Север

Тецуро вряд ли сможет узнать по-настоящему, каким может быть отец, сколько сил он готов приложить, чтобы остаться на троне, скольким способен пожертвовать, и вряд ли жизнь второго сына была для него ценна больше короны. Их визит сюда — пока что одобряемая им случайность, наблюдение через служанок и охрану дворца, но никак не безопасное убежище на и без того угрожающем Юге. Появление в свете что нового короля Севера, что сосланного замуж принца вызовет в народе если не ярость, то определенно злость и волнение, и от таких мыслей Цукишима слишком быстро вспоминает, почему находиться в мастерской всегда было предпочтительнее даже собственной комнаты с выходом к закатному солнцу — безопасность. Вернее ее полное отсутствие. — Как долго продлится ваша поездка? — с языка матери это легко переводится как «как скоро замок снова будет пустым?», даже за завтраком она все еще наигранно учтива и старательно держит тон. Собирающаяся к полудню жара как раньше заставляет сжать ткань на коленях и пройтись подушечкой указательного по вышивке. Это легко возвращает контроль над собой, позволяет играть в ответ и не давиться поданными блюдами. Честно, он уже скучает по северному завтраку в кругу разноплеменных детей. — Хочется потратить ваше время с пользой и удовольствием. — Нам нужно найти тела всех, кто остался на границе. Это займет несколько дней, — Куроо отвечает быстрее и как будто с отдельным вниманием старается снять кожуру с апельсина, правда совсем безуспешно. Приходится заново забрать его в собственные руки, очистить все дольки и только потом вернуться с тихим «тебя стоит научить этому позже» в сторону собственной тарелки. — К чему такая спешка? Вы можете остаться столько, сколько нужно, мы- — Не стоит, мама, к годовщине брата мы точно должны вернуться на Север. Уловка срабатывает, и она замолкает, тут же привычно пряча выступившие слезы в собственной тарелке. Кею будет стыдно после, когда прохлада снова станет привычной, а правило о недопустимости лжи будет беспрекословным, но сейчас на губах едва заметна победная ухмылка. Оставшийся завтрак проходит в тишине, разрушаемой только скрипом серебряных вилок по тарелкам и стульев о плитку на полу, стоит только встать. В рукаве остается незаметным нож. Это вселяет хоть какую-то уверенность в том, что удастся защититься. — Ты жесток с ней, — уже в покоях муж все так же искренне шипит, разочаровываясь то ли в здешних правилах поведения, то ли в нем самом. — Ты прекрасно знаешь, что она переживает потерю твоего брата до сих пор, но все равно сказал именно так! — Считаешь меня недостойным возвращения в наш дом? Ты не понял причин, Тецуро, поэтому не вправе меня винить. — И чего же я не понял? Иногда муж просто до дрожи непонятливый и открытый, готовый едва ли не откусить неаккуратную руку за равнодушие. Пусть клыки лис не так сильны, как пасть медведей, но легко расправятся с тонкой южной кожей особенно слабого тела. Приходится показать наглядно, хитро не меньше, как это принято в племенах: Кей совсем мягко касается ладонью чужой щеки, смотрит прямо в глаза и губами ловит взбешенное дыхание, что как будто не становится спокойнее и легче, ведет до волос, впутывается и гладит, параллельно носом проходя путь от виска до темных бровей, и как только слышит, как успокаивается зверь в груди Куроо, отходит на шаг, как будто демонстрируя очевидный результат. — Моя сила для тебя такая же, как у нее для моего отца. Если она будет чувствовать, что мы не позволим ей влиять на нас, это не выйдет и у отца. «Я чертовски волнуюсь за нас… За тебя» тонет под мягкой улыбкой и прячется между списком имен тех, кого предстоит найти. Им пора. Дорога до первых поселений долгая, мучительно неторопливая, издевательски жаркая, но все еще необходимая. Держаться за чужую иссушенную ладонь кажется еще большим безумством, чем отправляться к жителям с раскрытым северным мечом, но порыв быть ближе сильнее здравого смысла, Кей гладит не переставая большую ладонь, как будто с надеждой, что это может помочь мужу справиться. И Куроо выглядит на удивление более живым, чем в самый первый день, проведенный в карете. Наверняка тому виной легкие одежды и отчего-то прохладный ветер, что пробегает снова и снова сквозь открытые настежь окна, но никак не его присутствие. И все же, в эту сказку хочется верить. Так же, как и в возможность найти всех, кто не смог вернуться на Север. Стоит карете остановиться, Цукишима выходит первым и уверенно оглядывается, не стараясь спрятаться от солнца и серьезных взглядов жителей. Все, как один, замерли, как песочные статуи, одетые в невесть что, оставили работу и смотрят неотрывно сначала за ним, а после и за Тецуро, что наверняка по-детски щурится от яркости. — Где глава вашего поселения? — старается звучать вежливо и правильно, как будто старательно вырывая все усвоенное шипение из языка, и взглядом проходится по всем лицам: женщин в разы больше, дети все так же худы, но уже меньше, чем в столице, а на всех руках кожа стерта или расходится трещинами. Ни одного свободного взгляда, все искры, кажется, давно потухли вместе с принятием собственной судьбы. Жизнь едва сохраняется здесь вместе с травой и совсем не зелеными деревьями. — Вам не нужно бояться, мы приехали с другой целью. Все же, Кей отчетливо видит блеск припрятанных лезвий в карманах мальчишек и чувствует, как легко с ним могут расправиться. Стоило попросить мать выделить больше охраны. — Добро пожаловать в наше поселение, о, великий принц Южного королевства! Затишье действительно бывает только перед бурей, потому что натянуто радостный голос мужчины в годах и с большими румяными щеками звучит максимально фальшиво. Его лицо слишком отличается от остальных жителей: бледнее, широкое и пухлое, словно впитавшее в себя не пару ведер воды из полуживых колодцев, а вино из элитных погребов. Должно быть и дом, что крышей отражает солнечный свет прямо в глаза, тоже принадлежит ему. Власть всегда позволяет жить лучше, чем большинство. — Нам нужно- — Должно быть, вы проделали долгий путь до нас! Позвольте проводить вас к свободному дому, устроим достойный прием. Тецуро старательно игнорируется. Слишком просто догадаться, кто может следовать вместе с младшим сыном короля и где был получен тот самый шрам на такой же смуглой, как и у здешних жителей, коже. Все еще удивительно, как солнце и на Юге, и на Севере так ловко создает похожий цвет, правда сейчас это волнует в последнюю очередь, и рука заново сцепляется с пальцами мужа. Им нужно просто найти то, что нужно, и раствориться, как только наступит закат. — Наверняка во время войны здесь остались многие тела. Мы ищем те, что не принадлежат Югу, — приходится сразу перейти к делу, медленно направляясь в сторону последних домов, за которыми в сплетении кустов виднеются кресты. Новая Вера гласила, что в царство Божие попадут только те, кто оставит след на земле, чьи потомки будут делать свое дело, чтобы колесо никогда не останавливалось, превращая в вечность следующую жизнь… Правда ни в одном из священных писаний не оставлено правил, как расправляться с иноверцами. Хочется по-северному верить, что каждая душа упокоена лично, а тела не свалены в кучу без лишних мыслей о том, как быть с остатками войны. — Король издавал указ о- — Да, «о смерти и искуплении», но мы сделали это только с нашими. — Северяне уже не считаются вами за людей? — несдержанно Тецуро все так же срывается, сжимает ладонь до боли и смотрит в лысеющий затылок главы убийственно долго как будто в надежде вырезать все лишнее из чужой головы и заполнить хоть чем-то, кроме неравных убеждений. Цукишима понимает, только не ведется на чужую злобу. Знает, что сейчас не время ни для разговоров, ни для обид. Нужно просто сделать то, что нужно. — Вы не так поняли! Просто по нашей вере- — Нет нужды объясняться. Просто покажите, где остались тела, — и остается только покорно следовать шаг в шаг по едва покрытой травой земле, сдерживая одним лишь взглядом всю чужую ярость. Это самая ближайшая к столице точка, стоит надеяться, что чем ближе к границе, тем меньше различий и взаимной злости окажется там. Сейчас, проходя мимо еще свежих могил и крестов, выбора нет, и как только удается добраться до свежей возвышенности, что очевидно больше походит на основу для нового поселения, он отпускает чужую руку, взглядом тут же приказывая оставить их наедине. Благо, уважения к остаткам южного статуса все еще хватает для слабовольных правителей совсем маленьких и едва живых клочков земли по всему королевству. Наступает еще более разрушительная тишина, и все потому, что даже ладонью дотронуться до чужого плеча кажется недопустимым. Тецуро все так же буравит землю взглядом, не решается даже коснуться засохшей корки ладонью, копнуть глубже, как будто… боится найти то, к чему готов не будет. Хочется быть рядом, хочется показать другой исход, хочется забрать половину боли и потерь себе, чтобы плечи Куроо не тянуло вниз от ответственности, но все это кажется неподходящей глупостью. Вряд ли его жалкая влюбленность может спасти от сожалений. — Принеси мне лопату, — шепот совсем тихий, почти сливается с порывом ветра, что вновь путает черные волосы. — и несколько мешков. Я верну все местным, как только все доставим к границе. — Ты в порядке? — Просто принеси, и ни слова больше.