Север

— Мне нужно на Юг. Без предисловий, лишнего сдержанного слова или хотя бы стука Цукишима вламывается в чужие покои, благо Тецуро застать уже удается одетым, снова спрятанным за черной шубой и не выдающим ни линией собственное расслабление. От чужой ощутимой власти подрагивают ладони. Уверенности в своем намерении становится меньше. — Душа моя, тебе достаточно сказать зачем, и ты можешь вернуться, — и все же голос удивительно смягчается не в сравнение в телом, ягодным соком ложится где-то в слабой груди и не кажется невыносимо тяжелым, чтобы пригвоздить к замерзшей земле накрепко. Собственное оружие оказывается и правда сильнее короны, Королева не соврала об этом. — Ты хочешь повидаться с домом? — Я хочу вернуть тела тех, кто остался на границе, — он подходит к чужому телу уверенно, оставляет не больше метра между ними, ладонями уже по привычке водит по шерсти и решительно смотрит прямо в глаза. — Это важно для северян, и я не могу понять, как мой отец мог оставить их у себя. А Куроо, видимо, понимает, не ведется на магию южную, смотрит вглубь души, но ответа не дает, как будто не решается рушить его хрупкий и наконец определившийся с тонами мир. Серости и безразличия наконец не стало, в сердце живет северная магия, а дом превратился из бездушной светлой комнаты и мастерской в подвале дворца в одного человека, так почему он не заслуживает узнать правду? Единственное, что осталось из прошлого, — жажда познания, если не контроля, то возможности предугадать чужие ходы так, чтобы поставить в пару ходов уверенный мат, правда здешний народ не приучен к шахматам, ориентироваться приходится на чувства, вести взглядом и пальцами по едва заметным чертам и учиться. Как ребенку, что совсем недавно появился на свет. — Многих мы не смогли забрать сами, заполнили сани сначала ранеными, а уже после убитыми, — но даже совсем юному мальчишке будет ясно чужое сожаление, и если в словах Иваизуми было чувство, сходное с злостью, но внутри Тецуро спряталась вина, которая наверняка съедает изнутри сильнее, чем всякая болезнь. — Наверняка тела либо остались в земле, либо их забрали местные. Вернуть всех на Родину вряд ли возможно. — Не вернешь ты — это сделаю я. Попрошу отца прочесать границу, сам откопаю всех, кого смогу, а те, кто забрали тела раньше, лишатся своих рук. Он никогда не знал, что может быть таким: шипение сродни змеиному, худые руки в момент находят достаточно сил, чтобы сжаться на воротнике чужой шубы, а внутри кипит огромное раздражение, срывая остатки приличия. Все потому, что бездействие стало выводить из себя, неуверенность Тецуро кажется слабостью, и она совсем не стоит тех чувств, что таятся внутри тех, кому некого хоронить в племенах. Раз война закончилась, все без исключения должны вернуться домой. — Я поеду сразу, как только появится возможность у Бокуто, не нужно даже посланий. Пусть будут считать сюрпризом. Хотя пограничные отряды наверняка быстро передадут в дворец слух о том, что северные сапоги снова ступили на камень и песок. Отказа, Кей говорит одним лишь взглядом доходчиво, быть не может, попытки остановить будут сродни медвежьему бешенству, которое наверняка знакомо мужу из рассказов отца. Удивительным образом здешние морозы закалили за несколько месяцев, по духу его теперь и правда тяжело не спутать с остальными северянами. Отличие правда одно осталось, и оно болтается на собственной шее. Прощать все еще выше его сил. — Поедем вместе, приурочим к свадьбе. Отпускать тебя туда в одиночку я не намерен, — Тецуро только сжимает в ответ его ладонь на собственной шубе, опускает, впитать все лишнее пытается… Успокоить. Не по-лисьи. По-человечески, как может делать это Королева. — Если Юг сможет снова потушить солнце внутри тебя, я себе этого точно не прощу. — Волнуешься? — Мы связаны, Кей, не только Старыми Богами. Я сам выбрал тебя, сам дал шубу, а потому и решения мы принимаем вместе. Твоя воля — моя воля, и если ты уверен в решении, мы можем выехать уже сегодня. Кей едва не тает от рядом стоящего солнца, буря внутри успокоилась в один миг, когда губ коснулись чужие. Не хватит слов всех языков, ни один диалект не справится, чтобы выразить то, что Куроо заставляет испытывать с каждым днем все больше, но северные звуки сами собой складываются в понятное правильно, наверное, только для них двоих. — «Ты меняешь мое солнце на свою луну». — Это было признание? Ответа Тецуро услышать не суждено, Цукишима по-детски сбегает из покоев. Ответ слишком очевидный повисает остатком теплого дыхания и запаха в воздухе.

***

Сани и правда собирают быстро, вожаки разнесли весть о том, что «южанин решил вернуть всех в племена», и простые северяне участливо вкладывают в уже забитые мешки и сундуки еще больше гостинцев и вещей, способных найти своего хозяина среди мертвых песков. Все они хранят внутри надежду, каждый верит, что сейчас настанут и правда новые времена, знаменем которых станут спокойствие и честность, и Кей смотрит за ними с застывшего окна покоев и отчего-то опасается не оправдать их надежд. Все же корона ковалась не для него, ветки серебряные впиваются в кожу при каждом уверенном шаге, и наверняка однажды оставшаяся на ней кровь Королевы смешается с его собственной. — Простите, что снова вынуждаю вас остаться здесь, — звучит слишком виновато, даже жалко для короля, но стесняться здесь некого, чужие лисьи глаза все и так видят насквозь. — Я не могу быть уверен, что смогу вернуться с тем, на что рассчитываю, но должен хотя бы попытаться. — Забота о Севере не только в том, чтобы быть в нем, но и иметь смелость выходить наружу. Да помогут вам Старые Боги. Все такие же тонкие руки касаются заново плеч, не ведут ни выше, ни ниже, застывают и отчего-то греют сквозь мех и ткань рубахи. У Королевы осталась своя частичка магии, ее, кажется, не выведет никакой мороз или старость, она будет кочевать и дальше по душам северян, что знают ее, что верят ей и ее воле. Будет жить и в муже тоже, если уже не срослось с ним с рождения. В эту магию тяжело не влюбиться. — Нам пора, — тишину покоев прерывает Тецуро, вмиг оказываясь до страшного близко. Он руками в объятиях тянет на себя сначала мать, а после сплетается пальцами с все еще бледными ладонями. Уже не понять, кому тяжелее покидать замок, кому Королева роднее, ведь последние месяцы связали их всех слишком сильно, чтобы по своей воле вернуться в одиночество и борьбу только за себя. — Обещайте, что вернетесь, — шепчет она, и Цукишима уверен, что заметил на чужих глазах едва заметные слезы. Ее муж ведь тоже уезжал вот так, обнимал крепко, чтобы тепло согревало все время разлуки, клялся, что все будет в порядке, наверняка тая внутри ужасную правду. Наверняка он чуял, что не вернется. — Ни один житель Юга больше не причинит вам боль, я сделаю для этого все возможное. Теперь его очередь быть спасением, щитом от большой неизведанной силы, которую наверняка Тецуро не сможет понять так скоро, под его крылом страна, муж и одна важная женщина, которой сильно не хватает собственного солнца. Не мать по крови, но определенно по духу. Оставлять снова замок на нее решение тяжелое, но приходится жертвовать меньшим для большего блага, глаза тех, кто ждет своих войнов, вожаков, что почему-то безусловно верят в него, провожают сани до самого леса, Кей чувствует их кожей, вновь замерзшей от колючего мороза. — Садись ко мне ближе, — Куроо перекрикивает скрип полозьев с особой нежностью, тянет за рукав к себе и запускает под собственную шубу. Ладонями Кей ведет по знакомым, но все еще не выученным линиям мышц, обжигается от жара, стоит случайно подцепить край рубахи и коснуться кожи напрямую. Дрожь испуганно прячется, а к щекам приливает новый жар. Его достаточно, чтобы согреться изнутри, разжечь маленький костер под сердцем и дышать глубоко без опаски обжечь нос. Муж и правда волшебник, и вряд ли дело в одной лишь лисьей магии. Человеческое в нем тоже волшебное, тоже манящее, но дарующее спокойствие. Кажется, чужое сердце бьется чаще, и вряд ли это от большой любви, в них она все еще только растет, медленно вытягиваясь к небесам. — Не бойся, на Юге я всегда буду рядом, — шепот совсем тихий, на грани слышимости, но Тецуро слышит, принимает и позволяет уложить темную макушку на собственное плечо. Они сменили роли, но все еще не могут вернуться к простому «я». Теперь только «мы» и в свете луны, отражающегося от снега ненарочно, и под лучами солнца, что всю свою историю греет землю глубже, чем добиралась мерзлота. — Я покажу тебе его жизнь в моем мире. Стоит угостить мужа свежей клубникой, провести по обнищавшим рядам рынка, спустить в мастерскую, показать море, каким его не увидеть с Севера — теплым и нежным, как будто созданным для любви и наслаждения, открыть любимые книги и читать вместе ночью, чтобы никто не смог им помешать… — Люблю, — последнее, что слышится с чужих губ, и глаза янтарные прячутся за веками, видимо, в надежде пропустить весь путь. Цукишиме остается только поправить воротник чужой шубы, а самому взглядом наконец вернуться к снежному пейзажу. Прошло всего несколько месяцев, а представить жизнь иначе уже невозможно, без снега Тецуро и любви. Югу такое богатство и не снилось.