Север

                  В пути все еще неумолимо трясет, свист метели перекрикивается лаем собак, но в этот раз что-то определенно отличается от долгого пути до дворца. Все чаще меж стволов видно следы лап, норы, иногда и целые куски шерсти, быстро прячущиеся от взгляда южанина. Как будто сам лес чувствует чужака, заботится о жителях, дает лишь шанс заметить, но не всмотреться, чтобы понять, кто есть кто.       А еще все чаще мороз ощущается не как наказание, а что-то привычное, как песок на морском побережье рядом с южным дворцом. Снежинки все чаще падают на ресницы, устраиваясь в стройный ряд, на ладони, и тут же тают, как будто сам Кей горячий, жаркий, южное солнце, спустившееся в снежное царство, только чтобы увидеть тишину и спокойствие. Удивительно появляется мысль коснуться сугробов, пробежаться вглубь леса, чтобы увидеть владелицу маленьких следов, которая, как лиса из замка, исчезнет от лишнего отсутствия внимания.       Магия ли это? Или уже его осознанное желание принять новое?       — Сядь ровно, иначе норовишь вылететь, — голос будущего мужа отрывает от края саней, садит ровно и почему-то пускает дрожь по телу. Кей чувствует жар на щеках. смущен, как будто застали за непотребствами, а не за простым желанием вглядеться вдаль лесов, но на языке вертится не защитная язвительность. Лишь просьба показать после, кто прячется совсем неподалеку от них. Принц же точно должен знать жителей своих владений.       Наконец собаки останавливаются посреди большого поселения, а место вокруг быстро занимают местные. Дети.       — Тецуро! — кричит чуть ли не каждый, норовя забраться в крепкие руки или, чего хуже, запрыгнуть в сани, что каждый раз влекут узорами на полозьях. Старые Боги в каждой мелочи этого мира. Все еще чужого.       Неприятно. Снова липкое одиночество, приложение к главному герою их книги, спрятанные в карманах шубы в момент озябшие ладони.       — Не бойтесь, сами подойдите к ним, — шепчет Бокуто на ухо, краем глаза наблюдая, как мальчишка лет пяти с озорством заглядывает в пасть одной из собак. — Они не кусаются… Не все, конечно, но вы им можете понравиться.

И это должно успокоить?!

      От заката не осталось ни капли. Костер, должен быть, будет совсем скоро.       — Идем, Цукишима, — Куроо не касается, даже не смотрит в его сторону, все так же прикованный к детским лицам, красным от холода, всего лишь направляет голосом по следам за собой. Ни одно слово не растворяет его собственную тишину, замерзает сильнее, чем в пути, тяжело наполняет желудок и давит к земле. Ни одного взгляда в его сторону до самой поляны, где их, видимо, уже ждут. Тот же старик, что давал травы.        — Дедушка, нас сегодня больше!       — Уже почуял, волчонок, — и все так же ехидно улыбается, видимо, чувствуя каждое сомнение внутри Кея.       Внушение или магия, придется выбирать из двух зол.       — Малыши, вы поприветствовали нашего гостя? — одной лишь фразы хватает, чтобы все разномастные дети уткнулись в него взглядами и с сомкнутыми ладошками прошептали «Да благословят тебя Старые Боги, новый друг». Культура приветствия все еще кажется странной, но после опущенных ладоней десятки глаз заново цепляются за его лицо. Правда, даже сравнивая со здешними маленькими жителями, то все поголовно темноволосые, смуглые и закутанные легко, как будто для них мороз самый лучший друг. Такие шубки вряд ли спасают от холода полностью.       Или эти взгляды требуют ответного представления?       — Я… Цукишима Кей, принц Юга.       Задушенное изо всех сил «рад встрече с каждым» поощряется одним лишь взглядом старика. Правда и ничего кроме правды, стоит подавать малышам только хороший пример.       Их тут много, около полусотни голов от едва ходящих по снегу малышей до почти взрослых юношей и девушек. Все, как один, молодые и искренние, поляна сквозит откровенностью, что вряд ли почувствуешь на родине. Почему они здесь, а не с семьями?       Вопросы замалчиваются, приходит момент рассесться у костра, в момент разгоревшегося синим пламенем. Все таким же холодным, как сам Север. Магия. Еще одна. Бездоказательная, но уже не вызывающая отторжения, только завороженность языками, ползущими вверх, ближе к самой луне.       — Лисенок, расскажешь им легенду в этот раз? — слышится снова голос старика, и Куроо забирает из чужих рук инструмент. Струны, дерево… Похоже на южную лиру, ее тонкую и легкую сестру, которая вот-вот разродится звонкой песней и танцем, но пальцы будущего мужа только медленно, с особой любовью касаются на пробу одной, затем следующей струны, перебирая каждую, как будто проводя по линиям тела.       Что делать? Стоит, видимо, закрыть глаза, как дети, в последний раз коснувшись магического огня.       Под закрытыми веками снова белые поля, но вокруг уже совсем не пусто. Одинокие животные, целые стаи, а посреди все тот же костер, из которого льется северная песня. Голос у будущего мужа мягче, чем обычно, как будто пропитанный любовью к каждой ноте, словно он уже не человек, а часть этого волшебного пожара, не сжигающего, но нежно греющего крупицы истории, залегшие под снегами.       А Цукишима сам не понимает, как в пламени синего видит истории памяти предков, битвы и любовь.       Магия живет здесь глубже, чем может представить южный принц.