абсурдности и неловкости несколько сюрреалистичной ситуации и собственных мыслей.       — Хорошо… Рен… Можно тебя нарисовать? — вдруг спросил Хару, поворачиваясь к китайцу. Золотые глаза настороженно прищурились, и китаец напряжённо выдохнул:       — Зачем?       — Хочу запечатлеть твои глаза. Хочу прописать каждую прожилку радужки. Красиво, — задумчиво протянул парикмахер, не сводя завороженного взгляда с китайца, а Рен… А Рен не хотел соглашаться, но и отказать Хару, который столько времени занимал его мысли, выматывая душу, тоже не мог, поэтому…       — Сука, я ведь уже жалею об этом, но рисуй, — обречённо пожал плечами китаец.       — Ты не хочешь, да? — безрадостно догался Тамамура.       — Не люблю, когда на меня таращатся, — бесцветно бросил Рен.       — Кажется, что выискивают недостатки, да?       Рен ответил тяжёлым мрачным взглядом потемневшего золота.       — Понимаю. Я не буду выискивать недостатки. Мне плевать, если у тебя несимметричные крылья носа или что-то в таком духе. Я просто хочу запечатлеть твои глаза. Можно было бы попросить у Дзюн твою фотографию, но это как-то совсем уж маньячно-одержимо выглядит, да?.. — неуверенно выдохнул Хару.       — Да. Не надо было тебе приезжать.       — Я уже приехал. Теперь придётся возвращаться домой с тобой, — как бы извиняясь за доставленные неудобства, легонько пожал плечами Хару, избегая встречаться взглядом с китайцем.       — Напрягаю? — уверенно выдохнул Тамамура с не пойми откуда взявшейся твёрдостью смотря на Рена, требовательно и даже выжидающе прожигая упорным немым взглядом своих дождливых глаз.       — Терпимо, — не сводя глаз с дождевых капель, что стучались в его окно, процедил Рен, но тут же добавил тихо и серьёзно, — почему ты сорвался по первому звонку Дзюн? Я… я никак понять не могу. Почему? У тебя ведь своих проблем полно. Или это какой-то личный прикол? Синдром спасателя, или что-то типа того?..       — Ты меня слушаешь вообще, или ушами хлопаешь? — хмыкнул Хару на удивление резко и недовольно.       — Бля, что не так? У тебя в башке личности пересрались? Что за херня-то началась? — не остался в долгу Рен.       — Глаза у тебя — пиздец. Я же сказал.       — Не из-за глаз ведь моих ты сорвался по первому звонку… — буркнул Рен, просто не зная, как реагировать на подобные заявления.       — Хер знает. Ты не такой, как остальные… — задумчиво и тихо проронил Хару, уткнувшись в окно. Сейчас бы покурить…       Рена уже впору откачивать: молодой человек вовсю задыхался от смущения. Блять, Хару, тебе норм вообще такую хуйню загонять?..       Пока Рен тупит, отчаянно и сдавленно краснея и теряясь, Тамамура нервно открывает своё окно, впуская в душный салон волну такого насыщенного живительной и спасительной влагой, отрезвляющего воздуха. В ответ на непонимающий взгляд китайца Хару достал из внутреннего кармана куртки сигареты и зажигалку и, подняв на уровень глаз Рена, спросил совершенно будничным тоном, не замечая или делая соответствующий вид, смущения и стеснения Тао:       — Не против, если закурю?       — Ты здесь хозяин. Делай, что хочешь, — хмыкнул Рен, скользнув по пачке сигарет и голубой зажигалке в руках Тамамуры мимолётным скучающим взглядом.       — Что… Хочу?.. — как-то задумчиво-отстранённо повторил Хару таким тоном, точно смаковал слова китайца и не сводя с Рена завороженного протяжного взгляда, помутившегося борьбой желаний и «правильности».       — А что я хочу, Рен?.. — тон молодого человека с обманчиво-легкомысленными розовыми кудрями стал настораживающе-низким и проникновенным, вернулась эта сумасводящая хрипотца.       Игнорировать такой откровенный подкат — невыносимо-невозможно, да и слишком интересно, как далеко зайдёт Хару… Как говорится, мы думали, это дно, но снизу постучали…       Хару, демонстрируя обманчивую увлечённость курением, без предупреждения осторожно и плавно приблизился, перегибаясь через ручник навстречу замеревшему Рену, чтобы…       — Я хочу тебя поцеловать. Можно? — хрипло выдохнул Тамамура, сосредоточенно и нежно укрывая губы китайца задумчивым взглядом.       — Надо же, какой воспитанный… — нервно усмехнулся Тао, стараясь покрепче нацепить маску насмешливого равнодушия. Странно… Обычно это удавалось без особенных проблем… Что пошло не так в этот раз?       — Не узнаешь, если не перестанешь тормозить, — Рен, определённо, попрощался со своей крышей, если сам потянулся для поцелуя к парню…       — Расслабься, — посоветовал на выдохе в губы, Хару, чтобы, как только китаец послушается, мягко впустить язык и сорвать с сухих губ Тао лёгкий и свободный, тихий стон, потонувший в шелестящем шуме дождя. Как кстати эта пробка на дороге, в которую они встряли… Вдруг Хару мягко отстранился, разрывая поцелуй и вызывая замешательство китайца, приправленное обжигающим скулы стыдом. Блять… Даже одной мысли о том, что первый поцелуй Рена был с парнем, а не с девушкой, как у всех здоровых и нормальных молодых людей, хватило бы для того, чтобы гордый китаец умер от сюрреалистичности ситуации. А уж если добавить тот факт, что Рену, кажись, даже понравилось, — всё, прощайте, крыша и любые границы нормы… Прощайте, рассудок и стыд Рена. Оставалась слабая, умирающая надежда, что невероятно приятный, уносящий все мысли и вообще способность думать, поцелуй, Хару разорвал не из-за Рена. Пересилив себя в тысячный, блять, раз за этот ебанутый день, китаец тихо и сдавленно выдохнул с тающей и бьющейся в предсмертных конвульсиях, надеждой:       — Почему ты прекратил?.. Тронулись?.. — сука, сердце остановилось пару десятков раз, пока Рен проговорил эту коротенькую фразу.       — Тронулись. Причём оба, — невесело усмехнулся Хару.       А Рен, вообще-то, имел в виду пробку, в которую они встряли. Чёрт, да что не так с этим фриком?       — Сука, да что за поебота опять пошла? Мы же просто сидим в машине, не встречаемся, не ебёмся, — просто сидим и ждём, когда эта пизданутая пробка длиною в жизнь рассосётся… Хера ты мне мозг любишь? Сам же хотел поцеловать, и в чём проблема? — не выдержал Рен, едва находя в себе силы, чтобы выдавить это тихим от смущения и непонимания, стыда, голосом.       — Это неправильно. Я не должен был тебя целовать, прости, — хмуро выдал Хару.       — У тебя реально личности в башке ссорятся… То хочешь, то не хочешь… Настроение и желания скачут, что у беременной девушки, — раздражённо прошипел Тао, отворачиваясь от Тамамуры к своему окну и погружаясь в сосредоточенное молчание, вслушиваясь в хлипкие звуки явно ослабевающего дождя. Вода уже перестала уверенно отбивать барабанную дробь по корпусу авто, по стёклам, дверям и крыше, лениво и размазано стекая по машине.       — Рен… Если у меня розовые волосы, это не значит, что я легкомысленный блядун, который только и хочет кого-нибудь снять… Обычно я не хочу целовать человека, которого не знаю. Но тебя вот захотел, поэтому… Расскажи мне о себе. О чём думаешь сейчас? Что любишь, а что не любишь? — вздох Хару мягко, как и всё, что делал молодой человек, развеял густое и слишком тяжёлое молчание, став чем-то вроде глотка свежего воздуха, которого так мало в душном салоне.       — Думаю, что ты очень, ну очень ёбнутый… Твои розовые мозги — это просто кучка тараканов, сколько мы с тобой знакомы, я никогда не понимал твоих ёбнутых приколов… То на колени передо мной стал, то я тебя почти прямым текстом посылаю, а ты игнорируешь, то вот это… Что за хуйня? Как мне понимать, блять, что ты от меня хочешь? — раздражённо ответил Тао.       — Прости… Да, я очень часто загоняюсь и загоняю этим других… Прости… Я не хотел тебя задеть, обидеть или испугать. Прости, — виновато и оттого тихо выдохнул Хару.       — Тц… Если я скажу, что ты заебал извиняться по фигне, — ещё раз извинишься? Нормально всё, — раздражённо-устало прошипел Рен, добавляя, — что ты там у меня спрашивал?       — Расскажи мне о себе, пожалуйста. Почему папа… Почему поссорился с папой?.. — тихо, словно опасаясь нарушать более-менее установившуюся гармонию, спросил Хару.       — Что… Что тебе рассказать о себе?.. Меня зовут Рен Та… — начал китаец, с некоторым удивлением отмечая про себя, что никогда ни он, ни сестра, не называли Тао Ена так любовно и нежно «папой»… А вот Хару почему-то назвал… А ещё Рен не был уверен, что имеет право назвать себя Тао. Всё-таки, Ен отказался от него, выгнал из семьи, хоть формально действующая глава клана — Тао Чин, а не Тао Ен, пусть от этого не легче. Дедушка ещё лютее, чем папа. Папа, блять… Слово-то какое сопливое… Из собственных мыслей плавно вывел осторожный голос Тамамуры:       — Как тебя зовут, я знаю. Расскажи про папу, — мягко, но серьёзно попросил Хару.       — У тебя новый фетиш про херню всякую спрашивать? — гулко и как бы нехотя отозвался Рен, давая понять, что не горит желанием разговаривать об отце. Мысль о том, почему Хару может быть так интересна эта тема, посетила голову сурового китайца запоздало, — Хару уже успел притихнуть и помрачнеть.       — Не знаю, что у вас с папой произошло, но вам стоит помириться. Я… не помню своего папу… Он погиб с мамой в пожаре, когда я был маленьким. Твой папа жив и любит тебя. Цени это, Рен. В любой момент может произойти что-то, что перевернёт твою жизнь, станет точкой невозврата. Помни об этом и цени каждое мгновение, цени тех, кто рядом, даже… Нет, — особенно, — если ты к ним привык и считаешь неотъемлемой частью своей жизни… Смотри… — Хару закатал левый рукав своей кофты, оголяя предплечье с геометрической татуировкой, показывая Рену.       — Видел эту мазню ещё в первую встречу. Поебень какая-то… — скучающе отозвался китаец, даже не взглянув на бледную кожу, оплетённую паутинкой рисунка.       — Смотри внимательно, — настоял Хару.       Рен, не рассчитывая, впрочем, увидеть что-то примечательное, всё же покорно вгляделся в переплетения фигур на предплечье Тамамуры с мыслью «Ну нахуй, от греха подальше… Кто знает, что ему в голову торкнет на этот раз…»       — Что это?.. Там что-то написано, или это меня уже кроет?.. — спросил китаец, с трудом различая в каше переплетённых линий какую-то надпись на латинице и поднимая голову к Хару. Рен вздрогнул, неожиданно для себя напоровшись, — иначе не скажешь, — на серый задумчивый и подёрнутый стекающей дождевыми каплями по стеклу, печалью, взгляд Тамамуры.       — Да… Пр… Кхм… Там написано «Carpe Diem» , — то есть…       — Живи настоящим, знаю, — задумчиво отозвался Рен, добавляя, — но эта сентиментальная херня не относится к нам с отцом, у нас слишком другая ситуация. Я не стану перед ним извиняться. Я не стану извиняться за то, что не оправдал его ожиданий, за свою природу и за обманутые надежды, которые какого-то хрена решили свалить на меня.       — Как скажешь… Я не лезу, просто помни мои слова, — расстроенно выдохнул Хару.       — Мне для этого не нужно на себе записывать, — усмехнулся китаец.       — Мы почти приехали. Расстёгивайся.       Рен воспользовался снижением скорости и оглядел в окно окружающий безрадостный пейзаж в окне, окроплённом дождевыми каплями. Странно… В этот раз он, в противоположность своему обыкновению, даже не следил за дорогой… Город весь будто окутан унылой пеленой потустороннего тумана, точно это кадр из «Сайллент Хилла» с размытыми туманом огнями улиц, и даже самый изощрённый оптимист не смог бы найти ничего красивого в окружающем пейзаже: ни в уродливо-голых и оттого безобразных, ветвях деревьев, ни в скудных и оттого жалких и унылых островках жухлой травы. Это так по-осеннему серо и запустело… А ещё Рен поймал себя на мысли, что сочетание серого и неба и золотых листьев смотрится очень приятно и гармонично. У Рена золотые глаза. А у Хару — серые. Эта странная мысль заставила китайца улыбнуться.       — Ты чего? — осторожно спросил Тамамура, выцепив задумчивую улыбку Тао.       — Ничего. Красиво… — выдохнул Рен. Хару только улыбнулся и согласно кивнул, покидая авто вслед за китайцем.