Север

Чтобы продолжить путь, приходится вернуться во дворец и сменить одежду. Вряд ли кому-то из южан хочется видеть среди потока людей не только «проданного принца», но и того, кто мог быть причастен к смертям их отцов и мужей, поэтому привычные легкие ткани с фамильной вышивкой сменяют совсем грубые, протертые почти до дыр, но все еще сносные и спасающие кое-как от вечерней жары. Это уносит в воспоминания о самых первых вылазках в город: уехавшие в соседнюю страну для переговоров родители, нянечки, что потеряли его среди коридоров дворца, и тихая усмешка Акитеру прямо у ворот, как будто дающая право делать то, что действительно хочется. Тогда все казалось волшебным и непривычным, сейчас же очарование спало и неприкрыто режет несправедливостью. Столица ведь не могла измениться до неузнаваемости всего за несколько месяцев, тем более, если в этом не было выгоды для отца? — Как только окажемся на улицах, будь осторожен, в городе много карманников, — и не только их: жадные дети, торговцы, что всегда ставят цену для жителей окраин больше, чем для «богачей» из центра, а еще абсолютный гул медленно умирающего, но все еще живого города. Все это вряд ли можно сопоставить с привычной жизнью внутри дворцового забора, но и забыть об этом мире и его опасности невозможно. — И держись рядом. — Это настолько отличается от наших поселений? — Вряд ли там каждому жителю приходится выгрызать шанс на выживание. Все же их страны слишком разные. У него нет цели напугать или намеренно испортить и без того странное отношение к этой стране, просто Цукишима только так может уберечь от проблем, защитить от внимания и опасностей, что могут появиться из ниоткуда, стоит Тецуро повести себя «по-северному». Лица приходится закрыть тканью, а шрам на чужой щеке торопливо замазать пудрой. Пусть она предназначена совсем для другого, все же неровность кожи сглаживает, оставляя после себя только слишком белое пятно, расползающееся на половину лица. Он уже чувствует, как мужу будет тяжело дышать, но с виноватой улыбкой может только оставить поцелуй на едва открытом лбу. — Раз ты знаешь, как живут за воротами, почему не помог им? — вопрос звучит уже в старых переулках города, он слишком четкий и непривычно простой для этого места. Взгляд Куроо прикован к домам вокруг, к лицам, что кажутся слишком дряблыми от вечного палящего солнца, Кей чувствует это даже без касаний рука к руке. Такое здесь может быть еще более опасно, чем королевские одежды, правда такой же нож к горлу приставляет и осознание, что его винят в том, что происходит: в совсем не румяных детях, в скрипящих ставнях из сгнившего дерева, даже в песке, что уже давно спутался с хлебными крошками — самым частым ужином среди бедняков. Тецуро ругается шепотом, но северное шипение в этот раз кажется еще более устрашающим. — Думаешь, если бы я помог одним, это изменило бы многое? Я не был наследником, не понимал ценности собственной жизни… Банально, у меня не было ничего, что я мог бы отдать. А еще, он не осмелится это сказать вслух, вместе с манерами с детства привилось простое дворцовое правило «Помощь сделает только хуже». Ни одна семья, что живет тут, ни одна кошка, которой вот-вот предстоит родить еще одно поколение ненужных детей, не была бы благодарна за это, соседи тут же с остервенением разорвали бы подарки, взбунтовались бы на «щедрого», но только наполовину короля, а жизнь продолжилась бы своим ходом. Старые Боги точно успеют его осудить за это в ночных кошмарах. — Ты не можешь решать жизни всех, — говорит едва слышно, наконец протискиваясь сквозь щель между домами на главную площадь. — Здешняя вера не делает из всех южан большую семью. Это не Север, чтобы быть благосклонным к каждому. Неравенство здесь существует столько же, сколько существует государство. Кей чувствует, как в бессилии расслабляются чужие кулаки. Это больно только сейчас, дальше придет равнодушие, а вечность жизни на грани продолжится, как большое колесо будет крутиться на очередной телеге, забитой мукой и тканями, что тут же укладываются на торговые ряды. Юг — настоящая страна вечности. Нужно поскорее вернуться в темп, стопы уже погрязли в шумящем в унисон с гулом базара песке и с каждой секундой тонут еще больше. Не стоило забывать о здешнем ветре, что всегда похож на ребенка песчаной бури, ни разу не свежий и только бьющий по едва открытому лицу мелкими песчинками. — Пойдем, иначе все торговцы вернутся- — Сухо. Слишком сухо. Голос мужа хриплый, как будто уже истосковавшийся по влаге и холоду. Приходится утянуть в сторону фонтана в центре площади насильно, тут же ладонью опуститься в прохладную воду и провести под тканью по лицу Тецуро. Тот едва касается губами в торопливом поцелуе кожи, собирает оставшиеся капли, в немом ожидании застывает, и Цукишима может только еще раз окунуть руки в воду. Щеки, шея, уши, лоб, ладони и предплечья… Приходится бегло увлажнять все в надежде, что удастся дожить до возвращения во дворец, и следить за чужим дыханием. Только спустя несколько минут все снова приходит в норму, и все так же торопливо лицо снова прячется за тканью. — Тебе нельзя здесь оставаться надолго. — Я в порядке. — Скажешь это, когда вернемся домой, — змеи внутри шипят волнением и не дают отпустить широкую руку, тянут поскорее в сторону рядов. Он уже знает, что это будет последняя часть вечера, уличные артисты в этот раз останутся без его внимания, а пока с наступившим ненадолго облегчением Кей обводит взглядом лавки и все такие же уставшие лица торговцев. Не тех, кто выкладывает золото и шелка, они все так же живы и веселы, как будто уже получив за целый день все, что нужно для счастья, — много денег от приезжих в столицу. Больше души всегда было в тех, кто выставляет молоко. Его всегда разбирают быстро, чудо, если к закату останется хоть один кувшин, берут для всех от мала до велика в надежде дать больше сил для роста и жизни семьи, правда взгляд цепляется за последний, оставшийся на прилавке. Кому-то сегодня точно не хватило монет. — Сколько? — Десять золотых. В последний раз цена была семь. Что произошло за эти месяцы в его отсутствие? — Помню, раньше было меньше. Коровы меньше дают? — Война. Выхаживать телят стало труднее, практически весь молодняк перебили, — женщина знакомым жестом сметает песок на землю, а за одним и манит пальцем монету за очередные слухи. Пары медяков достаточно, чтобы ее толстые пальцы вернулись к складкам собственного платка. — Говорят, министр просит больше за выгул на полях, воды дают меньше, и все из-за северян. Из-за дикарей этих жизни нет, мне от сына вернулась только рука с мечом, а все похоронилось где-то на границе. На чужаков теперь смотреть противно, кто знает, что вычудят! Еще принца сослали им, дай Бог, чтобы не зарезали, благо король все еще на месте, без него было бы совсем тяжко. На стол молча кладутся десять монет, а кувшин всучивается прямо в руки Тецуро. Это должно сдержать злость. — Если молоко осталось, а цена выросла, значит кто-то, на кого вы рассчитывали, не смог купить его. — А, это девчонке не хватает трех монет который раз подряд, не продаю ей больше за бесценок. Уж лучше себе забрать, чем отдать за просто так. — Где ее искать? — Тецуро подает голос, и в нем напряжением сквозит не на шутку, как будто вот-вот взорвется или сомнет кувшин в один ровный блин, который тут же всучит в руки женщине, благо, она этого не слышит, только указывает в сторону бедных кварталов и взглядом отчего-то крепко впивается в их лица. Нужно поскорее возвращаться во дворец. — На доме увидите голубой круг, не ошибетесь, — бросают вслед, а Кей молится всем богам, чтобы эти улицы снова забыли о нем, а Куроо вновь расслабился… По возвращению нужны апельсины и клубника, как плата за испорченное настроение. — Извини ее за это. Она не знает. — Как можно так безусловно ненавидеть мою страну, но жить в нищете и боготворить короля! — если бы Цукишима сам знал ответ, то любая загадка на свете была бы по зубам. Скорее здесь все в разы проще: люди верят отцу на слово, а он как всегда ловко перебрасывает кровь со своих рук на остальных. — Сколько лет должно пройти, чтобы ненависть ко мне и моему народу исчезла? — Пока на троне моя семья, шансов практически нет. Осталось только дождаться «доброй вести» о рождении еще одного наследника, чтобы точно быть уверенным в этом исходе. Колесо никогда не останавливается. Нужный дом оказывается на самом краю города, круг и вправду голубой. правда стертый донельзя и перекрытый новыми надписями углем по неровной стене. «Хайба» гласит на двери, и решимости хватает только на едва различимый стук. Их же услышат?