П а у з а.
«Есть такое слово: отверженные. Так называют обычно жалких потерянных людей, нравственных уродов. Так вот, начиная с самого рождения я чувствовал себя отверженным, и, когда встречал человека, которого тоже так называли, я чувствовал прилив нежности к нему и тогда не мог сдержать восхищения самим собою».
Ёдзо Оба. «Исповедь неполноценного человека».
Сынмин сжимал тонкий переплет небольшой книжки, взглядом скользя по буквам, пытаясь выцепить из них свое сердце. Еще не надушенный духами солнца ветер гулял по помещению, ероша тюль, заставляя смятое одеяло на постели метафорически сжиматься от холода. Он сидел в углу комнаты, жмуря глаза из-за неприятного теплого света торшера, что стоял подле кресла. Еще немного и нагрянет раннее летнее утро, что проникнет своей тяжестью через приоткрытые окна офисных помещений, отравит воздух школьных кабинетов, заставит задохнуться в неизбежности начала нового дня. Сынмин потому и не спал, ведь никогда не хотел, чтобы наступило «завтра». У него сутки мешались сахаром в кофе, липким осадком оставаясь на дне керамики, чтобы после тягуче коснуться потрескавшихся губ и затечь внутрь, отравляя его душу. Сахар не знал, что душа Сынмина уже была отравлена. Она такой явилась на свет в первозданном виде, колебля общество своим существованием. Помятые страницы книги были любезно выровнены робким движением пальца, а после Ким захлопнул повесть с характерным звуком, чтобы обложку взглядом очертить и вздохнуть тяжело. «Выберите любую книгу, которая бы понравилась вам двоим. Прочтите её и поделитесь своими впечатлениями, а мы послушаем вас и посмотрим на различность ваших мнений. Это же так интересно!». «Исповедь неполноценного человека» покоилась в его руках, создавая иронию в запутавшемся сменой суток сознании. — Совпали бы наши мнения, Нини? — спросил хрипло Сынмин, после книгу бережно укладывая на столик возле кресла. Минувшая ночь никак не отразилась на его лице. Она лишь спутала волосы, помяла домашнюю футболку, скрутила кровь в конечностях. Отуманенное слабым светом восходящего солнца помещение окрасилось яркой искрой экрана телефона Сынмина. Характерный писк пронзил уши, и Ким раздраженно вздохнул, лениво рукою пытаясь на столике нащупать неотъемлемую атрибутику его жизни. «Приветик, Минни! Ты успешно справился с предыдущим заданием, однако нельзя быть таким, каким на свет явился ты. Прояви доброту, помирись с Ли Феликсом». Сынмин хохотнул, локтем упираясь в подлокотник кресла, а рукой накрывая щеку. Он взглядом изучал безупречные алые буквы, думая о смешном и смешанном, ведь сам состоял из подобного. Ему не нужно было смывать проверенные тесты в унитаз, он лишь хотел узнать, поможет ли ему Чонин, если он об этом попросит. Найдет ли он в его взгляде нечто омерзительное? Заставит ли его это усомниться в верности своих действий? Рискнет ли он? Ликованию не было предела, когда до Сынмина наконец-то дошло, почему Чонин решил помочь ему. Это смешило сильнее самой абсурдной и черной комедии. Его утро являлось продолжением вечера. Все оставалось нетронутым и неизменным, каждая деталь его комнаты стальной паутиной была приклеена к своему месту, в страхе единожды сдвинуться, навлечь на себя пристальный взор. Сынмин жизнь упорядочивал не для душевного покоя, а для мысли, что контролировал хаос извне. Хаос в голове не подлежал контролю, он не был диагнозом. Слишком долго он боролся с тем, чтобы отречься от него как отчего-то прокаженного, пока наконец-то не понял. Нельзя отречься от самого себя. — Пока, папа, — его тело было автономным, исполняющим базовое без должной мыслительной нагрузки. Он не замечал за собой ни чистку зубов, ни утренний душ, ни попытки допить остывший приторный кофе, ни крепкую удавку на шее в виде школьного галстука. Он себя осознавал лишь в то мгновение, когда оказывался между вакуумом его квартиры и дверью в мир шахмат. Лишь в те секунды он вспоминал себя, чтобы тепло улыбнуться тени, спиною прощаясь со знакомым незнакомцем. Ему тоже весь мир казался поделенным на клетки, а он застрял на одной единственной, спрятанной за фигурами пушечного мяса. И наблюдая сизость, взглядом здороваясь с чужими песиками на поводке, фальшиво улыбаясь знакомой женщине из пекарни подле дома, ловко огибая силуэты несущихся на работу прохожих, Сынмин убеждал себя в том, что жив. Он жив, пока мир — деревянная плоскость. — Зачем ты выкинул мой рюкзак? — плаксивый голос разрезал барабанные перепонки, заставляя Сынмина на время отвлечься от своих маниакальных социопатических размышлений. В очередной раз не следил за маршрутом до школы, игнорируя возможность добраться на транспорте, ублажая себя шансом хотя бы на пару мгновений очутиться во фруктовом салате с кислыми ягодами, очутиться в том самом мире извне. — А зачем ты выхватил мой телефон, когда я тебе десять раз сказал не трогать его?! — и Сынмин бы прошел мимо, лишь одаривая шумных равнодушным взглядом. Однако зрачки сузились, в горле пересохло, мысли, подобно волосам в ветреную погоду, спутались. — Потому что ты обещал мне дать поиграть! Достань мой рюкзак! — мальчишка лет десяти громко возмущался, прыгая на месте от негодования. Он крепко сжимал пальчиками края своей огромной белой футболки, что явно была на несколько размеров больше. Смешная красная кепка козырьком падала ему на лицо, раздражая еще сильнее. Сынмин бы от души посмеялся с непутевого ребенка, да вот рядом с ним стоял непутевый подросток, пытающийся взглядом, полным ненависти, заставить ветви дерева разломаться в щепки. Взгляд подростка был живым. По-детски живым. — Нини! — Да замолчи уже, сопля! Не ори на брата, — мальца стукнули по козырьку кепки, заставляя его захныкать. — Сейчас достану. Я тебе что, Человек-паук? Мне бригаду вызвать, чтобы дерево спилили и тебе твой ранец убогий достали? Ким понимал, что если не вмешается в случившуюся ссору, прохожие могут забеспокоиться и навести шуму. Но с собой поделать ничего не мог. Потому что своими глазами наблюдал Ян Чонина, другого, живого, дышащего полной грудью. И наблюдаемое заставляло столбенеть, жадно пожирая взглядом, впитывая в себя каждую крупицу этого обыденного момента, словно для Сынмина это было чем-то за гранью досягаемого. — Что случилось? — на лице улыбка теплая, а школьная сумка больше лямками не разрезала кожу плеча. Он на себе взгляд растерянный и смущенный поймал, совсем забывая то, что случилось несколькими днями ранее. Сынмин не был уверен, что когда-нибудь забудет произошедшее. Однако в голове остались не столько вкус гранатовой крови и горячее дыхание на губах, а сколько чувства, та пряная смесь в животе, а еще взгляд испуганный и шум в ушах. — Дяденька, братик выбросил мой рюкзак, и он застрял на дереве, — Юну не нужно было много времени, чтобы воспользоваться своим положением жертвы. Он смело подошел к Сынмину, хватая его за рукав рубашки, начиная дергать. Чонин засуетился так, словно Ким был одной из фарфоровых кукол Хенджина, способной развалиться шарнирами на части от одного лишь прикосновения. — Дяденька, — с усмешкой повторил Сынмин, взгляд свой обращая на потерянного Яна. И он не знал, что ему делать. Крепче прижать сумку к груди и побежать со всех ног в сторону школы, оставляя младшего брата рядом с загадочным и бесящим его парнем, либо же остаться на месте и попытаться разобраться по-взрослому. Только вот взросление его заканчивалось там, где начинались чувства. Пока он разрушался на части, сравнивая адское смущение по боли со сломанными костями, Сынмин крайне ловко исполнил чужую просьбу, едва не падая с дерева вместе с рюкзаком. В чувства Чонин пришел лишь тогда, когда младший брат с обидой пихнул его плечом, гордо направляясь в школу в не менее гордом одиночестве. В голове не шахматы, в голове фрукты всеми цветами переливались, словно драгоценными камнями обратились, в руки упали и гранями ладони изрезали. «Пидор». Кольнуло. Сильно кольнуло, но не сильнее прикосновения Ким Сынмина, забывшего про всякие личные границы. — Чонин? — Отвали, — ошпарено, сумку все же к груди прижал и побежал за братом, чтобы после замереть и, не оборачиваясь, прокричать: — Спасибо! Он покорно стоял на месте, дожидаясь исчезновения фигур с его поля зрения. Телефон гудел в кармане сумки, напоминая о задании. Сынмин опомнился уже тогда, когда мимо прошедший мужчина пробурчал себе под нос претензии. Ким больше не стоял на месте. Он вернулся в известную ему пекарню, чтобы взять булочку с самой тошнотворной начинкой и вручить её Ли Феликсу с самыми наихудшими пожеланиями.***
Легкие восемнадцатилетнего курильщика к середине убивающего все живое лета сдались окончательно, а не минувшая тошнота после самого омерзительного поцелуя в жизни не отпускала. Он был глупцом, раз полагал, что все забудется, скомкается и смоется, подобно тестам, в школьный унитаз. Но как же он просчитался в своих мечтаниях, когда перед началом учебного дня, ведя за собой младшего брата на дополнительные внеучебные занятия в их корпус, повстречал его. Короля. Чонин дышал и задыхался азартом, любил и ненавидел противоречия, расцветал и вял в интересе, утопал и всплывал в вопросах. И если знакомые ему фигуры выступали страстью, то Ким Сынмин пресекал её на корню, словно являлся лишь одной стороной выдуманного Чонином полюса. Задание выполнено, зачисление поступило, да вот игра словно остановилась, давая ему возможность подышать. Но дышать не получалось, ведь неугомонный физрук заставлял рисовать круги по стадиону, несмотря на трясущееся колени и гранатовое лицо. Человек в спортивной форме и со свистком на шее был единственным, кого Чонин немного боялся и совсем капельку уважал. Никогда он еще не был так рад хоть какой-то деятельности как в дни, когда его личная игра дала свой старт. — Ян Чонин, быстрее! — а быстрее не мог. Группа бегунов бежала впереди, часть одноклассников сидела на трибунах, ведь со своими нормативами уже справились. Остался только Чонин и его слабое сердце, а еще тошнота и палящее солнце. — Быстрее, — оглушительный свист. В такие моменты ему хотелось свернуться калачиком в тени под кустиком и, тяжело дыша, проспать пару часов, чтобы забыть о шахматах, об игре, обо всем мире. Мозг неправильно расценил желание свернуться, потому одна нога зацепилась за другую, и Чонин бы на потеху всем полетел, если бы не крепкая рука, схватившая его за воротник футболки, не позволившая ударить лицом в раскаленный асфальт. — Беги, пёс, — грубо, но знакомо. — Он смотрит. Минхо тяжело было приписать хоть какой-то фрукт, любой аромат. Он был смесью чего-то странного, не имевшего запах и цвета, он воспринимался совершенно другим, и именно это делало его ферзем в голове Чонина. Он не являлся ему во снах отравляющей загадкой. Он был той самой открытой книгой, которую никто не стремился читать, ведь содержание отталкивало, буквы мешались, а герои оставались непрописанными. — Не могу, — хрипло ответил Чонин. Мир стремительно искажался, однако отрезвляющий хлопок по спине заставил выпрямиться и продолжить упорствовать. Он не знал, был ли финиш, не знал, для чего бежал, но силуэт в белой помятой футболке, мельтешащий перед его взором, вновь превратился в ощутимую силу. Однако сколько бы он не пытался взять её из других, внутренняя слабость решала все в этом забеге. «Тебе нужно больше кушать, а то ты совсем хиленьким стал, Нини». А дальше темнота гуще ночи, исчезнувшая с болью в ладонях и разбитых коленях. Нет, он пока что не готов двинуться с мертвой точки, чтобы, ноги ломая, прибежать к финишу. Ему еще рано.***
Колючая трава под задницей заменила ему по мягкости родной футон, а холодная тень обратилась плотными шторами в маленькой комнатушке. Чонин поджимал ноги к груди, руками обнимая колени. Наблюдать с данного ракурса активный урок физкультуры ему нравилось больше, чем бегать по стадиону. Прилипшая футболка к телу побуждала очередной рвотный позыв, спровоцированный несколько иным, но «иное» уже случилось, и возвращаться к нему не хотелось. Хотелось активного избегания той суровой реальности, где Ким Сынмин с желчью на губах назовет его ранящим: «Пидор». — Тебе уже лучше? Чонин не был фанатом общества, только если общество не становилось частью шахматной доски. Только если оно не плюхалось возле него, заставляя весь мир разом дрогнуть. Сынмин проделывал этот трюк уже в четвертый раз. Появлялся из воздуха, словно на глазах собирался из атомов, будто чувства в глубине души Чонина возжелали того, и оно случилось. — Я принес тебе холодной воды, — бутылку бесцеремонно приклеили к вспотевшему лбу, чтобы хоть как-то остудить перегретую сотней мыслями голову третьекурсника. Чонин скучал по тем минутам безумства, что в глотку ему вонзались, душили, потому что рядом с Ким Сынмином весь мир становился слишком четким и ясным. Болезненно настоящим. — Не нужно, — попытался отмахнуться как от назойливой мухи, но рука лишь слабо рассекла воздух, не дотронувшись самой емкости. Хриплый смешок, а перед глазами смазанный поцелуй с вонью туалета. — Оставь меня. Сынмин убрал бутылку, но Чонин, поборов свою гордость, вырвал её из его рук, чтобы приняться жадно утолять жажду. «Пожалуйста, уйди». «Я устал позориться перед тобой. Просто исчезни, Ким Сынмин». Он не совсем понимал, почему злился на своего одноклассника. Не до конца осознавал, почему в голове столько незнакомых чувств, коих он был жизнью лишен в последние годы. Базовые эмоции для одних, но совершенно чужие для него. Он путался. Он хотел Сынмина винить в этом кошмаре. — Как скажешь, — Ким с явной улыбкой на лице встал, а Чонин схватил его за руку, словно парень в одночасье стал спасительным кондиционером в летней духоте. Персики. Персики. Персики. — Извини за то, что было в туалете. Это было моим заданием, — последнее он постарался сказать тихо. — Это ничего не значило, ты мне не нравишься, и я не гей. Мне не нравятся парни, я их ненавижу, точнее, я не люблю, когда они в отношениях. Точнее, мне вообще должно быть все равно, ведь мой лучший друг открытый гей, но мне и не все равно, но я не гей. Вот, никогда им не был и не буду. Ты мне не нравишься, я тебя не люблю, никаких чувств к тебе не имею, ты меня понял? Сынмин тихо млел от крепкой хватки на своем запястье. Он слушал неразборчивый лепет Яна, решившего высказать ему весь свой монолог не в глаза, а в собственные колени, лицом в них прячась. Его будоражила чужая контрастность. И если Чонин забивался в ужасе от внутренних разногласий, то он же этим наслаждался. — Я так и подумал, поэтому можешь не извиняться. Ты помог мне, а я помог тебе. Разве что странно, что игра выдала тебе такое задание, — голос его был приятной летней прохладой, которой так не хватало Чонину. Воздух спиралями скручивался рядом с ним, заставляя Яна учиться дышать заново и правильно. Неприятно. — Я могу идти? — Ким вспомнил его просьбу, а потому переспросил, но хватку Чонин не ослабил, мысленно избивая себя за неясный порыв. — Почему игра дала мне такое задание? — тошнота и обморочное состояние покинули его голову, оставляя место желанной зиме с присущим ей отрезвляющим холодом. Сынмин понял его намек и присел рядом, со вздохом сожаления наблюдая за тем, как его запястье отпустили. Чонин не мог это проигнорировать, потому что влияние его новой шахматной фигуры заставляло обостряться во всех аспектах. Потому и взгляд по руке скользнул, останавливаясь на пугающих шрамах от ожогов. Теперь он понял, почему в такую жару Сынмин носил рубашки. Три. Три идеально квадратных ожога, расставленных в шахматном порядке на правом предплечье. Чонин хотел спросить об этом, но промолчал. Его тело тоже было помято шрамами, но они были корявыми, неровными, нанесенными жизнью. Ожоги Сынмина были аккуратными, словно кем-то умышленными. — Давай дружить. Ян скорчил удивленное лицо, пытаясь понять, какую мысль он потерял в процессе созерцания чужого уродства. Вопрос, озвученный им, должен был направить их в русло совершенно другого разговора, однако Сынмин все переиграл. И Чонин уверен, что с ним играли. Самым изощренным способом. Игра против чувств. — Нет, — даже не думая, не рассматривая те блаженные реальности, где он и Сынмин возвращаются вместе со школы, размахивая сумками и ругая ненавистных преподавателей. Никаких посиделок в библиотеке, никаких походов на фестивали, никаких пений в караоке и ночных приключений. Чонину сердце запретило подобную глупость, он на такое не велся даже с Джисоном. Не велся, но все равно в те несколько секунд все представил, чувствуя себя идиотом. Ибо второй мыслью после сумбурных мечтаний была идея украсть себе Нинтендо и пропасть в мире пикселей до рассвета следующего дня. — Почему? — Я ненормальный. — А что для тебя значит быть ненормальным? — Я кусаю людей, когда они меня раздражают, — первая, но не последняя глупость. — Значит, я тебя не раздражаю? Чонин открыл рот, закрыл рот, глаза устало прикрыл, давая себе возможность вернуться к своим рациональности и безумию. Сынмин больше не стал донимать его вопросами. Искренне наслаждаясь его поведением, он поклялся себе, что никогда не расскажет ему правды. Никогда не расскажет ему, почему из сотни учащихся в этой школе именно к нему он решил обратиться за помощью. Почему в тот вечер из десятка автобусов, следующих одним и тем же маршрутом, он решил сесть именно в тот, где вскоре оказался Чонин. Почему из всех людей, которых он повстречал ребенком, именно Ян Чонин остался в его голове мальчишкой с украшением на шее из разноцветных резиночек, пластырем на носу и желанием научиться играть в шахматы. — Ладно, попробуем, — сдавшись, Чонин легонько стукнул его кулачком в плечо, не зная, что значил такой жест с его стороны. Его личная интерпретация рукопожатия, его особое согласие на что-то большее, чем драки и сражения взглядами. Сынмин хмыкнул, потирая ударенное место. Оно останется новым ожогом.***
Две недели дома отголосками мельтешили по его телу, заставляя стоять в раздевалке и рассматривать свое отражение в зеркале. Чонин кривил губы, пытаясь прищуренным взглядом разобрать, где были синяки от чужих ударов, а где были последствия его не самых лучших отношений с матерью. Что-то пошло не так с того самого момента, как он вернулся из «отпуска». Небольшие изменения, едва различимые, мешались с самыми главными головными болями, но Чонин зацепился. Несмотря на то, что он удостоился чести поговорить с двумя самыми пестрыми личностями школы, несмотря на то, что он наконец-то понял, какой писк ему мерещился с первого дня в этом месте, он все равно продолжал чувствовать что-то неладное. Неладное со вкусом персика. Неладное сидело на скамье и пыталось застегнуть пуговицы рубашки, тупым взглядом сверля пол, лишь бы не сталкиваться с заинтересованными рожами других парней их класса. Чонин как-то упустил этот важный нюанс. Ведь Ким Сынмин новенький в их коллективе. — Ты из богатеньких? — в отражении тяжело было рассмотреть фигуру вопрошающего, но Ян и не стремился. Он, как и любой сценический персонаж, был лишь мишурой, массовкой, не имеющей право вмешиваться в чужие конфликты. Однако он так не считал. Он был главным героем. — Почему ты спрашиваешь? — теперь уши Чонина по-особенному остро реагировали на голос Сынмина. Бархатный. — Лицо мне твое не нравится, вот и думаю, будут ли у тебя деньги на лечение. — Ты такой заботливый, — опять улыбка. Чонин любил и ненавидел это. Конфликты ради конфликтов, злость ради злобы. Он уже смирился с этой устойчивостью, но порою кости скрипели от желания влиться в это месиво, стать таким же, чтобы даже в этой нише оказаться главным героем. Сынмин же смотрел прямо в глаза парню, решившему провести посвящение в их класс прямо в раздевалке. Ким догадывался, у кого были полномочия, догадывался, кто завидовал чужому влиянию и хотел стать таким же. Однако он в своей жизни сделал все, чтобы его больше не называли «шестеркой», не заставляли потехи ради драться с другими тряпками. И выглядя спокойным, он ощущал, как гнилые пауки, поселившиеся в его сердце, начали вылезать наружу вместе с неприятными воспоминаниями, теми самыми, которые он оставил только себе, зубами в собственную кожу вгрызаясь. — Хочешь поговорить со мной? Чонин бы покрылся мурашками от такой перемены в голосе, да вот весь накал сошел на нет, когда до ушей донесся звук оповещения игры. Он вздрогнул, а Сынмин свой взгляд сразу на сумку возле себя перевел, наблюдая за тем, как Ян спешно подошел к ней, игнорируя какофонию из мыслей в небольшом помещении. — А мне нужно... — парню не дала договорить поднятая рука Сынмина, вынуждающая замолчать. Взгляд короля был прикован только к пешке, а все, что случалось за пределами доски, не имело никакого смысла. Никто не должен двигаться с места. Сейчас ходит Чонин. Достав телефон со дна сумки, он постарался как можно спокойнее открыть приложение, не вызывая лишних подозрений, пусть спектакль Сынмина и противоречил этому желанию. «Привет, Нини! Надеюсь, ты скучал. Тебе предстоит познакомиться с особым типом задания. Задание-загадка. Это задание на время. Тебе нужно будет написать разгадку до конца учебного дня, иначе игра аннулирует твои заслуги, и ты будешь вынужден начать все заново ;) Загадка проста: Где пасется лошадка, брошенная королем?». Чонин растерянно захлопал ресницами, перечитывая текст снова и снова. Он ожидал очередной суммы, которую, к своему несчастью, не повстречал. Заработанные деньги с игры он не спешил тратить, ведь Хенджин ясно дал понять, как можно выбраться из игры. Сомнения по-прежнему жили в его голове, однако формулировка условия связала ему руки дорогой манипуляцией. Нет, он не бросит игру. Не сейчас, когда он только начал делать свои ходы. Не сейчас, когда он наконец-то готов сдвинуться с места. Ничего не сказав Сынмину, он забрал свои вещи со скамейки, решая закончить переодевания по пути. Не было больше никакой школьной жизни, никаких новых одноклассников, никакой дружбы, никаких желаний провести хотя бы один день своей жизни как нормальный подросток. Он терял себя в игре, потому что не знал, как найти себя в другом мире. Идя не в самом приличном виде по школьному коридору, не сразу понял, почему вообще сорвался с места, словно была необходимость в чертовой пробежке. Возможно, в этом и была суть игры — бежать прямо к финишу, к победе, не останавливаясь ни на минуту, чтобы вкусить адреналин. — Какая к черту лошадь? — не унимался Чонин, натягивая на ходу футболку. Повезло, что хватило ума в брюки влезть еще в раздевалке, иначе бы вопросов от дирекции было бы куда больше. — Что за детская загадка, я, по-вашему, ребенок? «Давай дружить». — Не сейчас. «Ты милый». — Помолчи, пожалуйста, — Чонин рукой замахал возле уха, словно рядом кружила назойливая муха. «Ты ведь пешка, да?». Ян ускорялся с каждым шагом, боясь потерять драгоценные минуты на разгадку. И перерывая в голове все детские книжки с загадками, пытаясь там найти ответ на очевидность, он замер, когда его разум сотряс знакомый голос. «Хочешь поиграть?». Он нахмурился, почувствовав головную боль. Рукой схватился за волосы, пытаясь успокоиться, но все попытки оказались тщетными. Его за несколько дней из пекла абсурдности, к которому он так привык, выбросили в ледяное море, заставляя учиться держаться на плаву. И контраст губил, ведь качало его из стороны в сторону, не давая возможности подумать сразу обеими полушариями мозга. Ему нужна была пауза. — Нини? — он крупно вздрогнул, выходя из транса. Оглядевшись, он не сразу заметил стоявшего буквально напротив него Джисона, разодетого далеко не в школьные тряпки. — Ты в порядке? А в голосе его заботы и волнения больше, чем во всех словах, когда-то брошенных по пьяни матерью. Его хозяин. — Ты меня слышишь? Опять голоса? — Хан лицо его в свои руки взял, шипя от того, насколько оно было горячим. — Нини? Он не знал, почему Джисон не отвечал на его сообщения. Не знал, почему он так резко пропал из школы и почему также неожиданно появился. Не знал, почему, не являясь его пристрастием, его силой, его шахматной фигурой, он был способен с особой нежностью успокаивать штурм в его голове. Знал только то, что, возможно, самую малость с началом погружения в чужой хаос он чуточку нуждался в его присутствии рядом. Ему нужна была пауза. — Все хорошо, ты можешь успокоиться. Куда ты так торопился? И почему ты такой взбалмошный, тебя опять побили? Я же в школу не ходил, чтобы тебя больше не... — Хан запнулся, когда Чонин заглянул ему в глаза. Дико. — Где пасется лошадка, брошенная королем? К черту паузу.И г р а п р о д о л ж а е т с я.