Север

Подняться приходится раньше, чем тело успевает совсем немного отдохнуть, руки с непривычки при любом движении отзываются болью, а от головы мужа на груди становится все тяжелее дышать. Пробуждение совсем не райское, а поднявшееся солнце уже зовет снова к карете, к новым телам и наверняка сожалениям, правда в этот раз стоит заранее позаботиться о хотя бы намеке на комфорт. Цукишима идет до противного медленно, оказывается, от нагрузки тяжело не только рукам, потому путь в сторону сада затягивается, а все такие же быстрые слуги вызывают только светлую зависть. Наверняка они привыкли к вечному бегу по ровному холодному полу, а его воспринимают, не иначе, облаком, совсем неторопливо плывущим из-за собственного веса по свободным путям на целом небе. До глупого смешно. Вряд ли кто-то еще из королевской семьи может себе позволить появиться даже в коридорах собственного замка не при параде, волосы все еще растрепаны, а одежды завязаны небрежно, не лучше всякого простолюдина, который ни разу не видел дорогих тканей и нескольких слоев на сложных узлах. И за это не стыдно. За это не хочется удавиться с мыслью о том, что заново опорочил честь семьи и безнадежен даже в том, чтобы прилично одеться. Голые стопы уверенно ступают по мраморным плиткам, как по камням на полу замка. — Ваше Величество, — голос с сохранившимся спустя столько лет задором настает у ворот, стоит только шагнуть в сторону теплиц, и даже без взгляда в сторону все такой же улыбчивой женщины легко догадаться, что она приятно удивлена… Как давно он стал так четко ощущать чужие эмоции? — Что подняло вас в такую рань? — Уже не детская пора, вставать к полудню плохой тон. — Тогда почему у вас на щеке след от подушки? На губы сама собой выбирается улыбка, и это обезоруживает, плавит сильнее все такого же палящего солнца, а стоит увидеть и успевшее стереться из памяти морщинистое лицо, так и вовсе растягивается так сильно, что с непривычки болят щеки. Для него она всегда была частью маленькой незаметной жизни во дворце: ее руками выращивается вся драгоценность, в ее взгляде купаются все созревшие ягоды и ее трудами все еще жив этот сад. Правда скорее всего сейчас она уже следит за ним не одна, неподалеку стоит еще две пары сапог. — Что вас привело сюда? Хотите свежих ягод и фруктов на завтрак? — Мне нужно двое перчаток, — в пару шагов Кей оказывается близко с крепкими плечами, взглядом цепляется за потрепанную панамку на чужой голове и отчего-то напитывается сочувствием. — Мне и мужу. — Вряд ли они смогут спасти ваши руки, вам стоит перевязать ладони, если решитесь надеть их. От ее взгляда, кажется, не ускользает ничто, особенно едва образовавшиеся коросты на месте содранной до мяса кожи, правда ее собственные ощущаются ничуть не лучше, а она все так же уверенно касается и плодов, и земли, вырывая один сорняк за другим, как будто не чувствует боли. Она сильна ничуть не меньше собственной матери, не меньше королевы, просто ее дети совсем не глупые люди, а каждая ягода, каждый апельсин, выросший в саду, и кажется, что это меньшее из всего того, что может эта женщина. Удивительная жизнь протекала рядом все это время, лучший сюжет для картины. Цукишима идет за крепким увесистым телом шаг в шаг, старается слиться с камнем, как только удается дойти до отдаленного совсем маленького домишки, полного всем, что может понадобиться для хорошей жизни сада, начиная от грабель и заканчивая мешками золы, а как только получает в руки две пары совсем не новых, но крепких перчаток с благодарностью уже собирается возвращаться в покои, вот только взгляд женщины останавливает. Он как будто пробирается глубже, чем стоило бы, срезает излишки приличий и… старается разглядеть что-то светлое. — Вы стали так похожи на Акитеру. Слова цепляют сильнее, чем следовало бы. Он вообще не думал, что когда-то сможет услышать что-то подобное, ведь брат всегда всеми считался примером, идеалом, главной надеждой государства на престол… — Думаете, что я ошибаюсь? — Не верю, что это возможно. — Зря вы так, Ваше Величество, — усмехнувшись как ни в чем не бывало, она забирает с собой ножницы и возвращается неторопливо к грядкам. — У вашего брата так же пылало сердце в желании помочь всем, кто нуждается, он так же цвел от любви и… Он смотрел на мир одинаково без злости. Если это заслуга северянина, то я могу только поблагодарить его за это. — Это ведь и ваша заслуга тоже, — голос выдает смущение, но сказать это открыто оказывается важнее, и щеки с двойной силой щипает румянец. — Мы с Тецуро сошлись в том, что ваша работа так же важна, как и корона. Ваша любовь к каждому плоду дала мне сладость, согревающую на Севере, и я обязан вам своей привязанностью к клубнике. Прошу, не уходите из этого сада, он живет и дышит вместе с вами. — Когда мне придет срок уйти, он все еще будет жить, поверь мне, — взглядом она устремляется к двум силуэтам неподалеку от ворот дворца, что бегут прямо в сад, с особой нежностью. Должно быть, это ее успевшие подрасти с детства Кея дочери. — Колесо будет двигаться вместе с солнцем, а оно всегда будет следовать за тобой даже в другой земле. На душе становится легко, равносильно с тем, какую свободу дарует шелест страниц, и прощальные объятия выходят слишком нежными, за что мать наверняка успела бы осудить. Это волнует в последнюю очередь, ладони сжимают сильные женские плечи, пока наконец совсем близко не появляются два веснушчатых лица, и Цукишима снова скрывается в замке. Пора снова в путь. В этот раз с надеждой, что все самое плохое позади. Колесо движется дальше, вместе с солнцем. Правда когда удается добраться до следующего поселения, наступает ночь, и ориентироваться среди незнакомых пейзажей приходится почти наощупь, горящие факелы у самых крыш домов совсем не спасают. Местные жители если и выглядывают в окна на шум кареты, но не выходят наружу, предпочитая безопасное тепло и свет, даже глава не решается выползти из своего дома, не выдает присутствия даже светом изнутри… Что ж, так даже легче. — Ты уверен, что готов сделать это снова? — с опаской Кей смотрит в сторону сжатых вокруг черенка лопаты пальцев Куроо и не решается остановить полностью. Снова в одиночку он точно не справится, руки все еще болят, а тела обещают быть тяжелыми и еще более противными. — Если не я, то кто? Это мой долг, душа моя, вчера… Это просто был отец. Я в порядке. Он не верит до конца. Он чувствует собственную дрожь, которая вот-вот стрясет с ладоней перчатки, но идет в сторону свежих крестов первым, сжимая новые мешки и ткань. Здесь погибших как будто больше, южная потеря заметна больше, чем очередной холм — единственное напоминание о том, что в этой земле кто-то есть, и это вместе с усталостью вызывает еще большую боль. В этот раз в голове. Не от сцен войны, что легко рисует воображение, скорее от того, какой тяжелой будет ноша следующих поколений, какими большими будут казаться еще долго различия, а ненависть питать детей каждого погибшего. Но Тецуро сказал важное и правильное, емкое до безобразия, но оттого и понятное. Кто, если не они? Вдвоем работа идет быстрее: как только Куроо откапывает достаточно, Кей вытаскивает тело в нужную кучу, тут же готовый схватиться за новые останки. В этот раз больше оказывается песцов, совсем юных, но уже потерявших свою жизнь. Это кажется еще более невыносимым, чем вчерашняя борьба с все еще тяжелыми и сильными телами медведей и волков, но руки продолжают заворачивать в ткань тела и закрывать глаза на начавших разлагаться головах. Кажется, что это длится целую вечность, а недосып вместе с болью по всему телу практически валят лицом на трупы, отключая и без того слабое сознание. Благо, руки на плечах, все такие же большие и теплые, держат ровно, поднимают на ноги и встряхивают для большего эффекта. — Ты можешь дойти до кареты? — Не могу обещать, — ноги ватные, взгляд едва цепляется за все такие же сияющие глаза Тецуро, но вызывать еще большее неудобство не хочется, и Кей уже порывается шагнуть в направлении поселения, как муж практически забрасывает все тело, на деле всего лишь руку, на плечо и прижимает за талию. — Ты ведь не утащишь меня вместе с ними. — Ты меня недооцениваешь, — Куроо только усмехается и совсем как всемогущий воин идет медленно, но верно к карете, тянет за собой и одно живое тело, и кусок ткани со всеми мешками. Едва живым сознанием Кей чувствует, с какой силой двигаются мышцы под чужой кожей и тканью одежд, понимает, насколько его тело ничтожно в сравнении с мужем, вот только не упрекает себя в этом. Он уже сделал свой вклад, и дело не только в содранной вчера коже рук и ослабших ногах. Достаточно ведь… просто быть рядом, а помощь друг другу всегда найдет свой ответ, верно? Уже в пути во дворец голова обессилено валится на плечо Тецуро, и сон мгновенно заканчивает долгий день. Он не чувствует, когда карета останавливается, не открывает глаз и когда подхватывают на руки, и уже в кровати под первые лучи солнца только различает шорохи рядом, а после все такое же обжигающее тепло вперемешку с едва ощутимым в сухом воздухе запахе смолы. — Нам точно стоит сменить режим, — шепчет Тецуро, а ему остается только безвольно кивнуть и пообещать себе остаться в последнем поселении на сутки. — И нужно дойти до Алисы. — Да, вечером. — И взять молоко. — Тецу, тебе сейчас стоит заснуть, — шипит на грани слышимости Кей и только наощупь вцепляется в темные волосы, посильнее вжимая в подушку.