Север

Новый день встречает отяжелевшей головой и легкой болью по всему телу. Всему виной ласки, которыми упивался Тецуро в последнем свете луны, и вчерашнее испытание холодом, и не разобрать, что заставляет чувствовать себя не в порядке больше. Цукишима почти задыхается под шкурами рядом с мужем, но выбраться наружу не дают крепкие руки, все еще прижимающие к сильной груди, и бороться с ними не имеет смысла. Куроо всегда будет сильнее, как минимум, из-за наследия прошлого, по которому легко провести пальцами, а в моменте, когда не только плечи, но и воздуха у Кея в разы меньше, сопротивление не имеет смысла. Остается только терпеть неудобство. Занятие находится быстро — лицо Тецуро удивительно расслаблено, даже не чувствует на себе шального солнечного луча, что устроился прямо на ресницах, а оттого еще более красиво. Удержаться невозможно, он соскребает все силы в одно движение и вбивается рывком губами в чужую щеку. Нежность все еще шипит внутри ароматом смолы, пускает дрожь по телу, останавливаясь на едва способном двигаться плече. Метка. Должно быть, уже осталась такой, какой ее предстоит носить на себе до конца времени. Увидеть ее невозможно ни на себе, ни на Куроо, духота выводит раздражение на новый уровень, и на место ноющей боли приходит кричащая злость. Она безбожно щекочет чужие бока, тычет в ребра без страха разбудить, и наконец появляется возможность выпутаться в прохладу комнаты. До белья приходится дойти пару шагов по холодному полу, что тянутся как целая вечность пути до алтаря, и на большее не хватает ни сил, ни желания. Он просто застывает на месте, наслаждаясь холодом камня со стен и едва свистящим ветром из окон, за которым заново собирается праздник. Мороз не лечит боль полностью, но нежно ее заглушает, касаясь новых следов на теле. И все же, с возвращением спокойного дыхания снова возникает и интерес к метке. Она манит обратно под шкуры, видимо, желая соединиться с отражением на чужой смуглой коже, но знакомая жажда познания оказывается сильнее. Наверняка для правил Старых Богов он просто ужасный нарушитель. Едва натянув сапоги на слабые ноги, тянет подойти к зеркалу, что стоит на столе, повернуться так, чтобы узоры можно было рассмотреть, зарисовать на память, чтобы не забывать о том, какой подарок приготовили им северные земли, и Цукишима даже не пытается противиться, уже спустя секунду рассматривая совсем маленький заметный кусочек метки. Все остальное не увидеть, заклинившая после вчерашнего шея не дает сдвинуться дальше. — Не припомню, чтобы ко мне с утра приходило раскрашенное Солнце, — нарушает долгую тишину покоев сонный голос, а Куроо совсем по-детски потирает глаза и зевает в попытке, видимо, осознаться в новом дне. — Я видел на твоей стороне братьев наших Барсов, похожих на тебя. Кажется, их зовут гепардами. — Это все, что вам есть сказать, Ваше Величество? — Я сказал достаточно в эту ночь, Душа моя, не заставляй меня повторяться. Вряд ли Куроо говорил о скорости южных кошек, скорее о пятнах, которые на манер следов от поцелуев окутывают чужую шерсть, но сожалений и злости нет. Он видел на чужой груди достаточно своих следов, чтобы знать, что муж ни капли не меньше помечен ими. Это в разы сильнее даже брачных меток, все это появилось только благодаря чувствам. — Нарисуй мне метку. Хочу ее увидеть уже зажившей, — шепчет Цукишима торопливо, как будто в нетерпении, и всовывает в чужие все еще слабые руки бумагу и уголь, но встречает только закрытые глаза и намеренно разжатые пальцы. — Тецуро, ты уже проснулся. — Пока мой муж меня не разбудит, я не открою глаза. Старые Боги, какого ребенка под шкурой хитрого лиса вы послали на его душу… Поцелуй выходит быстрый, губы даже не успевает обжечь чужое дыхание, но быстро пускает жизнь в крепкое тело и заставляет веки резко распахнуться. Разве Куроо ждал не этого? Удивительным образом удается сдерживать собственное смущение от осознания произошедшего, но в момент все стены наигранной уверенности рушатся, стоит увидеть горящие щеки мужа. — Теперь рисуй метку, я исполнил твое желание, — тушуется неприкрыто, заново всовывает в руки все, что нужно для рисования, и быстро садится спиной к мужу, надеясь, что спустя минуту весь жар с лица уйдет. Они могут так касаться друг друга всего несколько дней, могло бы стать привычным, вот только это первый раз, когда первым потянулся не Тецуро. Если Цукишима не сошел с ума, то просто стал открыто доверять и возвращать подаренное тепло, пусть и совсем неловко. Время в тишине тянется медленно, в голове все мысли свободны, а вместе со смущением из тела окончательно уходит слабость и боль. То ли Север сжалился и послал волшебное лекарство, которое может впитаться даже через простой воздух, то ли само тело нашло силы бороться ради времени вместе с племенами, но в голове слишком навязчива идея снова надеть шубу и сбежать к шатрам рядом с замком, увидеть, как счастливые дети от игр, как Арна проводит время вместе с остальными щенками в стаях, улыбки тех, кому война принесла много боли и разрушения, чьи поселения остались без мужей и вряд ли быстро окрепнут снова… — Мне нужно тебе кое-что передать, — выдыхает на ухо Тецуро, тут же вкладывая в ладони лист бумаги. Чужой нос Цукишима чувствует ярко, как бегущий по коже плеча огонек, но не решается останавливать, только пальцами касается темных прядей у самого лба. — Это подарок моего отца. Еще когда война только началась, я обещал ему, что отдам послание тому, кого выберет мое сердце. — Буду ли я достоин получить его, если я южанин? Мой народ стал его смертью. — Его сердце было слишком большим, чтобы в нем не нашлось для тебя места. Он не оборачивается, только слышит, как голые ступни касаются пола, а после на кровати перед ногами оказывается простая деревянная коробка. — Если ты откроешь ее, его душа сможет наконец упокоиться.