Ш а х м а т н ы й Т у р н и р.
В его квартире всегда воняло разрезающими ноздри духами, что вызывали тошноту и головокружение разом. Из всех комнат — его была самой безжизненной, белой, высеченной из мрамора. Хенджин и сам был таким же. Теплая кухня в пастельно-зеленых тонах — личные покои его любимой матери, что так полюбила позднюю готовку по возвращении с работы. Небольшой мрачноватый кабинет с книжными стеллажами, грамотами и сертификатами на каждом участке стены, с заваленным бумагами письменным столом и недешевым компьютером — пристанище родного отца, что в свободное время прятался от одной рутины в другой. Комната Хван Хенджина отдельное измерение, но вовсе не присущее юноше его возраста. Его стены — голые, его пол — ледяной, пронизывающий током до мигрени. Его можно было бы назвать приверженцем минимализма, да вот на полках над постелью заместо горшков с растениями, рамок с фотографиями и памятных вещиц тихо иссыхали фарфоровые куклы ручной работы. Стеллажи, желавшие единожды оказаться заполненными кладезями знаний, выступали в роли выставочных конструкций, отдельным дворцом для белоснежной страсти в виде самодельных статуэток. Пространство вокруг себя он погружал в бездушие, оставляя самое трепетное в кукольных глазках. Хенджин любил подолгу всматриваться в чужие хрусталики, подмечая про себя все тонкости изящной радужки, в которой утопали блики испепеляющего солнца. Хенджин потому и заглядывался на Ли Минхо с его драгоценным взглядом, в мыслях мечтая однажды украсть его зеницы себе, увековечив их в фарфоре игрушек. Хенджин о многом мечтал, но дальше скуренных на двоих сигарет, шлифованных средне-школьных воспоминаний и хриплых кровохарканий в рукав чужого черного пиджака не заходил. Бесшумно утопал в трепете, когда Минхо сквозь напускную ненависть отвешивал ему подзатыльники, предварительно вставая на носочки. Заходился в агонии из спрятанных в фарфоре чувств, когда Минхо бесцеремонно врывался в его квартиру со школьной сумкой на перевес и слишком теплым приветствием, но адресованным чудесной чужой матери. Он — его грехопадение. Он — то, что невозможно увековечить. Высеченная талантливыми руками природы кукла, способная починить свои сломанные шарниры самостоятельно. Гадость, которую Хенджин испытывал глубоко в сердце каждый раз, когда видел плотно сжатые губы и нервные попытки, якобы невзначай, сыграть на скрипке любимую мелодию, отравляла все его тело, ведь хотелось расслабить скулы и перестать наигранно улыбаться. Отдаться чувству прекрасного и позволить себе хотя бы на мгновение, хотя бы единожды за всю жизнь по-настоящему осознать неизбежное — он влюблен. Хенджин ненавидел слово «любовь». Хенджин очень сильно нуждался ощутить это слово кожей и подкожно чужим медовым голосом. Хенджин никогда этого не ощутит. Минхо с ядом на устах называл его презрительно куколкой, и то ли потому, что не разделял чужих интересов, то ли потому, что терпеть не мог той фальшивости, которую в силу своего острого восприятия ощущал дыханием в шею. Он не любил лжецов, но по старательно отрицающимся причинам продолжал общаться с человеком, пытающимся про́пасть между ними забросать безжизненными фарфоровыми телами. Общался и молча погружался в страшное — оказался зависимым. Все, что порою провоцировало слабое теплое — одно крохотное воспоминание, сломавшее предубеждения их двоих. Хенджин продолжал ломаться, а потому сейчас, спиною ощущая пружины матраса, по крупицам сыпался, чувствуя на своей талии мозолистые пальцы. Губы его горели, а ресницы дрожали, когда собственного языка касался чужой, влажный и тошнотворный. Он слишком сильно любил целоваться до озноба, до пульсации ниже туго сдавливающего ремня. И зарываясь пальцами в жесткие волосы малознакомого парня, Хван понимал, что ему надоело. Из этого мальчика, пошло чмокающего в его губы, никогда не получится красивая куколка. Его смугловатая кожа и пубертатный пушок на подбородке все портили. Хенджин знал, что из любого куска дерьма можно сотворить искусство. Хенджин знал, что одно искусство, созданное руками божественных творцов, расшибет ему голову, если застанет его похоть в таком виде. Он искренне не понимал, почему каждый раз покрывался холодным потом лишь от одной мысли — Минхо увидит его с кем-то. В то же время он с досадными хрипами в легких осознавал — столкнется с равнодушием и неприязнью. С тем, с чем сталкивался на неизбежной основе. — Ты такой горячий, — противным шепотом в запачканные слюной губы. Хенджин потерял себя в это мгновение, но вовсе не в греховном желании разделить постель и поделить ночь на пополам в пустой квартире. Потерял себя в противоречии и тошноте, ведь сколько бы раз он не пытался всю ту мерзкую «любовь» отдать тряпичным куклам, выходило всегда ничтожно погано. Извечно бесполезно. Бесконтрольных желаний становилось лишь больше: замкнуться, закрыться, сравнять себя с простыней и заполнить голову чем угодно, но только не мыслями о тех пороках, что не прописали в Библии. — Я знаю, милый, — и ложь в это мгновение ощущалась слишком громко, но затуманенное разбавленной выпивкой тело не осознавало своего жалкого положения. Хенджин знал, что следовало говорить парням, лишь бы они, покидая его бездушную комнату, сумели забрать хотя бы крупицу его терзающих грудь чувств. Ли Минхо знал эти чувства, но не те, которые Хенджин был готов расписать на бумаге. Он взглядом прожигал в раскуренных легких дыру, давая немое: «Я знаю, что с тобой». Та жалость, которой Хенджин был не достоин. Та жалость, что с чужих уст казалась убивающей любовью. Та жалость, которая неоднократно провоцировала драки «забавы ради». И в «забавных» ударах Хван прятал все то, что никогда Минхо не скажет. — Представляешь, мне позвонил Бан, — тело крупно дрогнуло, когда опрометчиво незапертая дверь в комнату с легкостью открылась. С такой же непринужденностью лохматый и слегка помятый к первому часу ночи Минхо вошел в помещение, босыми ногами огибая занятую двумя телами постель, чтобы с тихим ворчанием сбросить с грохотом со стола все «кукольные принадлежности». Хенджин не верил в то, что был способен слышать свое сердцебиение так отчетливо, как сейчас. — Не знаю, правда, зачем он это сделал и чего он добивается, — легко сняв с напряженных плеч рюкзак, Ли достал свой ноутбук, чтобы, уместив его на поверхности пыльного стола, открыть. — Но, видимо, пытается вернуть мне должок за то, что я помог ему выбраться из игры. Короткие пальцы спешно ввели в строчку пароль, чтобы после открыть браузер. Минхо замолчал, цокнул, а после тяжело вздохнул. — Может уже выгонишь его или это сделать мне? — с раздражением. Со вздохом испарился и гость, а спустя добрые пять минут после спешного провождения в объятия летней ночи постороннего, в комнату вернулся помятый простынями Хенджин. Его образ разбросался, подобно кистям кукольника. — Как ты вошел в мою квартиру? — риторический вопрос, но он был необходим, чтобы дать себе время вернуться в образ, сотворить из поднявшейся пыли фарфоровую маску. — Через дверь, блять, Хван Хенджин, — и грубо и равнодушно. Минхо ничего никогда не заботило настолько сильно, чтобы голос его обретал более теплые оттенки. — Ты мог просто позвонить, а не врываться сюда так, как к себе домой, — не понимал, почему начал ворчать. Первая защитная нелепая реакция со знакомой пробоиной в их отношениях. — Я спать собирался. — Я видел, с кем ты собирался спать, и я не думаю, что это занятие куда более интересное, чем то, что я тебе сейчас покажу, — Минхо после нервно дернулся, плотно сжимая губы. Очевидно, Чан что-то прислал ему на почту в невыносимо тяжелом для телефона формате. Очевидно, что по неясным причинам все филигранно стерлось, украшая дьюмовый экран красивым словом «ошибка файла». — Блядство. Вот именно за это я и ненавижу эту игру. Ах, точно. «Игра Мики». Та самая игра, которой Хенджин был вынужден задышать, чтобы после позволить себе вдыхать рядом с Ли Минхо. Ему никогда не было необходимости ввязываться в это казино. Он не питал интереса к играм, не сходил с ума с джойстиком в руках, не восхищался многоуровневыми системами и прочим. У Хенджина не было проблем с финансовой точки зрения, ведь его родители хорошенько позаботились об успешном будущем своего сына. По окончании учебы планировался переезд во Францию, поступление в один из университетов города Бордо с целью отучиться на чуткого винодела и заиметь успех в чужой стране. Жизнь Хвана прописана изяществом, не требующим сильного вмешательство извне, в отличие от жизни Минхо, которую он старательно пытался скрыть за мотоциклетным шлемом. Однако игры против чувств с шахматным полем оказались слишком заманчивыми, чтобы Хенджин не вовлекся с головой, теряя свои первостепенные мотивы. Он начал играть только ради того, чтобы быть ближе к сумасшедшему однокласснику, а продолжил лишь для того, чтобы свести его с ума еще сильнее. — Сливы игры, что-то грядет, по крайней мере мне так сказал Чан. Они смогли добраться до определенных файлов в игре и заметили разработки на первоначальном уровне. Успели скачать файл и скинуть мне, но я так понимаю, что все стерлось, — Минхо всегда был таким. Хенджин не знал его другого, не имел права, ведь сам был виноват в том, что случилось с ними. Он не знал, как привлечь внимание старшего, а потому заставил его ненавидеть себя. Хенджин не был уверен в том, что Минхо действительно ненавидел его. — Какая разница? Даже если что-то и будет, нам это только на руку. Я устал тухнуть на одном уровне, если это даст какой-нибудь буст, будет только лучше, — и голос его из уставшего и потерянного вновь приобрел краски манерности. Хван поправил спутанные волосы, «зализывая» пальцами пряди назад, после взглядом скользя по комнате, освещенной холодным светом экрана ноутбука. — К тому же, это было ожидаемо. С появлением пупса игра заработала по новой, когда нам в последний раз было так весело? — Что это, к слову, за пиздец был, когда Джисон мне трезвонил и ты поехал искать этого сопляка? — Минхо с легкостью переключился на событие минувшего вечера, заставившее их обоих слегка попотеть. — Я, разумеется, понимаю, что я был ему должен за то задание, когда необходимо было украсть документы одного отличника нашей школы из кабинета директора, но не до такой же крайней степени? — С пупсом много проблем, но он мне нравится, — и то ли назло, то ли искренне. Хенджин больше не хотел метаться в тех мыслях с оскорбительным наименованием «любовь». — Я нашел его на Мапо по наводке слоника. Устроил истерику, но я бы сказал, что заслужено. Чонин показался мне слишком потерянным и разбитым, но это не в наших интересах. — Я думал, что Хану выпало задание, но, видимо, тут действительно что-то случилось, раз он позвонил не в полицию, а нам, — Минхо приложил палец к губам, пытаясь найти во всем связь. — Меня даже не пешка напрягает, а Ким Сынмин. Что если игра начала движение не из-за появления Чонина, а из-за него? Хенджину хотелось отмахнуться от очередных параноидальных наваждений Минхо, потому он принялся расстегивать школьную рубашку, чтобы наконец-то переодеться во что-нибудь домашнее и лечь спать. — Игра не просто так дала нам задание остаться на второй год в Мьёджи, — Ли рассуждал, считая пальчики. — Словно к чему-то готовила, но к чему? Если Чан остался на второй год из-за того, что себя в игре потерял и положил болт на все это дело, то мы-то со своей отличной успеваемостью по заданию. Я долго не понимал логику и такую большую сумму награждения, а теперь до меня начало доходить. — Хоша. — А если все это было изначально не ради «хаоса» и «забавы ради»? Что, если это все было создано для одного единственного человека? Мы как куклы, а школа — сцена, словно мы обязаны выступать для какого-то важного зрителя. — Хоша, — повторил громче Хенджин, выказывая все свое недовольство. Однако как только Ли поменялся в лице и из сосредоточенного и пытливого парня превратился в растерянного котенка, Хван шустро натянул свою сладкую улыбку. — Собирай свои вещи и возвращайся домой, пока твоя мама не начала звонить мне. Мы ни в чем не можем быть уверены, поэтому нам остается только играть дальше. Не забыл наши мотивы? Деньги и удовольствие. Хван остужал его голову непреднамеренно, опускал в не самые приятные чувства, заставлял терять бдительность и хватку, суровость и грубость. Минхо не любил подобные моменты чужого влияния, но всегда соглашался и успокаивался. Пусть они и были знакомы достаточно, чтобы без приглашения врываться в пространство друг друга, оба по-прежнему не знали всех тонкостей своих сердец. Возможно, Минхо ворвался к нему ночью в квартиру не для того, чтобы похвастаться новой моделью купленного недавно ноутбука. Возможно, в его импульсивном желании перестать чувствовать разъедающее одиночество где-то затерялась светлая шевелюра Хван Хенджина и его теплая улыбка. — Спокойной ночи, куколка.***
Чонин отвык от мягкости чужого матраса, от тяжести согревающего прохладными ночами одеяла. В постели Джисона можно было утонуть на добрые сутки в крепком сне, забывая про все сложности мира, в котором Яну суждено было уродиться. Слишком давно он не был в гостях у лучшего друга, слишком сильно забыл, насколько же это приятно просыпаться в комфорте и без чувства страха, что одолевал сразу же следом после пробуждения. Однако Хан не был из тех, кто даст своему лучшему другу прогулять второй школьный день. И пусть с Чонином что-то случилось, то самое, о котором он никому никогда не поведает, это не было причиной забываться окончательно в жалости к себе. Джисон любил ранние подъемы, а еще чтобы солнце слепило глаза и первым делом хотелось не вскочить с постели, а укатиться под неё в лапы пыли и паутины домашних паучков. — Подъем, — Джисон нарочно стянул с Чонина одеяло, а после покинул свою комнату, намереваясь вприпрыжку добраться до кухни, чтобы превратиться из бодрого школьника в разнеженного чутким сном сына. Хан, как и Чонин, жил в доме, но дома их кардинально отличались. В доме Джисона пахло вкусной едой, здоровыми отношениями с родителями и бескрайней любовью. В доме Чонина пахло алкоголем, невыполненными уроками младшего брата и тихо тлеющей ненавистью в их сердцах. Потому было совсем непривычно сидеть в чужой одежде за накрытым завтраком кухонным столом, ведь все вокруг воняло уютом, а Чонин надрессировал себя везде видеть опасность. Его и по голове Госпожа Хан погладила, и отец Джисона хорошей учебы пожелал, и еда оказалась такой сытной и горячей, что ему физически тяжело было заставить себя после такого приятного телу и разума утра пойти в школу. К его несчастью, обыскавшийся вчера вечером Джисон заглянул к нему и в гости, забрав на панике все вещи, едва не утаскивая за собой и Юна, что остался сторожевым псом покоев семьи Ян. — Зачем ты взял все учебники? Я мог бы пойти и с куском туалетной бумаги, — ворчал Чонин, разглядывая помятую одежду в пакетах. Его синие волосы спутались, а опухшее то ли от редких слез, то ли от горячего рамена перед сном лицо все так же не хотело отпускать полосочки от подушки. — Потому что скоро закончится семестр и нужно будет сдавать промежуточные, а ты и так весь в игре, а не там, где нужно, — сетовал Джисон, собирая за Чонина его сумку. И последнему совсем чуть-чуть не хватало этой странной заботы. Все, что делал для него Хан, невольно напоминало детство, когда отец перед работой в одно из холодных зимних утр натягивал на маленького Чонина колготки, штанишки, шапку, застегивая молнию куртки, защемляя подбородок, чтобы после взять за руку и повести в начальную школу, забывая про сделанную поздней ночью поделку на урок искусств. — Я всегда не там, где нужно, — зачем-то повторил Ян, после жмурясь, ведь непрошенные воспоминания тяжелым грузом ударили по затылку, лишая равновесия. Вчера он был железно убежден, что наконец-то судьба познакомила его с человеком, способным понять его. И чувство эйфории, которое дарил ему Сынмин одним своим мычанием на каждую нелепую историю, дарило радости больше, чем горячий рис и кимчи этим утром. «Это все было заданием», неприятная мысль проскочила в голове, прочно оставаясь верной правдой. Чонин на это лишь поежился и обиженно прикусил нижнюю губу, стараясь удержать все плаксивые утренние рассуждения в себе. В Ким Сынмине было что-то такое, что заставило Яна после одной банки пива развязать собственный язык и поддаться чувству покоя и безусловной радости. Пусть Сынмин местами и раздражал, что было свойственно любому человеку из окружения Чонина, пусть порою и пугал своим затуманенным взглядом, Ян продолжал чувствовать в нем что-то притягательное. — Ты выполнил задание? — и раз уж речь зашла об игре, то Чонин обезоружен. Его разум натренирован на это волшебное слово, он был обязан спросить, чтобы покинуть бушующее море собственных колющих мыслей. — Не-а, он отказался, — легко ответил Хан, после тут же начиная переодеваться. Джисон никогда не стеснялся Чонина, никогда не боялся ярко демонстрировать свои предпочтения и просить друга помочь ему накрасить ногти. Ян брезговал, но поступал так, как просили, потому что, может быть, не так уж и сильно его тошнило от подобного. — Получается, что не выполнил? — переспросил, растерянно хлопая ресницами. — А так можно? И Джисон, возившийся с молнией школьных брюк, подпрыгивая на месте в легком нетерпении, весело хмыкнул. — Моим заданием было пригласить кого угодно, поэтому я решил попытать удачу с Феликсом. Я не рассказал ему про концепт игры, а лишь предложил заработать. Он тут же взбесился, а потом я успокоил его, и мы мило поболтали, — на последних словах улыбка на лице Джисона стала уж слишком нежной, чтобы Чонин не фыркнул. И если Хан перед встречей нервничал и жался, то теперь он выглядел чрезвычайно уверенно, словно местный журналюга тоже оказался заинтересованным в мальчиках. — Он у меня на крючке. — Ты так про каждого встречного говоришь, — и в Чонина прилетела домашняя футболка, пропитанная запахом пота. Он брезгливо отмахнулся от неё, тут же ловя ушами заливистый смех. — Получается, меня ты тоже пригласил в игру только потому, что задание попросило позвать кого угодно? — Нет, — и смех прекратился, а вместе с тем расслабленные черты лица Джисона напряглись. — Мне нужно было пригласить именно тебя, Чонин. Если бы игра попросила меня завлечь кого-нибудь другого, то я бы к тебе не приблизился. — И сколько тысяч ты получил? — Не тысяч, а миллион. Чонин подавился воздухом, тут же начиная бить себя по груди. Разум его тут же вспомнил: «Приветик, один миллион вон». — Прости за это. — Ничего страшного, — скомканно ответил Ян, хмурясь и задумываясь. Сначала его спасают ферзь и ладья за ту же сумму, а потом лучший друг вовлекает его в это безумие, получая все тот же злополучный миллион вон. Чонин определенно видел связь. — Интересно, сколько этот ублюдок получил за прогулку со мной? — раздраженно спросил он вслух, поднимая с пола выброшенную ранее футболку Джисона, чтобы начать сминать ткань. — Тоже миллион вон? Я такой ценный, что две крутые шахматные фигуры спасают меня от одного идиота, потом мой лучший друг затягивает меня в это казино, а парень, который первый предложил мне дружить и с которым я поцеловался, потом обдуривает меня и гуляет со мной допоздна? — Погоди, с которым ты поцеловался? — удивленно переспросил Хан, пытаясь рукой попасть в рукав школьной рубашки. — Я не ослышался? — Лицо ему разбить хочу, — плюнул Чонин, проигрывая брезгливости и пряча лицо в футболке Джисона. — Тебе я все прощу, и не спрашивай, почему. Но этот идиот сначала хочет со мной дружить, а потом поступает со мной так подло. — А если бы я был на его месте и погулял бы с тобой за деньги, ты бы тоже хотел мне лицо разбить? — уточнил мимолетно юноша, подходя к зеркалу, чтобы поправить взъерошенные волосы и подкрасить губы бальзамом. — Нет, я бы, наоборот, помог тебе с заданием, просто здесь немного другая ситуация. «Просто здесь я впервые поверил в то, что стал кому-то интересен». «Не пёс, не груша для битья, не игрок, а как человек». Тяжелый вздох Джисона напомнил им двоим — они скоро опоздают на занятия. И срываясь торопливо с места, покидая теплый дом, Чонин не переставал утопать в смешанных и по его мнению неправильных чувствах. «Ты милый». — А ты еблан, — ответил на чужое высказывание в своей голове Ян, идя следом за Джисоном. — Не обижай меня! — возмутился друг, чтобы обернуться с надутыми от негодования губами.***
«Мне должно быть все равно», — проговаривал про себя Чонин, широкими шагами идя по школьному коридору. Он в какой раз разминулся с Джисоном из-за его проблем с посещаемостью, справками и больницами. Хану пришлось задержаться в учительской, а Ян не из тех, кто хочет стоять рядом с учителями и отсвечивать своей безалаберной фигурой. Уж лучше он отправится в класс и просидит там лишние десять минут, чем попытает удачу в гляделках с преподавателем истории. По мере приближения к кабинету мыслей в голове Чонина становилось все больше и больше. Игра так и не заявила о своем желании «поиграться» с ним, а потому все происходящее вокруг раздражало сильнее обычного. Ему хотелось верить в то, что причиною тому выступало исключительное убогое пиксельное приложение, но никак не одноклассник, очевидно уже сидящий в кабинете как самый прилежный ученик. «Ублюдок» все крутилось на языке. Чонину не впервой драться за обиды и правосудие, но на Сынмина даже руку не хотелось поднимать. Однако был уверен — не будь он пьян вчера, наверняка бы избил. Спрятанные кулаки в карманах брюк неприятно зудели, а в качестве добавки — косые взгляды мимо идущих школьников, ведь Чонин совсем забыл. Волосы у него теперь дымчато-синие. Урок явно начнется с обсуждения этой сенсации и не иначе, а потому шаги становились все короче, темп убавлялся, и Чонин путался в сомнениях. Не понимал, хотел ли он заходить в кабинет или же все же нет? Видеть лицо человека, которому на один вечер позволил довериться, широко улыбаясь и творя безумства с гордым названием «счастье». Возможно, для Сынмина это ничего и не значило, ведь таких «жизнерадостных» полно. Однако Чонину это было слишком важно, словно перед ждущей его в кабинете пешкой он обнажился, а не широко улыбнулся. До урока оставалось не так много времени, а ноги приклеились к полу, не желая двигаться дальше. Мысли, что раньше мельтешили букашками на фоне, теперь обратились главными персонажами дерьмовой пьесы. Чонину хотелось вернуться в то состояние безумия, отказаться от иррациональности в сторону взаимоотношений с обществом и творить только то, что доставляло ему удовольствие. Он будет несказанно рад, если игра предложит ему немаленькую сумму за избиение человека, который сыграл с его чувствами. «Ты такой ранимый, Нини». Привычно стукнул себя по виску, отгоняя непрошенный голос. Глаза прикрыл, медленно вдыхая и выдыхая, стараясь успокоиться. Ничего вчера не было, никакой встречи, никой банки пива, никаких ярких уличных фонариков и холодной реки со звонким смехом. Чонину это приснилось, как и то, что он ошибочно согласился на дружбу. Рука схватилась за железную ручку двери, и последняя со скрежетом отворилась, даруя Яну возможность очутиться внутри полупустого класса. Кто-то сопел, сидя за партой, кто-то шустро повторял материал перед уроком, кто-то громко беседовал о чем-то с другими, а кто-то — Ким Сынмин, крупно вздрогнувший при взгляде на вошедшего. — Чонин, — одними губами, с самым что ни на есть убогим и жалким выражением лица. Настолько разбитым, настолько сожалеющим, что дышать стало тяжелее. Ян в моменте почувствовал себя виноватым за то, что извечно спокойное выражение лица Сынмина с расслабленной улыбкой превратилось в такое безобразие. Ким нервно и резко встал с места, желая как можно скорее подойти к Чонину, чтобы исправить свою ошибку. Он бы позволил ему ворваться в свою голову и душу вновь, если бы не то, чего он так жадно ждал последние дни. Писк. — Постой, — Хенджин спиной вжимался в прутья школьного забора, вкусно втягивая в себя никотин. Его глаза были прикрыты, плечи расслаблены, а голова по-прежнему порхала в минувших давным-давно снах. Только намереваясь кинуть бычок в какого-нибудь школьника и отправиться на занятия, он был остановлен самым приятным и одновременно нет способом. Все же было что-то такое в голосе Минхо, что побуждало подчиняться. — М? — согласной, после приоткрывая глаза, чтобы полюбоваться заинтересованным игрой Ли. Волосы его спутаны, в них затерялся пепел вишневых сигарет. В мешочках под глазами наверняка спрятаны слезки маленького Хоши, которые он впредь решил никому не показывать. И Хенджину очень хотелось почувствовать эти горячие слезы подушечками собственных пальцев, дабы докопаться до истины, до уколотого шипами белых роз сердца. — Блять, Чан был прав, — в голосе не было злости или страха, голос Минхо впервые за какое время звучал вожделенно радостно, настолько, что зловещая и одновременно довольная улыбка появилась на его лице, заставляя Хенджина слегка ревновать. Ну ничего, он еще отыграется. — О чем ты? — не успевая получить словесный ответ, Хвана по носу ударяют экраном телефона, заставляя выронить из пухлых губ уже потухшую сигарету. Хенджин на время теряется, выходя из своего сучьего и загадочного образа, позволяя теперь Минхо тихо засмеяться не из-за абсурдности их жизни, а из-за поведения Хвана. Это больно укололо. Хенджин берет чужой телефон в свои руки, взглядом подмечая новые трещинки на защитном экране. Хван знал каждую, а еще знал причину каждой. «Добро пожаловать! Поздравляю с началом шахматного турнира, игрок Хоши! В этом турнире игроки будут сражаться друг с другом путем выполнения одного и того же задания. Время задания ограничено, тот, кто выполнит его первым, получит вознаграждение в виде отдельной валюты. По окончании валюту можно будет обменять на реальные деньги». Хван нахмурился, нажимая стрелочку «дальше», ведь не весь текст вместился на экране. Следом его взору представилась визуализация той самой валюты в виде шахматной доски в кружочке. Она была подписана незамысловатым словом на латыни: «Гранатум». «Данный ивент проходит в каждой школе, и школа Мьёджи не оказалась исключением! Один гранатум — десять миллионов вон. За каждый пройденный раунд можно получить один гранатум. У игрока есть две попытки, чтобы остаться в турнире. Во время выполнения задания один из игроков может добровольно сдаться, в таком случае он потеряет одну попытку и возможность заработать гранатум. Один раунд — одно задание на время. Побеждает игрок, справившийся быстрее другого. В турнире участвуют все игроки. На данном этапе вы можете принять решение — участвовать или нет». Хенджин внимательно вчитывался в текст, пытаясь запомнить все условия шахматного турнира. На его памяти не было ни единого случая, когда бы игра устраивала подобные праздники. Ночные теории Минхо все больше и больше заполняли разум. — Жми «дальше», — нетерпеливо попросил Ли, ближе прижимаясь к плечу Хвана, чтобы получше рассмотреть текст. «Количество шахматных фигур старшей школы Мьёджи: шесть. Соперники выбираются с помощью генератора. Как и на шахматной доске — все ходят поочередно. Первый день шахматного турнира начинается, друзья! Поприветствуем игроков Хоши и Нини на шахматном ринге. Игрокам уже выслано задание, пожелаем им удачи!». Текст пропал, а мобильник Минхо заверещал новым звуком, слегка оглушая Хенджина. Последний по-прежнему не мог до конца осознать прочитанную информацию, а потому пусто пялил в выключенный им же экран телефона, не решаясь отдавать его Ли. Пусть игра и выбивала их из равновесия, на постоянной основе требуя выполнения определенных заданий, игрокам все же удавалось держать себя и свою жизнь под контролем. Однако даже с учетом условия, в котором можно было бы отказаться от игры, само приложение не предоставило участнику такой возможности. Хенджина смутило количество шахматных фигур, подсчитанное программой, ведь он был уверен — не только они играли в эту гадость. — Если можно было решить, участвовать или нет, тогда почему не было никакой кнопки? — Минхо впервые слышал в голосе Хенджина такую растерянность. — Да какая разница, — Ли немного нервно улыбнулся, предвкушая веселье. — Ты бы не участвовал? Там же было написано, что фигур всего шесть. Значит, мы знаем наших врагов в лицо. — Не мы одни играем, Хоша! — громче привычного воспротивился Хенджин. — Помимо нас еще есть игроки в школе. И новые игроки в любом случае получают статус пешек, а то и берут выше, просто мы не всех сосчитали. Если играют «все», тогда почему «все» это шесть фигур, а не шестьдесят, например? — Чего ты так взвился? — негодующе спросил Минхо, искренне не понимая такой неожиданной смены настроения у Хенджина, которому только в сласть и в радость было играть. Совсем непривычно было видеть его таким расклеенным, неважным, словно «живым». Зрительный контакт, которым Хван так самозабвенно любил наслаждаться, в момент беспомощности заставил протрезветь. Хенджин и сам не понял, почему так испугался. За кого он испугался? Они играли достаточно, чтобы понять явное — игра не знала границ. От кражи документов до избиения школьников, от разбить машину директора и поджечь её до силой удерживать лицо школьницы над горящей зажигалкой, чтобы запугать потехи ради. Хенджин знал это, знал, через что им пришлось пройти ради грязных денег, знал, что случалось с ними, чтобы другие игроки заработали на их травмированных сердцах. Чан был на год старше их, один из первых игроков. Хенджин и Минхо в самом начале своего пути мечтали догнать его, хватаясь за любое задание, выполняя его в кратчайшие сроки, не желая покидать игру раньше положенного. Минхо нужны были деньги, Хенджину нужен был Минхо. Ли до последнего презирал идею сотрудничества, ведь мечтал добиться нужной суммы самостоятельно. Когда кредиты отца были погашены, а матери наконец-то удалось оплатить больничный, Минхо принял волевое решение — копить, однако долгое время он не знал, на что. Он хотел верить в то, что действительно не знал. Минхо продолжал играть в одиночку, рискуя своей успеваемостью, отношениями с учителями и одноклассниками ровно до того момента, пока Бан Кристофер Чан не приставил ему нож к горлу, когда Ли выполнял одно из самых омерзительных заданий. Он преследовал ныне покойную девушку Чана. В тот же момент удачно подсобил Хенджин, ловко обезоруживая своим ростом и сахарными речами. Уже тогда Бан потихоньку сходил с ума, и кому, как не следующим по ценности шахматным фигурам, это было заметно. Но легкий шрам на шее Минхо до сих пор не простил ему. — Все нормально, — Хенджин вновь улыбнулся, приятно смеясь. Хвану показалось, что их обоих в одно мгновение накрыли одни и те же воспоминания, повлекшие за собой не самые приятные вещи. Минхо на его утешение лишь покивал головой. Игра явно хотела напомнить им важное — она не была детской. — Что у тебя за задание? — белобрысый легко вывел Ли из тяжелых размышлений, которые были целиком и полностью посвящены его тяжелым отношениям с Чаном. Хенджин включил заново чужой телефон, экраном навел на озадаченное лицо Минхо и без труда зашел в профиль с забавной пиксельной чиби-версией своего «друга». — Хм-м. — Что там? «Афродита пробиралась через тернии к своему умирающему возлюбленному Адонису, что скончался на её руках. В терние запрятана вещица, служившая Адонису символом любви к Афродите. Найдите её». Минхо ожидал задание из категории «кто быстрее доведет до самоубийства физика» или же «кто во время драки первым упадет мертвым заживо». Он совершенно не был готов к загадке, ответ на которую было необходимо найти к концу дня. Умственная нагрузка не была ему чужда, но, привыкнув работать в дуэте, Минхо совершенно забыл, что ему порою тоже полагалось думать и вовсе не о том, кто же стоял за созданием такой ничтожной игры. В их команде Хенджин действительно был неким кукловодом, в то время как Минхо ловко рвал ниточки и справлялся со всем своими руками. Теперь у него не было кукловода. — Отлично, ты знаешь ответ? — непринужденно спросил Ли, натянуто радостно улыбаясь. Со стороны он показался Хенджину слишком забавным, чтобы не рассмеяться. Минхо очень редко вел себя подобным образом, теперь Хван понимал, почему ему пришлось напрячь все мышцы лица. — Не-а. — Врешь. — Это твой раунд, Хоша. Сам и ищи ответ, — Хенджин бы мог, ему не в тягость, но куда приятнее будет наблюдать за тем, как же сильно Минхо будет сходить с ума без его помощи. Наконец-то представился шанс отыграться.***
Чонин не пошел на урок после звонкого писка. После прочтения условий, после окончательного погружения в суровость и неизбежность настигнутого, он умостился на подоконнике лестничного пролета, надеясь на то, что его тут никто не застанет. У него и без игр намеревались проблемы бытового характера, которые он не спешил решать, потому что впервые за долгие годы захотел пожить для себя. Он так и не дал Сынмину возможности договорить. Лишь увидев оповещение, потерял себя окончательно, запрещая чему-либо внешнему тревожить его в тот час. И на месте Чонина нужно было бы волноваться, ведь игра действительно не дала ему выбора, и от последнего кровь до красноты на щеках и ушах кипела, ведь Яна это совсем не пугало. Его это заводило. Еще ранним утром он сокрушался по мелочам из-за каких-то Ким Сынминов, а теперь легкие его наполнились пиксельным воздухом, разрешая дышать полной грудью. Чонину было глубоко плевать на валюту, на сумасшедшее число, которое он может получить в финальном раунде. Одна мысль о том, что ему предстояло сразиться в одном раунде с Ли Минхо, уже стоила того, чтобы продолжать пальчиками хвататься за сегодняшний день. И он в какой раз особенный. Чонин не дурак и интернетом не брезговал, а потому, в сотый раз просматривая текст статьи про несчастных влюбленных, ответа так в своей голове не находил. Он не знал, что ему предстояло найти. Стоило ли действительно находить какой-то предмет? А, может быть, было достаточно вписать на свой страх и риск предполагаемо верный ответ? Ян не был уверен в верности своих размышлений, а потому и тормозил. Ему хотелось в условиях задания видеть больше, чем было на самом деле. Того же он ждал и от людей, которые его окружали. В какой раз перечитывая трагичную историю любви Афродиты и Адониса, Чонин в какой раз подряд чихал от скуки, с грустью осознавая, что избитый миф ничего ему не поведает. Он был железно убежден в единственном — задания игры всегда были связаны с игроками, с их страхами и желаниями. Однако, прокручивая в голове изученный сюжет, Ян понимал — он не был к этому причастен. Накладывая условия и потаенные смыслы, в сапфировой голове ничего не складывалось, ведь никакой жизненной подходящей аллегории с ним не случалось. — Значит, — тихо произнес Чонин, открывая приложения и смотря на таймер в правом верхнем углу экрана. — Значит, не я должен найти ответ, а ты. Он расстроился, ведь ожидал большего. Запал утих, с горечью осознавая неизбежное — задание было исключительно для Ли Минхо. Не хотелось так быстро проигрывать, тело желало разрядки в виде триумфа, разум сходил с ума в предвкушении чего-то невообразимо сложного, однако Чонин был лишь Чонином, и ответ ему не найти. — Нини, — за время минувшего монолога Ян и не заметил, как по ступенькам к его силуэту принялся приближаться чужой, но уже знакомый. И одного милого и ласкового было вполне достаточно, чтобы все внутренности разом сжались, вынуждая безумство и азарт спешно покинуть исхудавшее тело. Чонин прикусил нижнюю губу, пальцами сильнее сжимая телефон, то ли собираясь его разбить, то ли собираясь швырнуть его в лицо непутевому компаньону. — Прости, — не самое лучшее начало для первого разговора спустя всего-то половину суток. Чонину это почудилось вечностью, а каждая вечность влекла за собой забвение. — Ким Сынмин, — сухо перебил, прижимая ноги к груди, лбом упираясь в колени. — Уходи, пожалуйста. Я не хочу с тобой больше дружить. Теперь мы квиты, поэтому больше можешь не лезть ко мне со своей дружбой и предложениями играть вместе. Предупреди ты меня заранее, что это было твоим заданием, ничего бы этого не было. — Но я правда хочу с тобой дружить! — извечно мягкий голос Сынмина неожиданно стал высоким, сотрясающим стекло в оконной раме. Чонину следовало бы догадаться раньше, что никакой таинственности в парне рядом изначально не было. Всего лишь ребенок, облагороженный любовью цивилизации, считающий людей подле себя своими игрушками. Чонин не хотел быть игрушкой. — Не кричи, пожалуйста, — Яну не нравился этот спектакль. Ему перед глазами площадка детская привиделась со своими устоями и извечными перепалками между детьми. Переменчивость Сынмина по-прежнему настораживала, не позволяла расслабиться. Он встретил этого парня в автобусе, столкнулся с его самодовольной ухмылкой, томным взглядом. Он едва ли не задохнулся, когда повстречал его уже в стенах школы, гордо величая в собственной голове королем. Он прижимал его к потрескавшейся плитке туалета, даря свой первый поцелуй, надеясь на то, что жалкие воны того стоили. Он согласился с ним дружить, все еще веря в то, что Сынмин сможет его понять, потому что был таким же. Но Сынмин вел себя всегда так, словно притворялся. Терялся в обоих образах и не мог примерить подходящий, словно выбирал галстук перед школой, а не улыбку и мышление на день. — Я не хочу с тобой дружить, что ты за детский сад развел? — Чонин выпрямился, наконец-то находя в себе смелость заглянуть разбитому парню в глаза. Игра снова не в центре его внимания, и это раздражало. Хотелось поскорее избавиться от неприятных чувств и войти в состояние желанного покоя или сумасшествия разом. — Давай заплачь еще. Имею полное право отказать тебе в роскоши в виде общения со мной, просто потому, что так хочу! Чонин взбесился, в очередной раз позволяя эмоциям выйти наружу, в очередной раз обнажаясь перед ним. Ян спрыгнул с места, оставляя телефон на подоконнике, и направился к стойко стоящему на месте Сынмину. С каждым шагом Чонин терял все больше и больше уверенности, будто аура чудака превалировала его собственную, заставляя путаться. — Послушай меня, внимательно, — Ян схватил его за лацканы пиджака, крепко стискивая. Однако вновь потерялся и не решился заглянуть в темные глаза напротив. — Я не знаю, чего ты ко мне прицепился и чего ты от меня хочешь, но с тобой общаться я больше не намерен. Я слишком, блять, крохотный, чтобы впускать в свою душу каждого придурка. Нет уж, спасибо, — высказывал он все воротнику белой рубашки. — Я дал тебе всего один шанс, и мне показалось, что я не ошибся. Можешь обозвать меня истеричкой, которая надумала себе всякого и оказалась на выходе наивной дурой, но мне плевать. Я себя годами ваял не для того, чтобы ты так по-уродски в мою жизнь зашел, насрал и вышел, ты меня понял? И заканчивая тираду, чувствуя легкое потрясение от того, что слова, извечно ползающие пауками под кожей, наконец-то увидели возможность выйти через рот, а не остаться на стадии разработки, Чонин поднял свой взгляд, после плотно сжимая губы. Контролировал себя всегда, когда дело касалось собственных чувств. Притворялся ублюдком либо же вовсе отмалчивался, предпочитал сверлящие взгляды и молчаливое изучение людей вокруг себя. Запрещал себе открывать рот, запрещал себе делиться с Джисоном всем сокровенным, пусть в убогие дни порою и прорывало плотину, затапливая весь мегаполис. Чонин знал цену чувствам, потому так настойчиво пытался отказаться от них, и все шло вполне себе успешно, пока на телефоне не оказалась дурацкая игра. Он потерял счет календарным дням, окончательно забывая, какие сутки он играл, сколько раз за все время он поел, сколько раз поговорил с Юном. — Какие игры ты любишь, Нини? Пару раз ловил себя на вопросе: «Какой на самом деле Ким Сынмин?». Не что-то, что требовало неотложного ответа. Лишь мысли вскользь, путающиеся в крашеных прядях. — Что, блять, прости? — запутался в красноречии, вскидывая бровь. Еще минутой ранее Сынмин выглядел так, словно у него забрали желанную конфету, доставшуюся ему болезненными усилиями. Теперь, когда конфета сжимала его пиджак, взгляд его был тем самым персиковым, надушенным, одновременно потерянным и сосредоточенным. Кажется, Чонин понял, что не так уж сильно он ошибся. Кажется, теперь он видел перед собой настоящего Сынмина с его редкими дикими взглядами, пугающими и пронизывающими до костей. — Я сказал, что понял тебя, — мягкие руки накрыли слегка дрожащие сухие, вынуждая отпустить уже помятую ткань. Чонин замешкался, а Сынмин словно того и ждал. — У тебя сейчас игра с ферзем? Его захотелось придушить и вовсе не за самую очевидную смену разговора и явное обесценивание всего ранее сказанного. Ян хотел взорваться только от одной мысли — Сынмин только что поступил так же, как и он этим утром в комнате Джисона. Он точно так же свел разговор к игре, вынуждая Чонина всецело переключиться на процесс, на мысли о победе. — Если я выиграю шахматный турнир, ты будешь моим? Чонин растерянно захлопал ресницами, дергая руками, с облегчением понимая, что силой его не удерживали. Запястья зудели, хотя Сынмин держал их все то время бережно. — Моим другом, — закончил он, склоняя голову вбок, взглядом спокойным в душе Чонина дыру высверливая. Неприятное чувство. Обнажающее чувство. Чувство страха. То самое чувство, которое он испытал в автобусе, когда впервые с ним столкнулся. Все стихло, давая Яну время осознать. — Идиот, что ли, — настороженное выражение лица Чонина сменилось на скептическое, и он без зазрения совести стукнул Сынмина по лбу кулачком, лишая своего собеседника всякой загадочности. — Не подходи ко мне больше с такими фразами маньяка, ноги сломаю. Ким обомлел, растерянно открывая и закрывая рот. Не этой реакции он ожидал на свою фразу, совсем не этих эмоции он желал увидеть, услышать ушами. Чонин в его глазах был мальчиком с милым ошейником, которого он так страстно желал вывести на эмоции, чтобы в глазах увидеть никому недоступный блеск, просто потому, что хотел. Сынмин не был уверен в том, что сподвигло Яна так резко переключиться, однако от легкого стука по лбу, что напомнил темноволосому функцию перезагрузки, осталось приятное и теплое чувство в груди. Словно ему дали второй шанс. — Ты не дойдешь до финала, — Сынмин только сейчас заметил стоящего на лестничный пролет выше него Чонина с телефоном в руке. — Что? — все так же озадаченно спросил Ким, неосознанно прикладывая пальцы к горячему пятнышку на лбу. — Я не сдамся, Ким Сынмин. Я не дам тебе дойти до финала, — и если ранее он был готов сдаться, понимая, что игра решила сыграть не в его пользу, то теперь юноша, на которого он смотрел свысока, принудил его к обратному. Это игра Чонина, он был в этом уверен. Она была создана исключительно для него, ради взаимодействия с любимыми шахматными фигурами, ради азарта и денег, ведь Ян так сильно любил чувствовать себя главным героем со своим характерным комплексом. — Поэтому засунь свою загадочность себе в задницу, — продолжил. — Перестань быть вонючей размазней, потому что в будущем я не хочу сражаться с таким убогим соперником. — Соперником? — вновь изумился Сынмин. — А ты себя кем-то другим возомнил? — поинтересовался в ответ. — Ты не Бог, чтобы играться со мной, поэтому спустись с... — Чонин забыл устойчивое выражение. — Спустись, блять, по лестнице вниз, и чтобы я тебя до конца раунда не видел! Он бежал на крышу не потому, что хотел с неё красиво сброситься на спортивную площадку с тлеющей сигаретой в руке. Он бежал на крышу от сильно бьющегося сердца под ребрами, потому что Ким Сынмин в очередной раз сделал что-то такое, что заставило Чонина почувствовать себя протагонистом. Он бежал на крышу только для того, чтобы с высоты школьного здания оглядеть близлежащую территорию. Бежал на крышу только для того, чтобы увидеть растущие вдоль школьного забора по всему периметру белые розы. Он нашел тернии.И г р а п р о д о л ж а е т с я.