Север

Уже привычное начало: пробуждение усталое, полное головной болью от недосыпа, простые сборы друг друга, торопливый завтрак, на который слуги каждый раз тратят так много времени, чтобы насладиться им могла в полной мере только мать, и быстрый побег до уже собранной кареты, что все еще сияет в лучах полуденного солнца не лучше самого дворца. В этом механизме уже нет ничего странного или непривычного, тело как будто медленно, но верно подстраивается под другой темп жизни, запасает силы в любую свободную минуту, но не способно целиком сменить устоявшиеся привычки. Голова все так же тяжелеет в ответ на касание макушки мужа собственного плеча. Куроо здесь все еще что-то инородное, как черный осколок в яркой мозаике на фасаде дворца, но уже не ощущающееся еще одним поводом для волнения, каких на Юге всегда будет достаточно. Чужая кожа как будто медленно, но уверенно привыкает к сухости и жаре, к палящему солнцу, что легко, кажется, прожжет до самой кости, стоит высунуть ладонь из кареты, и не понять, награда ли это или минуты перед неизбежным. Кей легким поцелуем стирает выступивший пот на лбу, не находя сил даже дотянуться до платка в кармане одежд, и тут же валится сверху. Сознание выключается с надеждой, что все это — долгий путь домой, который вот-вот закончится. Дорога тянется, пусть легкие порывы ветра снаружи и касаются прядей, но Цукишима никак не находит сил проснуться. Все внутри сковано тем, что чудится под веками: ни все такой же усыпанный снегом Север, ни пески Юга, ни сад под окнами дворца или знакомый старый дом на окраине столицы. Под ногами нежные волны моря, о которых доводилось только читать, такие теплые, что по телу бежит довольная дрожь, а пальцы зарываются в песок на дне, желая впечататься в место и время. Вдалеке где-то у горизонта плывут корабли, флаги едва различимы, но движутся они по небу так гладко и уверенно… Совсем не пиратские суда, скорее все те же торговцы, держащие путь до нового порта с товарами с другого конца земли. Кажется, будто вот-вот их носы столкнутся, наступит крик треска старого дерева, а команды бросятся к шлюпкам или друг на друга в попытке отвоевать свое и забрать чужое. Фантазия легко рисует любой исход, увлеченная невиданной красотой. Так прикована к горизонту, что совсем не замечает барахтающееся в воде неподалеку тело, которое как будто прямо сейчас устало пойдет на дно. Корит себя за излишнюю «слепоту» Цукишима себя чуть погодя, как только оказывает в воде по пояс и делает первый толчок в попытках отплыть подальше от берега. Стоило бы оставить эти мысли на берегу, но с каждым совсем неумелым движением рук, к ним примешивается и еще одна — понятная, как день, для любого, кто знал бы его происхождение. Если он и доплывет до человека, то пойдет ко дну вместе с ним. Он может лишь держаться на воде, не тащить на себе в сторону берега наверняка тяжелое тело. И все же, новая мораль не дает сдаться, вернуться и продолжать мечтать о баталиях на кораблях, все силы приходится вложить в гребки, и стоит только дотянуться рукой до чужих пальцев, как они тут же пропадают под толщей воды. Ноги уже давно потеряли дно, волнение растет посекундно, тело медленно, но верно сковывает страх, дышать все тяжелее, но сердце старательно падает ниже, к тому, чьи руки хочется достать, хотя бы попробовать всплыть!.. Максимальный вдох, и с контролируемым страхом Кей ныряет глубже. Глаза открывать страшно, и простолюдинам известно, как вредна для глаз морская соль, под водой ни звука, только пугающее биение собственного сердца, но наощупь тело не найти. Погружаясь резко вниз Кей распахивает веки. Больно, хочется тут же вынырнуть и протереть глаза до слез, но становится заметным то, что происходит вокруг… Вернее еще ниже. Все дно усеяно телами, как будто обескровленными, но с остатком выражения ужаса и боли на лицах, они лежат друг на друге, как будто утопленные пачками на скормление большому чудищу, но не нашедшими своего едака. И среди них определенно заметнее всего тело, увязшее ногами в переплетения конечностей на самом дне, все еще живое и румяное, тянущее руки к поверхности в попытке спастись. Ее светлые волосы ничем не спутать, а большие зеленые глаза в этот раз чудятся драгоценными сережками, сброшенными за борт одного из кораблей королевских семей, руки же худые, бледные, похожи на спутанные сети, и Цукишима совсем не думает о трагизме картины, не желает ее запечатлеть на холсте и спрятать, как и все предыдущие, нет. Ему нужно спасти ее. Любой ценой, хоть собственной жизни. Собирая крохи сил и кислорода внутри он погружается еще глубже, практически сразу спускаясь по ногам до запутанных стоп. В бреду руки мертвецов в разы сильнее, держат крепко настолько, что быстрее схватывают обессилевшие ладони в тиски, нежели дают расслабить хоть один палец. Цепляются они жадно, как паразиты, сплетают каждый палец с большой паутиной, что расползается еще глубже, чем казалось, на целые уровни ниже, и взгляд испуганно скользит по всему массиву тел вокруг в надежде найти хоть что-то, что может помочь. Но встречается Кей только с таким же безжизненным, как и все остальные, посиневшим и начинающим гнить лицом того, кого хотел бы не видеть здесь, вытолкнуть первым наверх, на сушу… Хоть променять собственную душу на чужое спасение! Куроо не должен быть здесь! Только не он! Среди любимой ткани шуб полно крови, должно быть, льющейся из раны на груди, все такой же, которая сразила его отца, к лицу липнут мелкие улитки, морскип звезды, и шрам, все еще до дрожи особенный и по-своему любимый, зарастает водорослями. Красными, совсем чужеродными. Воздуха больше нет, на лице Алисы уже навсегда застыл все такой же ужас, какой прячется у каждого на этом дне, и Кей в последний раз поднимает глаза к поверхности, где все еще солнце пускает рябь по совсем теплым волнам. В ту же секунду сверху сбрасывают огромный витраж, стремительно несущийся острыми стеклами прямо на него. Последнее, что он успевает заметить — рисунок как будто новых стекол среди золотой спайки, рисующий, очевидно, короля с горами Севера и песками Юга в руках. Корона путается в местами седых светлых волосах, а взгляд кажется до холодного пота знакомым… Пробуждение кажется благословением, правда голова разрывается на части от бешеного пульса и жажды. Подняться резко на ноги не дает тепло все так же спящего Тецуро, приходится быть тихим и аккуратным, снимая палец за пальцем с одежд чужую ладонь. Выбежать наружу в порыве нельзя, карета все так же несется против солнца в сторону границы, а оставаться на месте кажется еще более ужасным, чем бредовый сон. Единственное, что остается, — в диком желании открыть настежь окно и высунуться наружу, впитывая кожей сухой уже холодный ветер. Это все только сон… Сумасшедший, больной, неправильный, ужасный, но все еще только сон, который закончился. Который нужно поскорее забыть вместе с выражением лица мертвого мужа. Взглянуть на Куроо страшно, как будто грань между кошмаром и реальностью тут же сотрется, а на месте живого лица останется все такое же разложившееся месиво. Оно все еще слишком молодое, чтобы позволить себе замереть, Кей знает, что смерть неизбежна, но не готов отпускать его до появления глубоких морщин и долгой жизни совсем рядом, как следует дуэту королей. Удивительно, каким уязвимым стало сознание по возвращению домой, Старые Боги всегда были нежны к видениям и не позволяли мучаться так долго. И не забирали больше того, что может выдержать одно все еще хрупкое человеческое сердце. Со временем безумие внутри успокаивается, вместе с возвращением контроля ладони снова переплетаются на колене, и он вряд ли признается, что целую секунду боится, что не почувствует чужого пульса. Куроо об этом вряд ли найдутся силы рассказать, сейчас он все еще крепко спит, возвращая голову на теплое плечо и бормочет что-то совсем невнятное на северном. Цукишима бессилен перед таким видом мужа, правда в этот раз обходится без поцелуев, в ворохе волос прячется только улыбка. Прибывают они в поселение только к рассвету, если судить по тени, не позднее пяти часов утра, но отличие от остальных поселений, что встречались в долгом пути поисков, сразу бросается в глаза: снаружи совсем не пусто, жители уже покинули свои дома и трудятся у деревьев, что ближе к границе растут в разы охотнее, чем в столице, собирают назревшие плоды и как будто не замечают вмешательства в свой мирок. Только дети вцепляются взглядом в вышивку на одеждах, стоит только выбраться из кареты, и с нескрываемым восторгом отчего-то смотрят в сторону заспанного Тецуро. — Где найти главного в поселении? — вопрос громкий, чтобы добрался до близлежащих домов и детских лиц, высунутых из каждого окна, но все они молчат то ли в страхе, то ли в сдержанном восхищении, и ни один из вариантов не кажется достаточным. — Нам очень нужно встретиться с ним. — Вы не найдете его здесь, Ваше Величество, — шаги шуршат все ближе за спиной, голос слишком мягкий для «взрослого», а между строк Цукишима удивленно считывает насмешку. Должно быть, уверен, что не получит ответа на дерзость. Знаком с Севером. — Он выходит из дома только после полудня, а сейчас спит крепким сном. — Странный человек, раз отдыхает, пока все работают, — почти шипит Куроо и поворачивает голову первым, тут же считывая взглядом юнца, что завернут в ткани совсем не по-местному, скорее с данью уважения далекому Востоку. — Кто ты? — Терушима Юджи, к вашим услугам. И улыбка, которую старательно тянет мальчишка, сверкает, не иначе, десятком золотых.