* * *
– Ну и как его зовут? – спросила Крошка Миль. Она же – Эмилия Варси, владычица и богиня зоологической лавки. Помещения, в коих ей довелось царствовать, благоухали в большей мере свежими опилками и хвоей, чем кроличьим пометом и мочой. Стены были заставлены клетками, и в них прогуливались, бегали в колесе, ели и шевелили усами мускулистые голые кроли, длинноногие белки, хомяки и шиншиллы. Механические конструкции, приводимые в движение их лапами, постукивали и поскрипывали. Из-за этого в лавке стоял такой гвалт, словно Гутер прогуливался по улице, запруженной электромобилями. – Боюсь, этого мы не узнаем, – ответил он, подняв голос, чтобы перекричать самую усердную шиншиллу. – Давай назовем его «Крылышко»? – крикнула в ответ Крошка Миль. Летунец стоял у окна, сунув руки в карманы своего черного пальто. Взгляд его был направлен в прореху между шторами, но Гутер знал его не первые сутки, и готов был с уверенностью предположить: на самом деле летунец смотрел не на улицу. Он смотрел в никуда. Его ни капли не интересовала жизнь города. Не интересовали шуршащие резиной, позвякивающие металлом мобили. Не интересовали животные, птицы, еда и питье. Единственным, что вызывало у летунца некоторое любопытство, были люди. При появлении Крошки Миль глаза его заблестели, пухлые приоткрытые губы дрогнули, а их уголки приподнялись. Это еще не было улыбкой. Но из всего, что на его лице видел Гутер, на улыбку это походило больше всего. Интерес летунца был взаимен. – Он такой чудесный! – воскликнула Крошка Миль, едва их завидев. Прижала тонкие пальчики ко рту, любуясь. Потом пропустила Гутера и его крылатого спутника в магазин, крепко заперла дверь и занавесила окна. Ее реакция была понятна. Природа дала летунцу все, чтобы возбудить интерес молодой девицы: изгиб черных ресниц, вызывающую яркость губ, благородные линии скул и носа. Но поистине привлекательным его делало не это. Если долго присматриваться, в облике летунца обреталась некая потаенная, будоражащая прелесть. Она не бросалась в глаза, но со второго взгляда, с третьего, с десятого летунец манил всё сильнее, словно человеческая оболочка слущивалась с него, как старая эмаль, а сквозь нее проглядывало нечто неземное. Невозможное. Такое, к чему хотелось прикоснуться хоть кончиком пальца. Один его вид вызывал неизъяснимое волнение, будил желания, о наличии которых у себя Гутер и не подозревал. Так что он отлично понимал Крошку Миль. – Они все такие красивые?.. – Я не знаю. Откуда ему знать? Про летунцов известно только то, что они крылаты, и что их пыльца дарит яркие, головоломные грезы. А еще – что охотники, кажется, перебили их всех до одного. Гутер не исключал, что Крылышко – последний представитель чудесного народца. Может, это потому он так холоден? Потому Крошка Миль заинтересовала его всего на секунду? Уже скоро тень улыбки на его губах угасла, и летунец уставился пустым взглядом в окно. А что бы я чувствовал, – подумал Гутер, – если бы оказался последним человеком на Земле?.. – Ты – настоящий герой, раз спас его, – уверенно сказала Крошка Миль. Лицо ее было серьезным. Соболиные брови сдвинуты; у переносицы из них выбивались отдельные темные волоски. Миль была яркой, бесспорной красавицей. Маленький нос со вздернутым кончиком. Темные блестящие локоны, обрамляющие лицо. Полные низкие щечки перетекали в острый подбородок, и казалось, что с возрастом они станут дряблыми, провиснут к шее некрасивыми брылями. Но сейчас Миль выглядела вызывающе юной и упругой, как мяч. Из нее фонтаном била жажда жизни, жажда движения, руки ее ежесекундно вздымались и опадали, густые брови изгибались дугами, перекатывался волнами подол ее платья… В такие мгновения Гутер не мог отвести от нее глаз. – Бог ты мой! – спохватился он. – Сколько я тебе задолжал?! С некоторых пор Крошка Миль была единственной женщиной, имеющей ключи от его жилища. Увы, связь их была не романтической. Мать Эмилии считала улыбчивого и обаятельного Гутера не самой дурной партией… для себя. Для Эмилии же он был слишком стар. Возраст его перевалил за сорок; две взрослые дочки и крохотный, сучащий ножками внук были тому подтверждением. Гутер и сам еще не до конца свыкся с ролью деда, и исполнял ее из рук вон плохо. Дочки считали, что это не вопрос привычки, ведь так же паршиво он исполнял роль отца. Порывистая, точь-в-точь похожая на Гутера характером Алиция; вечно хмурая, напоминающая его разве что ямкой на подбородке Джоанна… обе рано упорхнули из дома, и теперь захаживали к отцу только по выходным. Ночевки в его доме стали делом исключительным, приуроченным к серьезным ссорам с мужьями. С одной стороны, разобщенность семьи Гутера огорчала. С другой – развязывала ему руки. Ведь если дочки заняты построением своей жизни, а супружница давно отбыла в мир иной – разве не уместно вновь почувствовать себя молодым и свободным?.. – Гутер! – Крошка Миль всплеснула руками. – Что ты такое придумал?! … но каким бы молодым и свободным себя ни чувствовал Гутер, Эмилия Варси не откликалась на его ухаживания. Зато охотно принимала его дружбу; и еще большими друзьями ей стали Педли, Пончитта, Сержант Пушистые Пяточки, Башмачок и Рамона. Уезжая из города на долгий срок, Гутер всегда знал, что кроли его будут начесаны и накормлены, а заряженные ими аккумуляторы – стройными рядами выставлены на полках запиточной. В душные деньки, когда воздух был густ как желе и неподвижен, ветряки давали Старбриджу мало энергии. Приходилось отключать уличное освещение и городской транспорт, останавливать станки в цехах и электрические пианолы в пабах. Для домашних нужд каждый использовал резервы, созданные посредством прытких кроличьих лап. – Твоя доброта, как всегда, потрясает, – пробормотал Гутер, с тревожным лицом перетряхивая карманы. – Но твое время и корма стоят денег. Я предпочел бы… Карманы оверкота оказались пусты. Поездка в Мунвилль манила лёгкой прибылью, а обернулась баснословными убытками. Сколько наличности он потратил на одежду? На билеты? На обманщика с его аэростатом?.. Отправляясь к Крошке Миль, Гутер озаботился тем, чтобы притащить свой главный трофей – летунца. Но только сейчас вспомнил про деньги. Из кармана штанов вылетела пара банкнот, записка с адресами почтамтов, а следом за ней – белая, гладкая, похожая на абрикосовую косточка. Гутер охнул и торопливо присел. Миль метнулась к нему. Опустилась на корточки, накрыв колени пышным подолом. Подалась вперед, поймала руками нервные ладони Гутера. Глаза ее были серы и глубоки. – Гутер! – сказала она требовательно. – Гутер! Не думай об этом! Забота о твоих кролях мне в радость. А тебе сейчас и так есть, о чем беспокоиться. – О чем же? – непонимающе спросил Гутер. Крошка Миль покачала хорошенькой своей темноволосой головкой. Потом нахмурилась и кивнула в сторону летунца. – О Крылышке! – кроли, умерившие пыл и позволившие какое-то время общаться без крика, снова забрались в колеса. Застучали подшипники, и Миль пришлось повысить голос. – Охотник будет искать его! Как думаешь, сколько времени ему потребуется, чтобы проследить ваш путь до Старбриджа? Ладони у нее были маленькие, мягкие и теплые. Совсем не такие, как у летунца. Подумав об этом, Гутер осторожно высвободил руки. Отводя взгляд, зачем-то взял с пола бумажку с адресами и абрикосовую косточку. Помедлил – и снова сунул в карман. – Тебе нужно серьезное заступничество, Гутер, – сказала Крошка Миль. Лица их находились так близко, что Гутер мог различить каждый волосок в ее густых, восхитительно темных бровях. – Нужен тот, кто гарантирует летунцу безопасность. Гутер представил, как охотник стоит перед электронным табло, запрокинув голову, и изучает расписание сквозь круглые стеклышки очков. Потом оборачивается. Его глаз не видно, но Гутера обсыпает морозом и болью, словно каждый дюйм его кожи пронзают сотни иголочек. Его лоб вспотел. Волосы растрепались и занавесили лицо. – И кто же это? – прошептал он, борясь с одышкой. – Кто станет таким заступником? Крошка Миль встала. Подол платья колыхнулся, и она аккуратно расправила складки руками. Кто-то принялся сердито колотить в окно, дребезжа стеклом и недоумевая, почему лавка с динамо-кролями, крысами и шиншиллами заперта в разгар дня. – Ты и сам знаешь ответ, – сказал Крошка Миль. И отправилась открывать лавку. Летунец, все это время стоявший в тени у окна, внезапно очутился на её пути. Он был невысок, но Крошка Миль не просто так звалась Крошкой, и оказалась ему до переносицы. Она отступила влево – и он шагнул влево. Потом оба отступили вправо, и Миль вспыхнула щеками, засмеялась, сочтя этот танец маленькой приятной нелепостью. В отличие от нее, Гутер видел, с какой потаенной жадностью летунец склоняется к девичьему лицу. Как его зрачки расширяются, поглощая волокнистое серебро радужек, а с приоткрытых губ срываются тусклые искры…* * *
Гутер вынашивал эту мысль, как гнойник. Как опасную болезнь, приносящую ему страдания. Но процесс излечения обещал быть столь мучителен, что Гутер предпочел бы страдать от хвори до тех пор, пока не упадет замертво, чем взять себя в руки и отправиться к врачу. Охотник являлся к нему во снах и на яву. Мерещился в лицах прохожих, и крошечные стекла его очков отбрасывали глянцевые блики. Потом Гутер моргал – и оказывалось, что он смотрит на старика в выпуклых окулярах для чтения, либо на дамочку в модном затененном пенсне. Страх поселился под сердцем, сдавил ледяной лапой внутренности – да так, что кишечник Гутера сбился с природного ритма и принялся работать с перебоями. «Тебе нужно серьезное заступничество, Гутер!» Крошка Миль была крайне рассудительной молодой особой. Ее слова для Гутера имели вес. Но все в нем противилось, изворачивалось и орало дурниной, стоило подумать, что охотник опять придет по летунцову душу. Гутер ведь сбежал! Сбежал! Запутал след! В лучшем случае охотник проследит их путь до Слутони или Спрингфолла (в зависимости от того, найдет ли он в кассах электровокзала корешки билетов, либо вычислит детину в клетчатом картузе). Но с каждой минутой промедления правота Миль становилась для Гутера все очевиднее. Он лишился сна и, прогуливаясь ночами по дому, лишний раз убедился: тело летунца не нуждается ни в еде, ни в отдыхе. Тот не спал, и мог проводить целые дни у зашторенных окон, выглядывая в крохотную щелку. Там-то его и заставала ночь; а вместе с ней и Гутер. Иногда он брал летунца за прохладные руки и отводил в спальню, раздевал его и укладывал. Тот сворачивался клубком, опускал голову на костлявые, перекрещенные руки и ноги, и серые глаза равнодушно смотрели из-под упавших на лицо волос. Если летунец долго не моргал (а не моргать он мог часами), глаза его стекленели, как у покойника. Иногда, спасаясь от мучительных ночных бдений, Гутер припадал губами к его матовой коже. А после – овладевал летунцом в своей постели, в сбитом облаке перин и одеял, вопиющим образом нарушая чистоту и неприкосновенность его тела. Порой, стыдясь своих желаний, Гутер нырял не в спальню, а в запиточную. Там он до утра покачивался в кресле, посадив на колени Башмачка и наглаживая его тонкие, длинные, разлогие уши. В свое время Башмачок обошелся ему в целое состояние. Лучшие динамо-кроли были размером с лису, упругие и голенькие. Кожа их облепляла мускулы так плотно, что мысли Гутера невольно устремлялись к телу летунца: такому же сухому и ложбинчатому, без капли жира, с перекатывающимися жгутами связок и мышц. В отличие от летунца, Башмачок смотрел хитро и весело. Глаза его были выпуклыми и живыми, а нос и верхняя губа беспрестанно двигались. Кроличье рыло обшаривало руки Гутера, мгновенно всасывая корм; а если еды не предлагалось, Башмачок скептично двигал щеточкой усов и начинал умываться передними лапами. Педли и Пончитта не любили рук и не выходили из клеток. Рамона, стоило извлечь ее из колеса, превращалась в пушистую кроличью шапку и засыпала. Только Сержант Пушистые Пяточки порой мог скрасить ночи Гутера. В отличие от Башмачка, он был пушист, беспороден и возмутительно бестолков, когда дело касалось выработки электричества. Гутер и сам уже не помнил, почему не продал его кому-нибудь и не купил кроля с родословной получше. Проведя в запиточной одну из самых мучительных ночей в своей жизни, Гутер сварил кофе и неохотно, помедлив и подумав минут десять, откликнулся на стук в дверь. На пороге обнаружилась Алиция. Компанию ей составляла хмурая темноволосая особа с глубокой ямочкой на подбородке. Особа эта была Гутеру смутно знакома. Видимо, – решил он, – девушка была подругой Алиции и появлялась раньше в их доме. – Прости, милая, – сказал Гутер, в очередной раз проявив себя, как ужасный отец. – Я не смогу сегодня посидеть с Билли. Понимаю, обещал… но мне дурно и, кажется, стоит наведаться к доктору. Алиция, конечно, была в ярости. От ее звонкого голоса у Гутера разболелась голова. Он торопливо распрощался, пожелав ей и ее подруге доброго дня. Алиция и девица с ямочкой проводили его странными взглядами. Дверь перед ними захлопнулось, и несколько секунд царила гробовая тишина, перемежаемая бибиканьем электроомнибуса и лаем дворовой собаки. Потом дверь снова затряслась от яростного стука. Гутер его проигнорировал. Выпив кофе, он поднялся в библиотечную залу, нашел там летунца и взял его за руки. – Помоги мне, – быстро сказал Гутер. – Подскажи, что мне делать! Летунец смотрел. Рот его был мал и поразительно ярок, словно по ночам он испивал не Гутерово семя, а свежую кровь. – Человек, который может тебя защитить… – пробормотал Гутер. – Что, если он помогает охотникам? Вдруг он узнает мою тайну и выдаст тебя?! Летунец смотрел. Ощущение было такое, словно Гутер умирал от жажды, а единственным доступным ему источником влаги была отломленная с крыши сосулька. Гутер мог слизывать с нее по капле, но знал, что это не принесет ему облегчения. Если же он соберётся с силами и подождёт – ледышка растает, сотни капель соберутся в стакане и, наконец, можно будет напиться. Так что Гутер терпел и ждал. Ответ летунца накапливался в его мозгу слово за словом – и в какой-то момент стал прозрачным и понятным, словно Гутер всегда его знал. Не бойся, не бойся, не бойся, если этот человек способен помочь – он поможет, если способен защитить – защитит, он не предаст меня, не продаст мои крылья и не спутается с охотником, не бойся, не бойся, не бойся... Я могу не знать чего-то, – печально думал Гутер. – Я привык доверять ей, но стоит ли делать это сейчас? Люди болтают, что правительство помогает охотникам. Что, если и этот человек... Ответ снова набегает капля за каплей. У Гутера горит лоб, а затылок кажется холодным и онемевшим, словно к нему приложили ломоть замороженного мяса. Люди болтают, болтают, болтают, не верь им, они ничего не знают ни обо мне, ни об охотнике, охотнику не нужна ваша помощь... Помощь правительства? – думает Гутер. Помощь людей. Но разве охотник сам не... Ему не нужна, не нужна, не нужна ваша помощь, он знает, что вы слишком добрые, что вы слишком честные, что вы не захотите пленять меня и убивать... Но хозяин аэростата... Разве он пленил меня? Нет, но... Разве он причинил мне вред? Боль под тонкой коркой черепных костей перерастает в зуд. Гутер чувствует себя грецким орехом, путь внутри которого проедает червь. Он вспоминает детину в клетчатом картузе и его безумный взгляд. Одной щепотки пыльцы достаточно, чтобы любого превратить в записного кретина. Но почему этот трюк не сработал с охотником? Тот весь был обсыпан пыльцой фей, словно извалявшись в ней, серебристые искры скользили по его плащу, падали на ботинки... На этот раз летунец не отвечает. Ему не нужны слова – в голове Гутера капля за каплей собирается его одобрение, и когда их странный немой диалог завершается, Гутеру хочется плакать от облегчения. Голова его раскалывается, виски зудят, но теперь он, по крайней мере, знает, что делать дальше.