Вспомнить всё: Рен с ужасом осознал, что, похоже, влюбляется в парня. Не зная, что делать, наследник клана поделился своими опасениями с другом и помощником отца, — Басоном. Мужчина ответил, что молодой человек зря опасается гнева Ена, ведь глава семьи Тао любит своего сына и примет его любым. Уверенный в этом Басон потащил Рена на признание к Ену, но всё обернулось совсем не так, как предполагал Басон, и, в конечном итоге Ен выгнал сына из семьи, но Дзюн, как любящая сестра позвонила Хару и рассказала о случившемся. Недолго думая, Тамамура приехал и забрал Рена к себе на какое-то время пожить. Поначалу, когда молодые люди погрузились в машину к Хару, разговор не шёл: китайцу было крайне неловко от мысли, что ему кто-то помогает, и гордый сын не менее гордого древнего клана не переставал подчёркивать, что никого не просил о помощи, швырялся упрёками и плевался ядом в адрес Хару, за что тот «отомстил» с лихвою, просто заявив, что хочет поцеловать Рена. Едва живой от стыда китаец настолько раздражился, что проще было уже самому поцеловать Хару, что Рен и сделал. Прибыв к жилищу мастера, молодые люди покинули авто и…
Высокое многоэтажное здание, к которому они подъехали, обволок своими призрачными объятиями сырой осенний туман, размывая тёплые огни, что так спокойно и ровно-уверенно горели в окнах. Рен поднял на здание оценивающий взгляд. Ю-ху… Да тут этажей пятьдесят! Впечатляет и даже немного завораживает своими размытыми вечерним туманом мягкими огнями. Конечно, в Шанхае молодой человек видел здания повыше, — крупнейший финансовый центр Китая, разумеется, мог похвастаться небоскрёбами деловых офисов, во много раз превосходящих какую-то многоэтажку в Сетагая-ку.
— Есть в этом какая-то романтика, правда?.. — вывел из задумчивости бархатный хриплый и немного сдавленный голос подошедшего сзади Хару.
— Не делай так никогда! — ощетинился Рен.
— Хорошо-хорошо, больше никогда так не сделаю! А как не делать-то?.. — суетливо замахал руками Тамамура, шарахнувшись от китайца.
— Никогда не подходи ко мне со спины, я не доверяю подозрительным фрикам вроде тебя! Да ещё и с сигаретой в зубах, и так насквозь ими провонял! — зашипел Тао.
— Понял, пр…
— И не вздумай извиняться ещё и за эту фигню! — вдогонку запоздало добавил китаец.
— Так… Не курить, не подходить со спины и не извиняться… А что можно вообще?.. За руку взять тебя можно завтра?.. — осторожно и мягко, ласково спросил Хару, неуверенно-смущённо коротко улыбнувшись.
— Че… Чего?.. Почему завтра?.. — поплыл Рен, растерявшись и не зная, как скрыть испуганную растерянность и непонимание происходящего.
— Потому что сегодня уже темно, да и парк закрыт, — невозмутимо, словно это было чем-то очевидным, пожал плечами Хару. Нет, это, конечно, очевидно, но Рену всё равно ничего не понятно, что китаец и поспешил обозначить:
— Какой ещё, блять, парк и при чём я тут?.. — прошипел-прорычал Рен с горящими невыразимым бешенством глазами.
— Кстати, раз уж я случайно ляпнул… Пойдём завтра в парк?.. — неловко смеясь, спросил Хару, а Рен отметил мысленно: «ага, блять, случайно…».
— Умеешь нормально формулировать мысли, сука ты такая? — прорычал Рен.
— Ну… Помнишь, ты разрешил мне тебя нарисовать? — осторожно начал Хару. Рен со сдавленным рычащим молчанием следовал за Тамамурой в подъезд, а там — к лифту, и от раздражённого напряжения, что густыми волнами исходило от китайца, казалось, даже воздух загустел и завибрировал.
— Только глаза… Допустим, я не спорю с тобой… — нехотя согласился Тао, сложив руки на груди и облокачиваясь на холодную стену лифта.
— Да-да, только глаза, конечно… — чуть слышно пробормотал Хару.
— Ну и дальше ты родишь уже что-нибудь, или мы сдохнем в этом сраном лифте? — холодно-насмешливо и с нетерпением поинтересовался Рен.
— Дальше?.. А что дальше?.. Пойдём со мной в парк!
— Да схренали я должен идти с тобой в какой-то парк, блять, можешь мне объяснить?! — казалось, Рен как никогда близок к тому, чтобы задушить человека голыми руками.
— Я просто подумал, что мы… мы… мы могли бы здорово провести там время… Познакомиться получше, погулять по осеннему парку… Покормить белочек… Ну… Вот так… Но я не заставляю… Если тебе некомфортно гулять со мной, или ты не любишь белочек… Можем ещё лебедей… Или на катере покатаемся… Что скажешь, Рен?.. — бархатно пророкотал Хару с вибрирующим придыханием, от которого у Рена в штанах задохнулось всё то гетеросексуальное, что он считал врождённым, а значит, неотъемлемым. А лифт тем временем медленно, словно издеваясь или ленясь, потащился вверх. Тёк так ровно и плавно, но уверенно, пока внезапно свет не погас. Резко, мгновенно и без предупреждения. Кабина содрогнулась и стала замертво, прекратив ползущее движение. Хару даже не сразу понял, что произошло и почему вдруг свет погас, потопив во мраке их с Реном. Китаец, в отличие от кудрявого знакомого сразу верно оценил обстановку:
— Блять, да ёбаная ты сука! — обречённо простонал Тао, выдав своё расположение относительно Хару. Судя по голосу, который подал молодой человек, он стоял не так далеко от Тамамуры, так, что при желании парикмахер мог бы дотянуться до него рукой, но, оценив ситуацию, Хару разумно счёл, что у него куда больше шансов не помереть в этом лифте, если не будет трогать китайца.
— Так… Нужно сообщить диспетчеру, только вот… Блять, не видно ни пизды! — расстроенно на грани крайнего негодования выдохнул китаец.
— По-моему, это отличная возможность узнать друг друга получше… — оптимистично подал голос Хару в темноте, но безрадостный китаец только обречённо простонал в ответ на замечание Тамамуры.
— Да ладно тебе, Рен, нас же вытащат рано или поздно, заканчивай ныть и сделай нормальное лицо! — весело заметил Хару.
— Так, шутка природы, лучше молчи, а то я не ручаюсь, что не отгрызу тебе ухо или другую ненужную часть тела… — пророкотал Тао.
— Почему это ухо — не нужная мне часть тела?.. — нервно усмехнулся Хару.
— А потому что ты не умеешь ими пользоваться, баклан, — раздражённо передразнил удивлённо-непонимающую манеру Рен, и Хару мгновенно притих и замер. Мадам Озанне, неужели это всё никогда не закончится?..
— Ладно, забудь, я не хотел тебя обижать, просто… Просто это всё уебанство какое-то… Будто мы герои какого-то тупого дешёвого подобия фильма… Сука… Вот самое время объяснить нахуя, а главное зачем ты прилетел за мной и почему так тащишь меня в этот свой парк, будто… Блять… Будто девственник, приглашающий девчонку на свидание… И не пизди про Дзюн, её не касается то, что мы делаем и будем делать завтра. Чёрт, как же двусмысленно это звучит, бля-ять!.. Просто сюр какой-то!.. Хорошо, что сестра нас не слышит… И сообщи уже диспетчеру, я включу фонарик на телефоне! — сдавленно и тихо, нервно проговорил Рен.
— Ага… — растерянно обронил Хару, уныло наблюдая за тем, как в кромешной темноте вспыхнул белый свет фонарика на телефоне китайца. Казалось, или не казалось, Рен полностью проигнорировал просьбу Хару рассказать о себе. Проигнорировал в машине и продолжает игнорировать сейчас. Тамамуре стало от такого холода Рена слегка грустно. Но почему?.. Они же едва ли знакомы, и агрессивная холодность китайца нормальна для него, так почему тогда ему [Тамамуре] так грустно?.. Не мог Хару привязаться за столь короткое время их мимолётного и даже в какой-то мере легкомысленного знакомства, не говоря о таком чувстве, как влюблённость… А ещё не хотелось, чтобы их вытаскивали из лифта, чтобы обрывали такое краткое и почему-то завораживающее мгновение их нахождения наедине. Не хотелось, отчаянно не хотелось, но вот Рен уже раздражённо объясняет щекотливую ситуацию сонному диспетчеру, а значит, их минуты вместе сочтены…
Усмешка на выдохе отравлена грустью, и это привлекло внимание Рена.
— Что с тобой, всё нормально? Ноешь, что ли?.. — со скучающей ухмылкой поинтересовался Рен.
— Нет, — сдавленно и звеняще-разбито, словно хрустальная ваза разлетелась вдребезги.
— Тогда в чём дело? — глухо и устало, на выдохе, раздражённо, словно шуршание шерстяного свитера.
Ответом послужило молчание. Просто не хотелось отвечать. Вот всегда с Хару так. Ещё мадам Озанне, владелица приюта, в котором воспитывался Тамамура, говорила, что у него чуткая душа ранимого и чистого ангела. Позже Хару узнал, что такое «ангел», но слова мадам так и остались непонятными для мальчика. Какой же он ангел?.. Если ангел, чем заслужил такую участь?.. Чем заслужил насмешки и издёвки других, более сильных физически и эмоционально, детей…
Воспоминание Хару. Двадцать лет назад. Сиротский приют мадам Озанне.
— Oh, mon ange, qui t'a offensé? Encore Jacques? — мягкий полный грудной голос женщины подёрнула горькая поволока тревоги едва в кабинет к ней вошёл щуплый болезненно-бледный мальчик лет двенадцати, потирая саднящие покрасневшие после жёсткой хватки обидчика костлявые и хрупкие на вид, запястья. Воспитанник с розовыми кудрями тихонько скользнул под крыло крупной женщины. Прижав к себе Хару, мадам Озанне укрыла его взглядом невыразимой печали, которая заполонила мягкие карие глаза воспитателя. Женщина обняла мальчика и принялась поглаживать его по спине в попытке угомонить дрожь его щуплого тельца.
— Chut, chut, mon ange… Dis-moi ce qui s'est passé… Qui t'a offensé? C'est encore Jacques, hein? N'aie pas peur, ange, dis-moi — нашёптывала, поглаживая мальчика по спине с выступающими позвонками, мадам Озанне.
— C'est tout… C'est tout… Tout est bon… Honnêtement, Madame, personne ne m'a offensé! — заикаясь и нервно моргая своими удивительными глазами, пролепетал Хару.
— Haru, mon ange, tu es un garçon trop gentil, mais tu ne peux pas tomber dans le péché pour protéger Jacques… Ça me fait mal, mon ange, que tu me trompes pour que je ne punisse pas Jacques, mais quand tu triches, tu commences à bégayer et à cligner des yeux souvent, et je vois immédiatement quand tu te tords d'âme. Pas besoin de tomber, mon ange. Tu te souviens de ce que sœur Jeanne t'a dit à propos de Lucifer? Comment a-t-il fait sa chute et a-t-il été chassé du Paradis? — тихо и разочарованно, проникновенно прошелестел опечаленный голос мадам Надин, пока женщина поглаживала Хару, ласково путая пальцы в его мягких розовых кудрях.
— Oui, Madame. Je me souviens. Je dois me repentir, mais ne punissez pas Jacques! — тихий голос мальчика срывался с пересохших губ и мягко растворялся в тишине кабинета.
— Mon ange… Enfant, je sens que ton cœur est pur, mais je ne comprends pas ton envie de mentir pour protéger l'agresseur… Cela me rend triste, mon enfant, triste et troublant… Dis-moi ce qui s'est passé, — вполголоса опечаленно проговорила женщина.
А Хару не мог, боялся и не представлял, как Dis-moi ce qui s'est passé воспитателю, ведь это точно было что-то сокровенное и тихое, что-то, чем мальчик не хотел бы делиться ни с кем, даже с такой доброй мадам Надин, ведь она не поймёт, насколько важно нежному сердечку юного Хару сохранить такой хрупкий зародыш такого светлого чувства к Жаку. Ради этого Тамамура готов был вытерпеть любые обиды, готов был вытерпеть самые жестокие и безжалостные насмешки, готов был даже десять раз починить после истязательств соседей по комнатке свою любимую мягкую игрушку — оленёнка «Чудо», или «Miracle» на французский манер, которого ему связала приёмная мама.
Возвращаясь в лифт, где…
— Что с тобой, всё нормально? Ноешь, что ли?.. — со скучающей усмешкой поинтересовался Рен, и его равнодушный тон растаял, оказался задавлен такой тяжёлой и некомфортной тишиной, что повисла в кабине лифта, взрывая мозг гудящим давлением, которое оказывала на всех присутствующих.
— Нет, — сдавленно и звеняще-разбито, словно хрустальная ваза разлетелась вдребезги.
— Тогда в чём дело? — глухо и устало, на выдохе, раздражённо, словно шуршание шерстяного свитера. В измотанном сознании Рена бьётся в конвульсиях лишь одна мысль — о том, как сильно он мечтает отдохнуть после этого бесконечного, сука, дня.
— Rien, — пробормотал, забывшись воспоминанием, Хару, даже не сразу сообразив, что ответил по-французски.
— Ça rend curieux… On ne rencontre pas souvent un coiffeur qui parle français au Japon… — слегка удивлённо хмыкнул Рен, отклоняясь вдруг от стены.
— Vraiment curieux… On n'est pas à Paris, pourquoi on parle français? — сдавленно и хрипло от относительно долгого задумчивого молчания проговорил Хару.
— Mon père m'a fait apprendre cette langue des grenouilles burry. Mais pourquoi as-tu besoin de français? C’est vraiment intéressant… — выдохнул Рен, каким-то ещё трезвым краешком сознания отмечая, что Хару говорит по-французски умопомрачительно сексуально и вообще charmant, так, что внизу снова начало разливаться ласковой волной мягкое нежное пламя, которое невозможно контролировать или игнорировать, потому что оно контролировало Рена. Оно же заставило китайца сказать рычаще-требовательным и нетерпеливым тоном, изменив голос Рена до неузнаваемости:
— Viens à moi.
— À quoi bon? — с лёгким опасением проронил Хару. Хотя… Рен вряд ли захочет им воспользоваться. Не такой он.
— Tu as peur de moi? N'aie pas peur. N'aie pas peur. Tout le plaisir est pour moi. Du moins pas maintenant. Maintenant, je veux juste dormir, — выдохнул Рен, и глухая усталость в его голосе послужила лучшим подтверждением словам.
Хару покорно двинулся на голос, освещая себе путь фонариком. Осторожно примостившись рядышком с китайцем, Хару оказался в мягких сонных и потому некрепких, но тем не менее тёплых и приятных объятиях Тао. А засыпать рядом с таким надёжным и уверенным Реном так… Безопасно, что ли… Дарило ощущение, что теперь его наконец-то никто не обидит, никто не растерзает его Miracle. Теперь можно и нужно забыться спокойным сном, ощущая щекотку ровного и тёплого дыхания Рена на своей нежной шее.
— Bonne nuit, Ren… — улыбаясь сквозь сон, пролепетал Хару.
