Север

Южная вода кажется мягче, окутывает жаром пусть и нежно, но как будто связывает, не дает коже расслабиться. В северном замке все было иначе: не было ароматного пара от самой воды, здесь камень сменила узорчатая плитка, а окна, выходящие в сторону полной луны, пускают много света. Все живет противоположностью уже привычной жизни среди снегов, продолжает давать прохладу только глубокой ночью, а к утру снова разжигает жару до самых границ. Тецуро ощущается среди бывшего дома, не иначе, брошенным котенком, который едва ли способен позаботиться о себе. Кей не медлит, стягивает чужую рубаху и отбрасывает в сторону. Пока они тут, она вряд ли понадобится, слишком плотная и тяжелая от пота, стоит озадачить прислугу поиском подходящих легких одежд. Чужое тело все такое же прекрасное, пусть руки не в сравнение с прошлой ночью безвольно висят, а грудь вздымается слишком часто для наступившей минуты покоя. Сейчас муж кажется еще более смуглым, и вряд ли дело одной только тени, в лице все еще читается непомерная тяжесть и грусть… — Что тревожит тебя? — Ты, — выдыхается устало, и руки Тецуро вмиг стягивают всю лишнюю одежду, освобождая от забот. — И то, что здесь я не лучше лишнего сундука в перегруженных санях. — Даже не люди, которых мы должны вернуть? — Судьбу мертвых я изменить не могу, а вот тебе я обязан многим. Это не льстит, только сильнее тревожит и без того неспокойное сердце. Даже если между ними еще не то самое Северное Сияние, то точно соединенные в созвездия далекие звезды, и это не дает просто думать о себе. Мысли снова возвращаются к мужу. Спокоен ли? Знает ли, что не одинок? Верит ли в их силы или все еще терзается сомнениями? — Я не могу быть счастлив здесь. «Пока не буду чувствовать, что счастлив ты» Собственная одежда сбрасывается торопливо, без лишней аккуратности, кажется, нити на дорогом шелке натянулись от резкости, но полы все же легко распахнулись, и вся ткань торопливо упала на пол. Все, что было на нем, вряд ли позволится надеть во дворце при свете дня, сочтут необъяснимой вольностью и плохим тоном, правда сейчас это кажется последним, что может волновать. В воду Кей опускается неторопливо, с непривычки вздрагивая от температуры, но стоит полностью скрыться под мягкостью, рядом тут же оказывается Куроо, руками ползет по коже от тазовых костей до ребер, манит к себе ближе, как будто выводит из едва достигнутого равновесия и спокойствия… Пока наконец не утыкается уже влажным носом в выглядывающее из-под воды плечо. Не раззадоривал, скорее пытался понять, что не один, и можно отпустить контроль. — Ты можешь приходить сюда, когда захочешь, так будет проще пережить жару, — шепчет в самое ухо, пальцам добираясь до темных волос, впутывая пальцы в жесткие пряди, гладит нежно, со всем доверием, что только может дать. Еще немного, и собственная совесть заставит отправить Тецуро обратно, не спрашивая чужих мнений. — Слуги могут помочь тебе с купанием. — И лишить себя удовольствия требовать такой заботы от моего мужа? Ты все еще не понимаешь всего, что значат метки, Душа моя, нужно больше времени. Доверие плавит в разы сильнее, чем палящее южное солнце. Спустя, кажется, целую вечность Куроо способен оторватся и заново устроиться рядом, сидя плечом к плечу и наблюдая за медленно ползущей к горизонту луной. Вода и правда возвращает к жизни, к колючим щекам заново вернулся румянец, в глазах отражается что-то большее, чем простое мучение, и сейчас Кей всего на секунду цепляется за мысль о том, чтобы остаться здесь навсегда: в тишине, наедине, пока за зверьми просыпаются повара и торопятся сбежать на кухни, надеясь не попасться на глаза уставшему отцу, с ощутимой кончиками пальцев привязанностью и восхищению друг другом. Влюбляться оказывается так приятно и просто, как и быть любимым, даже если этот самый любимый с другого конца мира. Поцелуй выходит сам собой: просто Тецуро выглядит слишком красивым, когда живой, просто расстояние между ними сокращается с каждым мигом все меньше, просто собственные губы обжигает чужое дыхание, и поддаться слишком просто. Все еще неторопливо, не добавляя вкуса в чужой рот, но лаская губы неумело, с огромной открытой грудью, желающей сплестись ребрами с чужой, и Цукишима смело вталкивает в стенку купальни, давит во все ту же мозайку и устраивается на чужих коленях. Ему не перечат, не отстраняются, кусая напоследок губы… Просто играют по созданным им в секунду правилам, отдаются полностью, и поводок в собственных руках ощутим сейчас как никогда четко. Любовь и правда козырь, уверенный правитель становится послушным и ласковым, и стоит только молиться Старым Богам, чтобы так было всегда. — Скажи мне что-нибудь на родном, лисенок. От обращения по телам бегут мурашки, но все кажется правильным, честным и до безумия нежным. — «Твоя любовь для меня слаще самой спелой клубники». Подарок на Севере значительно больше, чем простые ягоды.

***

Выбраться из воды удается только в первыми лучами солнца. День начинается раньше, в теле только легкая усталость с дороги, почти смытая в купели, но никакой сонливости и желания наконец упасть на шелковые простыни. Все еще непривычно, но стоит признать, что чужая спина кажется большим холстом, по которому снова и снова пробегает свет, обводит каждую линию только зажившей метки и играет ничуть не хуже витражей у стен. Собственная бледность под светом солнца выглядит в разы проще, скорее болезненно и слабо, легко спутать, кто кровью принадлежит Югу, а кто Старым Богам. — Одеваться тебе помогут слуги, с этого начинается каждое утро, — говорит тихо, как будто опасаясь спугнуть сложившееся здесь и сейчас спокойствие, пока одевает, как ребенка, почти беспомощного Тецуро. Вряд ли легко понять сразу сплетение тканей и поясов, никак оно не вяжется с простой северной рубахой и теплой шубой. — С утра, как только сумеешь проснуться, попроси для себя нужный размер, мое тебе узко в плечах. — Это считается узким? Чужие руки все так же свободны в рукавах, длина не стала ощутимо меньше, но вышивку все же придется сменить. «Семейные узоры никогда не достаются тем, кто не принадлежит по крови к нашему роду» всегда говорил отец, поправляя воротник парадных одеяний на Акитеру, легко подобной бестактностью породить новую вражду. Рукава все же коротки. Сменить стоит завтра же. Наконец, когда последний узел пояса завязан, можно вдоволь насладиться видом мужа: среди нескольких слоев неяркой ткани Тецуро похож на главный цветок в красивом букете, что таит в лепестках в разы больше красоты, чем может показаться на первый взгляд, пусть непривычно, но однозначно притягательно. Дело вряд ли в одной лишь принадлежности одежд самому Цукишиме, скорее в том, что сейчас черты чужого тела стали заметнее, а потому и восхищаться ей можно в любую секунду… — Тебе идет больше, чем я мог представить. Торопливый восхищенный выдох, и приходится вернуться к сброшенной одежде, неловко разглаживая на ней незаметные складки. Смущает уже не нагота, граница между телами в эту ночь стерлась совсем. Беспокоит только возможность попасться на глаза кому-то из важных лиц, что могли остановиться во дворце, приближенных слуг матери с отцом, что обязательно расскажут о вопиющей наглости «северного дикаря». Куроо достоин лучшего, и Кей не заслуживает этого тоже. И все же, приходится натянуть не самую чистую ткань заново, и едва удается застегнуть пуговицы воротника, Цукишима тянется к чужой ладони и тянет торопливо в сторону комнат. Солнце презрительно следует по пятам, в каждом окне коридора следит за ними и вряд ли может защитить от внимания. Бежать нельзя, слишком шумно и легко поскользнуться, вряд ли Тецуро приспособлен к подобному. Приходится только торопливо идти по уже успевшим нагреться от разговора слуг коридорам, и когда наконец удается незаметно скрыться за дверьми комнаты брата, наступает едва ощутимое облегчение. — Мне не стоит показываться в таком виде? Почему? — вопрос простой и понятный, но ответить честно не дает все та же слабость. Перед стенами, что оказываются сильнее выученных правил и обычаев, здесь нет Старых Богов, чтобы блюсти правду, и слова вырываются быстрее, чем успевают обдуматься. С натянутой вежливостью и отсутствием эмоций, все, как любит этот дворец. — Это неважная мелочь. Просто смени его, так будет лучше для нас двоих. Куроо, он видит, чувствует, как в конце дрожит голос, последний слог теряется в пении проснувшихся птиц снаружи, и почти оскорбленно смотрит прямо в глаза. Знает, что смолчал, благо, не требует объяснений прямо сейчас, только оставляет теплый поцелуй на лбу с пожеланием хорошего сна. Кей чувствует, как пропитывается заново ядом притворства, тело вмиг обдает безумным холодом, которых не встретишь даже на северных землях, и внутренних сил хватает только для одного тихого «прости» в макушку уже заснувшего мужа. Нужно возвращаться в свою комнату. Тецуро не должен видеть всех тайн этой страны.