Север

Сон выходит долгим, практически спокойным, не считая излишнего жара даже не от солнца, а от напряженного Тецуро под боком, но Цукишима все же находит свое расслабление. Раскрыть глаза удается уже к закату, когда прошел весь день. Благо, что никто из слуг или, что еще хуже, из семьи их не потревожил, сейчас в теле достаточно сил, чтобы подняться и поднять поскорее мужа. Руки все еще болят, а мышцы ног ноют от излишнего напряжения, вот только это меньшее из того, что доставляет дискомфорт. Кажется, что тот трупный запах впитался в кожу, никакие масла не способны перекрыть эту невыносимую вонь и вместе с ним навсегда остались образы остатков тел, что приходилось доставать из сухой земли… И еще придется. В самый последний раз. И все же, Кей знает, что тяжелее сейчас не ему, все еще южанину, потому проводит шершавой ладонью с особой любовью и заботой по сонному лицу мужа. — Волнуешься? Мужа, что читает его как открытую книгу даже в полусне. Это раздражает, но вместе с этим и зарождает желание научиться делать то же самое, чтобы совсем неторопливо расчистить в голове лишнее и поселиться в мыслях… Весьма эгоистично, но с приходом Севера это не кажется грешным делом. — О тебе. И о всех тех, кого мы возвращаем домой. — Отец учил, что жалеть умерших глупо, они все равно не испытают ничего от этого, а я… — Куроо замолкает и торопливо поднимается, нависая сверху, чтобы оставить легкий чмок на губах, — я ведь не один, и вместе с тобой мне не страшно. Это тебя успокоит? — До тех пор, пока мы не вернемся, — а после все останется здесь страшным сном, который со временем смажется в памяти, перекроется новым, светлым и приятным, но сила, что дается через боль, останется. Ничего не посылают Старые Боги просто так, верно? — Поднимайся, если хочешь дойти до- — Нам нужно взять с собой молоко. Попроси его для нас, пожалуйста. И тут же Куроо, совсем как ребенок, подскакивает с кровати, тянется руками к потолку, разминая плечи, и мечется в поисках дряхлой одежды и пудры. И правда, не стоит забывать о неприметности. Наблюдать за этим хочется дольше, правда по привычке одежды завязываются быстро, а солнце как будто с каждой минутой все быстрее катится к горизонту, у Кея нет времени на эту мелочь. Приходится разыскивать слуг, что в такое время проводят время в пределах столовой, ждать, пока с примесью страха в уважении на лице совсем молодой поваренок найдет несколько свободных кувшинов и с нарочито глубоким поклоном всучит прямо в руки, но даже ожидание не дает оставить его без мягкого «спасибо» у самых дверей погреба и, Цукишима успел заметить, румянца на все таких же смуглых щеках. Кто еще из его семьи удостоит хотя бы словом тех, кто служит во дворце в самом низу? Переодеваться приходится быстро, повязка с лица то и дело норовит спасть, высушенная кожа все больше цепляется за грубую ткань простой одежды, и неудобство с каждым шагом в сторону выхода из дворца растет. Тецуро несет два кувшина, как будто игнорируя всю боль, что все еще осталась в теле после последних двух дней, а Кей, к сожалению, может только подражать, а не быть. Это вызывает еще больше дискомфорта, медленно расползающегося по всему телу, заставляет идти быстрее, чтобы хотя бы со стороны не казаться уязвимым, старательно вынуждает все аккуратнее ступать по пескам в надежде, что ни одно живое существо не посмеет сейчас напасть на его ноги. Медленно, но верно Юг сводит с ума. — Стоит быть готовыми, что она все еще будет настороже, — опускает на выдохеЦукишима, наконец подходя к нужному тому и пальцами отчего-то устало вцепляясь в грубую стену. — Будь аккуратен и… следи за акцентом. — Я сделаю все правильно, — неожиданно Тецуро скатывается в шепот на родном языке и как будто все еще играючи чешет носом за повязкой щеку, видимо, по-лисиному обещая, что не сглупит, лаской закрывает образовывающуюся в груди пустоту и раздражение, и как только последние лучи сбегают до следующего утра, стучит коротко во все ту же хлипкую дверь. Кей читает это, как желание не навредить. Ответа нет дольше прошлого раза, по ту сторону не слышится ни шороха громче ветра, и это настораживает, заставляет в нервном порыве вцепиться в чужую ладонь, как будто наготове отбросить в сторону, закрыть собой и дать лишнее время сбежать от непредвиденной атаки, но в момент тишина рушится неприветливым скрипом двери. Правда Алисы за ней не оказывается, нет светлых длинных волос на уровне глаз и с опаской направленного ножа. Приходится опуститься взглядом ниже, почти до пола, и уткнуться в совсем маленькое с остатками невинной пухлости лицом. Мальчик совсем юный, наравне с бельчонком из племени Некоматы, что всегда оказывается ближе, когда наступает время легенд, из щели выглядывает только один любопытный зеленый глаз, а спадающие на лицо прядки слишком похожи на те, что у Алисы. Должно быть, и правда старшая сестра. — Сейчас уже ночь, что вам нужно? — спрашивает тихо, как будто боится нарушить покой всего мира вокруг, и Цукишима буквально чувствует, как на губах Тецуро появляется улыбка. Чужие штаны с застарелым хрипом сгибаются в коленях, а ладонь мужа спешит найти чужую ручку. — Алиса спит, вам лучше подождать до утра. — Мы совсем ненадолго, только принесли молоко, — Куроо слишком добродушен, в голосе сквозит нескончаемой нежностью и той же заботой, за которую его так любят маленькие северяне. Кей так не может, даже не представляет, как быть «добрым» в маленьких глазах, потому только протягивает в дверь поочередно кувшины, как будто надеясь, что пятилетний мальчишка с этим справится. Вытягивает ручки он все еще боязно, скрипит дверью еще немного, но молоко забирает, а после совсем быстро уносит вглубь дома, тут же возвращаясь обратно. — Скажи, как тебя зовут? — Неправильно говорить незнакомцам собственное имя. Особенно если они приходят с «подарками» ближе к полуночи и стараются вызвать доверие. От мыслей из груди вырывается нервная усмешка, мальчик и правда знает правила. Наверное, воспитанием занималась старшая сестра. — Тогда давай меняться, — идея кажется глупой, но достаточно простой, чтобы развязать детский язык, и Цукишима тянется в приветственном жесте, но не решаясь присесть на уровень чужих глаз. — Я тебе свое имя, а ты мне свое. — Я- — Левушка, ты почему еще не спишь? — наконец едва наладившийся тон режет взволнованный голос из глубины дома. Слишком быстро и та, кому он принадлежит, оказывается у двери, потирая устало глаза. Ребенок тут же оказывается прикрыт девичьим телом, благо в этот раз обходится без ножа. — Почему вы снова здесь? Вам нравится приходить к домам после заката? — Молоко. Мы принесли его для…

Для кого? Для чего?

Все слова звучат как оправдание, и если муж не сможет объяснить все причины, то вот Кею просто не хватит смелости даже открыть рот. Правда, это оказывается совсем не нужно, потому что дверь все же открывают полностью, а в руках Алисы появляется свеча. — Вы можете зайти, если желаете. Только стряхните песок с ног на пороге, — бросают не глядя, возвращаясь обратно в дом, к столу, на котором все еще стоят кувшины, и они не в правилах отказывать такой «щедрости». Старательно потеревшись стопами о ковер и закрыв дверь, наконец удается осмотреться внутри: дом кажется полуживым, совсем крохотным и пустым, никаких излишеств и ярких цветов на стенах, что виделись в окнах других поселений, пара подушек в углу рядом с небольшим старым матрасом, пустые пыльные тарелки, ни еды, ни воды близко… Абсолютный минимум, рассчитанный на, в лучшем случае, двух взрослых. Пока что к лучшему, что мальчишка не старше лет семи, места занимает меньше и требует только особое питание. Каким был дом, когда людей здесь было в разы больше, не представить привыкшим к комфорту и помощи отовсюду сознанием. Наружу старательно лезет сочувствие, правда легко догадаться, что это лишнее. Сказать нечего, идей, как найти пути сближения, тоже, приходится только смотреть, как мальчишка устраивается на коленях Алисы поудобнее и в таком же усталом, как у сестры жесте, трет глаза кулачками. Кажется, они оба ждут причин. — Тот кувшин, что мы принесли в прошлый раз, был с базара. Говорят, тебе часто не хватает на него, — он начинает неторопливо, сжимая под столом незаметно ладонь Тецуро, правда приходится говорить громче и четче обычного, ткань на лице съедает слишком много звуков. — Вы остались одни, но ты продолжаешь покупать для брата? — Оно для нас двоих. — Молоко? Его хватило бы только на одного. — Леве нужно расти, и я выбираю его, чем простой хлеб. Вот она, неприглядная сторона жизни прямо под носом короля: одинокая семья из двух детей, в которой одному пришлось повзрослеть слишком быстро для жизни второго. Только сейчас в глаза бросаются не только мешки под глазами на лице совсем молодой девчонки, но и стертая кожа, выпавшие, местами поседевшие волосы и худые руки. — Когда ты последний раз ела? — нервно Тецуро сжимает пальцы в ответ, передает беспокойство, если не лицом, то хотя бы незаметными касаниями, и для него это наверняка не укладывается в голове. — По-хорошему. — Что вы считаете хорошим? Это звучит еще хуже, чем любой другой ответ. Кей ощущает, как кипит злость в чужих венах, держит крепко и старается сохранять… спокойствие, каким бы жестоким оно ни казалось. — Как давно вы живете вот так? Тишина затягивается. Алиса прячет глаза, ее брат почти заснул на ее плече, и это кажется сюжетом какой-то картины, но никак не реальности. Такой простой вне стен дворца, но ужасающей реальности. — Мне нужно уложить Леву.