Север

Ходить по поселению, спрашивая у местных необходимое, почти привычно, в наступающей темноте все проще спутать иссушенные солнцем лица с оставшимися в воспоминаниях со свадьбы, но вот движения их резкие, а взгляды пропитаны чем-то неподходящим. Смесью из злости и страха. Совсем не то, что принято считать гостеприимством. Цукишима просит в каждом доме, все так же давит образовавшийся акцент и между поглаживаниями истончившейся грубой ткани мешков беспокоиться лишь о том, с чем предстоит столкнуться Тецуро. Вряд ли ему удастся даже представить, каково это: раскапывать тела тех, кто еще несколько месяцев назад был жив, наверняка шел рядом с целым строем таких же северян, сжимающих в руках тяжелые мечи… Вряд ли сохранились даже тела, разложение успело взять свое, в любой книге, даже в самом безвкусном романе, что расходятся по рукам в центре столицы, легко напишут, как спустя всего пару недель в земле все рассеется до костей. Им вряд ли свезет наткнуться на лучшее из худшего. Лопату отдает глава, который отчего-то прячет глаза в стопах, вряд ли рассматривая узоры на новой коже обуви. Это точно не ощущение вины, скорее проигранная попытка угодить и понадеяться на еще лучшую судьбу в пределах небольшого куска почти безжизненной земли. Это всегда казалось глупостью, сейчас же непомерно раздражает, но все это меркнет в одном простом чувстве, растущем при каждом шаге в сторону свалившегося над возвышенностью телом. — Я могу- — Не говори сейчас, — Тецуро шепчет сбито, не удостаивает даже взглядом, но призывно вытягивает руку. Кей не в правах его заставлять ждать, но, всовывая черенок в ослабшую от волнения руку, кончиками пальцев пробегается по коже, как будто оставляя не свое присутствие целиком, но человеческое тепло. Большего он дать просто не может. И звук отбрасываемой в сторону земли отсчитывает время до неизбежного. Он тихо наблюдает со стороны, устраиваясь на все такой же слабой траве, пробивающейся сквозь песок и сухие пласты земли, по привычке задерживает дыхание в последний миг, когда солнце едва виднеется за горизонтом, и не решается даже пошевелиться. Лежащие на коленях мешки вряд ли позволят сделать это бесшумно, а Тецуро точно не понравится такое неуважение. Приходится застыть, как это было на приемах во дворце, как приходилось прятаться от нянечек в тронном зале и в комнате… Нужно просто потеряться до ближайшего подходящего момента. И он наступает неожиданно громко с падающей за землю лопатой. Медленно, но верно останавливающийся метроном чужих усилий застывает на месте, но тишина все так же продолжает сковывать движения и жесткими руками сухого ветра мучает до последнего. Куроо застывает, как будто врастает ногами в землю, и это кажется еще более пугающим, чем все, что только могло случиться. Крик. Оглушительный и полный юношеской боли рев разносится по окрестностям, пугает птиц и вызывает на кустарниках легкую рябь листвы, бьет виной и безысходностью куда-то в район сердца, но все так же не позволяет встать. Цукишима чувствует, что если не окажется хотя бы на расстоянии вытянутой руки, то чужой мир неизбежно разрушится, правда встретиться с тем, что смогло сломать Тецуро, нужна определенная смелость… На это нет времени! Несвойственно быстро он срывается ближе, садится совсем рядом и тут же прижимает чужую голову к своей груди. Без взгляда на землю, только в черную макушку и собственные руки, которые кажутся на контрасте слишком худыми и беспомощными, чтобы утащить до кареты, до дома, до покоя сразу два тела. Крик меняется с каждой секундой, переходит во всхлипы сорванным голосом и текущие ручьем слезы, что совсем некстати падают на руки, и все это кажется если не предвестником, то самым настоящим апокалипсисом. Муж никогда не был таким, что в шубах, что в южных одеждах, в спальне наедине и среди народа, под дневным солнцем и в самой темной ночи, и это оказывается еще более пугающим, чем едва ушедшая большая смерть. Спросить не хватает духу, да и вряд ли ему ответят сейчас, потому с тяжелым выдохом и в тревожном жесте путаясь еще больше в чужие волосы Кей наконец переводит взгляд ниже, к раскопанной наполовину общей могиле, и в первую секунду он не замечает ничего особенного, кроме полуразложившихся отдельных конечностей и тел, а после цепляется за то, что выглядит на Юге совсем странным и ненужным. Кусок меха. Кусок грязного, пропитанного кровью черного меха, что слишком схож с тем, что носит Королева. Это едва способное передать черты человека тело — предыдущий король Севера. Отец Тецуро. Слова застревают в горле, трупный запах все так же старательно изводит на приступ рвоты, а чужие руки до боли сжимают запястья. Это сумасшествие, непрекращающийся кошмар, который не оставляет даже шанса остаться в здравом рассудке. И все же, нужно двигаться, если не успокоить совсем, то дать ощущение безопасности на том жалком уровне, который ему доступен, и Кей прижимает к себе сильнее, гладит по плечам, что сейчас не выглядят крепкими, целует в макушку долго и нежно. Сказать хоть что-то он все же не решается, не подобрать того, что может добраться до чужого сердца сейчас. Собственное же рвется на части, беспомощность такая же обидная, как в детстве. Проходит по ощущениям целая вечность, пока от всего шума чужих эмоций остаются только редкие всхлипы, дыхание практически восстанавливается, но руки все так же подрагивают вместе с плечами. Приходится держать рядом, не позволять даже смотреть в сторону не то, что остатков сгнившей кожи и мышц, но и меха. — Тебе нужно отойти, я сделаю все сам. — Он достоин лучшего, а не гниения здесь, — шипит дрожащим голосом Куроо и все же предпринимает попытки подняться. — Я сам его- — Тецуро, нет. Будет безопаснее, если ему не придется выкапывать дорогое тело дальше, иначе все может повториться, здравый смысл должен быть сильнее чувств хотя бы сейчас. Цукишима настойчив, отводит в сторону оставленных мешков и снова усаживает на землю. Так будет проще услышать чужие движения. — Ты можешь понести его после до кареты, но сейчас тебе нужно закрыть глаза и отдохнуть. В руках остается мешок, лопата поднимается тоже, и ощущая все сильнее скапливающуюся ответственность не просто за их спокойствие, но и тех, кому нужно помочь вернуться, сил становится больше, а все тела удается откопать еще быстрее. Нужно коснуться их, вытащить и хотя бы разложить по племенам, но в голове резко всплывает простое знание — трупный яд легко может отравить, даже на открытом воздухе шанс подцепить заразу высок. Приходится завязать на ленты с пояса платок перед носом, а руки запутать в мешок, и только потом поднять первого северянина. Отец Тецуро, вернее то, что от него осталось, заворачивается в мешок, плотно завязывается и тут же откладывается в сторону. Его нужно отправить домой первым делом. Дальше не один десяток тел, остатки конечностей с заметными рунами, рассеянными по коже, еще шкуры и северные мечи. Все напоминает большое практически одинаковое бесформенное месиво, олицетворение жестокости и хрупкости человеческой жизни, и каждую частичку нужно осмотреть, каждое тело разложить в новую кучу с символически выложенной рукой хотя бы одного соплеменника с нужной меткой. Слишком много волков и медведей. Здесь остались самые крепкие и смелые. Кей выученным жестом закрывает глаза каждому и все так же раскладывает тела по мешкам, стараясь найти хоть что-то, чем можно пометить их, узнать, что внутри, без обязательного вскрытия, но ничего вокруг не находится. Придется уже в замке разворачивать каждый и искать метки. Предстоит еще один моток по вечному кругу боли. — Нам потребуется помощь. — Не нужно, протащим по земле. Не хочу, чтобы кто-то из местных видел это, — Куроо оказывается рядом быстро, вытаскивает его руки из мешка и нетерпеливо сжимает, глядя прямо в глаза. Говорит. Не на северном, не на общем для них языке государств, а человеческом. Таком, который могут изучить только те, кому довелось познать судьбу. Он складывает образами простое «спасибо», и от этого на уставшем лице появляется мелкая улыбка. — Положи оставшиеся мешки на землю, мы свяжем их, как сани. Тецуро далеко не новый король, прошедший с мечом войну. Он мальчишка, юный и гордый, но уже готовый отдать все, если почувствует, что не останется один… И Кей точно не уйдет по собственной воле. Связывают большое полотнище они уже в четыре руки, и до кареты добираются к полностью поднявшейся луне. Касаться все еще страшно, в одежды впитался запах разложенной плоти, но сейчас они выглядят наверняка поэтично: сильный лис с опухшими глазами и все еще красными от слез щеками и более слабый внешне, но со стертой почти до крови кожей на ладонях от мешков принц… Хотя уже король, как и сам Куроо. Возможно, об этом и писались все сказки, что читали нянечки уже вечность назад для еще совсем маленького Кея: о силе, перетекающей из рук в руки и не обязывающей быть жестокими по отношению друг к другу. И во дворце все снова связывает вместе, после поручения отправить с первыми лучами солнца одно тело до границ с мелким письмом уводит в сторону купален, заставляет наконец расслабиться под ароматными маслами и теплом и смыть наконец остатки тяжелого дня, а после запирает в комнате Акитеру на одной кровати, не давая смотреть куда-то, кроме лиц друг друга. Уже сегодня предстоит повторить этот ужас снова, содрать всю кожу с рук и вывернуть себя наизнанку вместе с телами, но другого выхода нет… Вернее они не имеют права отступать. Кей в последнюю секунду перед тем, как провалиться в сон, оставляет на ровной щеке поцелуй. Хочется верить, что это лучшее лекарство от душевных ран