Север

— Что вам нужно? За хлипкой дверью, должно быть, юная девушка то ли осознанно, то ли по привычке понижающая голос. Он звучит фальшиво, нескладно, как будто создан совсем для других слов, пропитанными влюбленность и легкой подростковой наивностью, и Цукишима снова возвращается мыслями к тому дню, когда закончилась война. Если для него все решилось, Старые Боги свидетели, достойным браком, то в песках война все еще продолжается. Не с метафорическим злым врагом откуда-то с севера. С другими жителями одной и той же страны. Сколько должно пройти лет, чтобы везде настал допустимый мир? Сколько поколений должны сменить друг друга, чтобы не только волки и олени смогли договориться? — Нас послали с молоком к вам, — Куроо отвечает быстрее, старательно проговаривает буквы в надежде не выдать ни волнения, ни собственного шипения. Дверь открывают. На пороге и правда девчонка: на вид не больше пятнадцати лет, длинные светлые волосы похожи на те, что прячет мать в косах и под короной, а в глазах, не иначе, готовность напасть в любой момент. Она худа, ткани на ней висят слишком грубо, взяты с чужого плеча, чужие пальцы слишком тонкие, чтобы держать что-то более тяжелое, чем вилка, правда сейчас легко справляются с ножом, направленным острием прямо в его тело. Она опасна. Вряд ли умеет управляться, как убийца, но легко может испортить ровную кожу, исполосовав случайно. — Отдавайте кувшин и уходите. — Кто пьет это молоко? — наконец Кей решается заговорить. Может слова и здесь будут иметь власть. — Ты выглядишь так, словно голодаешь, но раз на тебя оставлен кувшин, значит покупаешь молоко исправно. Кого ты кормишь? — Это вас не касается! Она шипит с явным отвращением ко всему, что смеет вторгнуться в Их маленький мир и нож не выпускает из рук, все так же метит в его грудь, и всего на секунду кажется, что в ней собралось все отчаяние мира. Тецуро протягивает кувшин уверенно, почти загораживает собой и снова ощущается недвижимым щитом, и вряд ли дело в одних лишь мышцах и шрамах. Вмиг они меняются: муж опускает нож в песок у порога, а худые девичьи руки тут же обнимают кувшин, как будто все еще не веря собственному счастью. — Спасибо, — шепчет она и взглядом цепляется за их лица, все еще пытаясь найти подвох. — Только зачем вам это? — Просто так. Для того, чтобы помогать, не нужен повод. Они так и оставляют ее в одиночестве на пороге старого дома на самом краю столицы и возвращаются во дворец в тишине: для Куроо наверняка южный день похож на целую неделю мук и все живое внутри требует отдыха, а его мысли занимает одно лишь видение, что внутри того дома за спиной девочки всего на секунду, когда падал нож, показался один любопытный детский глаз. Наверняка младший, не исключено, что болен или просто слаб здоровьем, просто так тратиться на молоко в их краях не принято, ни намека на кого-то еще в этом доме. Остались одни? — Когда-то отец говорил мне, что если к миру относиться честно, то и он будет честен с тобой, — о, сколько раз Кей слышал это, читал в старых сказках, где всегда есть «добро» и «зло», несовместимые и очевидные, но ни разу не видел, чтобы жизнь играла по таким правилам. — Я убивал, чтобы защищать свою страну от твоей- — Не моей, Тецуро. — Война дело каждого, особенно если ты из королевской семьи, — и в этом нет никакого укора, вернее не настолько открытого и жесткого. Они вправе мыслить просто, как все жители таких разных миров, понимать и их в том числе. Цукишима крепче цепляется за чужую руку, снова проскальзывая в сад. — И я причастен к ней. — Разве у тебя был выбор? — Нет, и это невыносимо! Чужой кулак прилетает в одно из апельсиновых деревьев, то трясется и роняет недозревшие плоды на землю. Благо, хруст был мимолетный, вряд ли кто-то из слуг это заметил. — Они правы в ненависти ко мне и моей Родине, они могут считать меня монстром, но я бы отдал все, чтобы всего этого не случилось. Чтобы у них все остались живы, чтобы отец вернулся к матери, чтобы… все хотя бы на секунду было так, как нужно. — В наших силах сделать это, — у него нет ничего, кроме надежды, что однажды все удастся исправить, забыть, а душевные раны затянутся, его единственная магия — быть рядом, положив руку на крепкое плечо и наконец стягивая ткань с лица, вдыхая прохладный ночной воздух. Чужая ноша тяжела, но Цукишима не может взять ее на себя, он никогда не держал меча, не замахивался над человеком всерьез, с желанием забрать жизнь и отстоять свою правду. Он правда бессилен в борьбе, что живет в каждой душе, кто столкнулся со смертью. Акитеру, должно быть, единственный, кого он сам потерял, только и этого он не видел. Со временем раны затягиваются. — Ты видел ее взгляд? Она и правда ждала нападения. Это неправильно, она совсем юная, чтобы бороться с этим миром. — Тецуро, посмотри на меня, — Кей старательно мягко ведет по руке все ниже, цепляясь за напряженные пальцы, а когда встречается с чужим взглядом, сжимает крепче. Мокрую полосу на щеке Куроо он стирать не вправе. — Война закончилась. Мы — тому самое главное доказательство. Если хочешь, плачь, можешь ненавидеть себя так же, как это делал я, но… ты пел мне, что всегда найдется путь к счастью. У него все еще нет ничего излечивающего, кроме любви, но сейчас Цукишима готов разорвать себя на части, вложить в чужие руки, чтобы слепили то, что может быть полезным, что способно пробраться дальше простых слов. — Мы здесь для того, чтобы вернуть мир тем, кого он оставил, и ты- — Скажи мне, что мы вернемся к ней завтра. Это мое желание, как твоего мужа. — Как скажешь, — если это единственное, что может принести покой наравне с всунутым в чужую ладонь апельсином. Хочется быть уверенным, что все будет в порядке, а потому спустя время из купален Кей возвращается в комнату мужа, тут же находя его спящим на шелковых подушках. Голая грудь, все так же покрытая шрамами и рунами, метка, что сейчас больше похожа на расползшееся в причудливый узор родимое пятно, мокрые волосы, что наверняка завтра станут совсем непослушными. Он кажется сейчас таким уязвимым и несчастным, запертым в клетке животным, которое никак не может выбраться на свободу, и когда чужие руки сжимаются на простынях, Цукишима оказывается рядом, с заботой гладит по волосам и шепчет давно выученное «ты моя Душа» на родном для мужа. Лечь рядом решается только спустя нескольких минут спокойствия, тут же ладонью гладит по щеке со остатком пудры и шраму, выглядящему в ночи почти чудовищным. Нужно быть вместе. Неразрывно и без страха. Его присутствия достаточно, чтобы подарить покой, и это главное.

***

Утро наступает слишком стремительно, с лучами, что ползут по лицу, приходит и колоссальная усталость, что осталась с прошлого вечера. Она разливается по всему телу, концентрируется до боли в ногах и придавливает к кровати сильнее, как будто желая раздавить и избавиться от ослабшего к жаре и песку телу. Насколько все было бы легче, если бы встречал с пробуждения легкий морозный ветер, проникающий из щелей неплотно закрытого окна… — Ты уже проснулся? — удивительно, как он не заметил сразу же отсутствие Тецуро поблизости, кровать не настолько широкая, чтобы не ощущать на ней тепла чужого тела. Приходится повернуть голову и проморгаться, прежде чем заметить мужа, уже одетого как нужно по-южному, и увлеченному чем-то за столом. Пишет? — Я видел сон. Он знает ее имя. — Кого ее? — Той девочки, которой мы отдали молоко, — неторопливо Куроо оказывается рядом и тут же протягивает бумаги: в них и имена тех, чьи тела предстоит найти, и план поселений, которые могут хранить в себе северян, и на одном совсем мелком обрывке бумаги рядом с едва похожим на льва рисунком записано несколько букв. Алиса. Хайба Алиса. — Ты уверен, что это правда? — Такие сны врать не могут, Душа моя, это значит, что Старые Боги знают ее или верят, что мы идем правильным путем. Хочется улыбнуться, но слабость тела оказывается сильнее, а потому он почти безвольно валится на плечо, вдыхая тут же аромат с чужой кожи. Смола теперь не так ясна, ее прячут запахи с тканей, масел, что используют в купальнях, и песка, что со временем наверняка впитается в кожу Тецуро, но даже так это ощущается комфортом, уже успевшей привязать к себе белой шубой и голосом, что звучит у костра для детей каждую неделю. Север все еще тут, и Куроо его главный проводник для Кея. — Но для начала нужно найти тела. — Я уже попросил собрать нам карету. Твой отец удивительно быстро согласился- — Ты говорил с ним? — он цепляется за рукав чужих одежд. Это никак не должно было случиться без него. Что если ему взбредет в голову навредить Тецуро? Насколько изощренными могут быть фантазии отца, чтобы потешить собственное эго? Как быть уверенным, что до конца поездки они останутся друг у друга? — Больше не нужно. Не доверяй ему. — Он твой отец, Кей. — Не смей. Поверь мне на слово, как твоему избраннику. Приятное утро оказывается безнадежно испорчено присутствием одной лишь новости.