Север

С хлопком дверей чужих покоев, как он громкого падения неуклюжего детского тельца с высоких книжных полок, пелена спадает лишь наполовину, позволяет заметить повязки, прилипшие к чужой спине, что заметны сквозь ткань рубахи, растрепанные больше обычного волосы Тецуро и тяжелое дыхание груди. Воздуха тут и правда как будто меньше, чем на улице, комната, кажется, с каждой секундой все больше сжимается, но Кей по старой привычке в момент отходит торопливо на пару шагов, упираясь бедром в стол. Холодный, но ни разу не дающий одуматься. Румянец выбрался на щеки слишком быстро, легкие работают с удвоенной силой, мурашки бегут по телу, останавливаясь только рядом с новой меткой, скапливая все напряжения с тела в коже плеча… Симптомы ясны, но вот болезнь, поражающая их двоих, сейчас кажется загадкой, не может появиться такое животное влечение всего за один вечер, в котором касаний было меньше, чем в проведенные до этого наедине ночи. Сознание иссыхает медленно, но уверенно под палящим солнцем чужого присутствия, и желание внутри норовит наконец вырваться и снова влепиться в чужое тело. Что происходит?! — Это не я, — сухие губы едва способны сложить слова, не сравнить с привычной южной едкостью в каждом слове. Сейчас Цукишима ощущает себя не владыкой жизни, скорее рабом того, что понять не способен, может только отойти на расстояние цепи от будки и заново вернуться к тому, что очертили хозяева. Раздражает, пусть и меньше, чем возбуждает. — Что, очередная магия? — Это все метки. Их связь манит нас друг к другу, оттого мы не сможем справиться с этим. Это сильнее человеческих сил. Позволь мне- — Стой на месте! Страшно. На смену слабым попыткам сложить всю картину и найти простое решение приходит недоверие, и оно оказывается крепче, чем притяжение друг к другу. Все прекращается за минуту, в которую в мыслях не остается ничего, кроме сомнений. Тецуро хороший, это трудно отрицать, его забота и внимание, его обаятельное шипение, когда он переходит на северный язык, даже шуба, которая всегда будет казаться в разы теплее собственной, — все это должно было достаться лучшему партнеру, который мог бы ответить тем же, укутать любовью в холода и усталые королевские будни. Не он, раненный слишком глубоко собственной семьей юнец, которому все это кажется слишком… Просто слишком. — Душа моя, что с тобой? Что ответить, если ответ уже уперся острием меча меж ребер, и смелости толкнуться вперед с надеждой, что подхватят, не хватает? Южное оружие всегда было настроено на то, чтобы мучать жертву. Броня рассыпается, обнажая душу, в которой застоялось многое, и не выплеснуть все за раз, глаза наполняются снова слезами и впиваются в красивое лицо напротив. У Куроо красивые шрамы, сильные, его же они только изуродовали. Кей теряет контроль, стекает безвольно на холодный пол и едва способен соскрести себя, чтобы оплести руками в жалком подобии защиты. В голове только воспоминания, которые снова и снова причиняют боль, оттого легко не заметить, как быстро рядом становится теплее, а руки по-домашнему путаются в волосах. Смола не убивает все плохое внутри, только успокаивает, склеивая бегущие мысли друг с другом в один цельный комок, который давно стоит проглотить, чтобы переварился и перестал доставлять проблем. — Тебе больно? Жалкий кивок, а за ним следует сбитое откровение, которое вряд ли Тецуро мог видеть в ручье, все не поместилось бы в одно воспоминание. Говорит об отце, который был больше королем, чем любящим родителем, оттого нещадно бил по маленьким рукам за любую оплошность «второго», о матери, сошедшей с ума от потери сына на войне настолько, что стала утешаться присутствием Кея, называть другим именем, которое стало запретным во дворце сразу после окончания траура, вспоминает даже о бабушке, от которой в воспоминаниях остались только руки, а все остальное забыло спустя месяц после поселения в столице. Дом разрушен, а Куроо так надеется построить на его пепелище что-то новое. Может это и правда любовь? — Ты достоин большего, чем я могу дать, — последнее, что устало сходит с бледных губ, и в покоях снова повисает тишина. Абсолютно убийственная тишина, которую не прервать совсем, если только не отдать свою цену. — Если звезды сегодня горят, значит ты мой! — Слышать Куроо таким непривычно, выдавленное сквозь зубы шипение вместе с железной хваткой совсем непохоже на привычные лисьи повадки. Так только вцепляются в добычу, чтобы тушка не сбежала, и Цукишима ощущает себя кроликом, которого вот-вот лишат головы. — Раз ты любишь меня со шрамами, значит и я тебя люблю с ними! Мы вместе будем сиять, слышишь? Просто поверь в нас, и я клянусь, что не обижу тебя вновь. Стоит только встретиться взглядами, как тут же внимание забирают мокрые дорожки по обеим щекам. Здесь, посреди комнаты, пока за окнами все еще продолжается праздник в их честь, это их общая слабость, и вместе с ней становится не так страшно. — Я… хочу сделать тебя счастливым. — Тогда останься со мной. Сегодня и навсегда. В поцелуе слишком много соли, хватит на целое море, но метки наконец успокаиваются, сталкиваясь снова максимально близко. Для первой брачной ночи они лишние, инстинкты сделали бы хуже. Они пойдут своим путем.