* * *
– Это очень мило, Гутер. То, что ты за меня волнуешься. Охотник улыбнулся. На голове его и впрямь красовалась зимняя шляпа, но не того цвета и фасона, что валялась тогда на обочине. С чего Гутер вообще взял, что это был охотник?.. А ведь тогда – у телефона, когда Эллиот Ласки снял трубку, – у Гутера от облегчения из глаз едва не брызнули слезы. От безветрия электромобили встали, и путь в Слутони был заказан. Они договорились встретиться на окраине Старбриджа, за городской чертой. Гутер не имел ни малейшего представления, как Эллиот Ласки добирался сквозь вьюгу. Тот был завернут в светлый кокон шляпы, шарфа и строгого пальто с поднятым воротником. Темные очки отражали свет ручной лампы, которую взял с собой Гутер. Ни за спиной охотника, ни дальше по дороге не было видно ни намека на электромобиль. Не пешком же он сюда шел?! – Я за тебя не волнуюсь, – сказал Гутер, неожиданно для себя перейдя на «ты». Он лукавил. Охотник не был близок ему… но еще меньше Гутеру хотелось остаться в этом мире наедине с летунцом. Способен ли он помочь Эллиоту Ласки?.. Гутер задавал себе этот вопрос много раз. И каждый раз отвечал: нет, не способен. Что-то его останавливало. Замораживало его члены, превращало мышцы в кисель, стоило только помыслить о предательстве. Гутер объяснил это охотнику. Рассказал про свой дар… Описал все, что увидел в своем прошлом и будущем… Поднялся ветер, едва не сбросив с Эллиота Ласки шляпу. Тот придержал ее рукой и тонко усмехнулся. Вспомнив Артура Бэсби и его обгрызенные губы, Гутер быстро спросил: – Что с ними происходит… сейчас? Они… – какое-то время он совершал пальцами скребущие движения у лица. Потом в недоумении глянул на свои руки. – Зачем они… калечат себя? – Не себя, – ответил охотник. Облако пара вырвалось из его рта. Очки запотели. – Охи-вздохи – не совсем… живые существа. Это больше похоже на многомерную свертку времени-пространства. Информационную коллизию. Они изымают из себя кусочки данных – и закладывают в ваши головы. Преобразовывают вас из материальной формы в информационную. Понимаешь? Гутер стоял, трясясь, обняв себя руками, и ветер остужал его пылающие щеки. Он ничего не понимал, но стыдился признаться. – На последних стадиях преобразования зараженным людям не нужны тела, – продолжил Эллиот Ласки, не заметив его замешательства. Или, что вероятнее, проигнорировав его. – Они выламывают себе зубы, выдергивают волосы, соскребают плоть… в общем, избавляются от любых проявлений телесности. Гутер вспомнил, как Артур Бэсби вцепился зубами в собственную кожу, обнажая мышцы. К горлу подкатила тошнота. – Это не смерть, – пояснил охотник. – От человека остается нечто вроде невидимого силового поля, удерживающего информационный сгусток. Мы называем это «мреющим». Если мреющий пройдет сквозь тебя, ты почувствуешь… – Эллиот Ласки задумчиво двинул рукой. – Что ты говорил о Крошке Миль? Что она видит не двумя глазами, а любой поверхностью на планете? Когда она станет мреющей и коснется тебя – ты увидишь то же, что она. Мреющие делятся с окружающими своими… «дарами». Ощущение пренеприятное, поверь. – Это как… – Гутер шевельнул губами. – Как… призраки? Мы станем призраками?! – Нет, – мрачно сказал охотник. – Вы станете мреющими. Их можно убить. Некоторые металлы разрушают силовое поле. Информация перестает самоорганизовываться и теряет подвижность. Но если мреющими станут ВСЕ ЛЮДИ на земле… Ветер взвыл, и с севера донесся нарастающий шум. Это пришли в движение лопасти ветряков. Какое-то время Гутер стоял, стуча зубами. Затем пробормотал: – Но как этому помешать? Человек не может причинить летунцу вред… Не может! Я не могу… никто! Разве ты… – Человек – не может, – проговорил охотник. Потом убрал руки от шляпы. Спустился пальцами чуть ниже, взялся за дужки очков – и наконец-то их снял. В первую секунду Гутеру показалось, что веки Эллиота Ласки закрыты. Потом луч ручного фонаря подпрыгнул, лицо Элиота озарилось – и из темноты выплыли его светлые, влажно блестящие глаза в обрамлении жидких ресниц. У охотника не было ни зрачков, ни радужек. Его глазные яблоки были чистыми, белыми и мягкими, как экзотические ягоды личи. Гутера парализовало от ужаса. Холод иголочками стекал по спине, доходил до поясницы – и терялся, словно ног больше не было, и даже если бы Гутер захотел, то не смог бы убежать. Овладев мышцами лица, он прошептал: – Мертвоглаз!.. Охотник улыбнулся, поощряя Гутера за догадливость. Лицо его было длинным, красивым. Только в уголках рта, да вверху дряблой шеи собирались морщины. – До Второго Потопа, – сказал он, – мертвые глаза выглядели немного… не так. Но времена меняются. Не только летунцы обзавелись гуманоидным обликом. Мы прошли сквозь тысячелетия, сквозь белые воды, сквозь смерть и разложение, чтобы и дальше их убивать. Мы – их природные, естественные враги. Единственные, кого они боятся. Ну как, признаешь меня ценным союзником? Или и дальше будешь упираться? Оси координат пяти-, шести-, семимерной реальности скрутились дугами. Гутер быстро задышал. Вся носоглотка заныла, словно ее ошпарило ледяным воздухом. – Раньше мертвые глаза были ближе к растениям, чем к людям, – сказал Эллиот Ласки. Губы его улыбались, словно ничего страшного не произошло. – Что ж, мы унаследовали от предков кое-что полезное. Например, можем проращивать побеги и формировать из них новые тела. Без этого не получилось бы вести загонную охоту. Обыскивать пабы и сандвич-бары, работные дома и винарии… Патрулировать дороги. Электровокзалы. Воздушные порты… Гутер вспомнил охотника, с которым дрался в пабе Мунвилля. Потом – того, другого, встреченного на вокзале… Вспомнил залитый кровью снег. Темный мешок. Белую руку с длинными фалангами и аккуратными пластинками ногтей. Шляпа на обочине была другой. Наряды у версий Эллиота Ласки всегда различались… Вполне логично. Откуда бы растению взять одежду и очки? Похоже, охотник не отращивает их вместе с телом, а ищет в магазине готового платья. – Раз ты можешь быть в нескольких местах сразу, – пробормотал Гутер, – почему не напал на город? Почему не пришел… не схватил ЕГО?! Ветер ударил в лицо Эллиоту Ласки, засыпав мелкой ледяной крошкой. Тот прищурил глаза, обрамленные короткими ресницами. – Потому что я пришел! – воскликнул он, впервые на памяти Гутера теряя самообладание. – И приходил не раз! Вот только люди, обработанные охом-вздохом, защищают его, как пчелы свою чертову матку. Очень жаль, что ты назвал мое имя и описал лицо госпоже мэру… Если бы каждый констебль и плотник, каждый грузчик и портной, каждая ткачиха и гувернантка в городе не знали в точности, кого ищут – охотиться было бы намного проще! – Я ничего не рассказывал ей! – крикнул Гутер. Его обуял праведный гнев. Губы Эллиота Ласки растянулись в ядовитой улыбке. Дряблая кожа под подбородком дрогнула. – О, поверь, – сказал он так тихо, что ветер едва не унес его слова. – Ты еще как рассказал. Не мог утерпеть и не поделиться с подружкой… Скажу больше – кровь одного из моих тел на твоих руках. Тебе даже не понадобился револьвер или что-то в этом роде. Когда жертвы оха-вздоха его защищают, они впадают в такую ярость, что любой берсерк позавидует… Гутер уронил взгляд. Обрывок воспоминания: вот он стоит, и руки его отмыты до скрипа. Только одежда покрыта пятнами крови… Неужели он мог убить человека? Но мертвоглаз – не человек… – Я не успеваю, Гутер, – после эмоциональной вспышки лицо Эллиота Ласки обмякло, стало меланхоличным и пустым. – Я так долго искал тебя… слишком долго. Время упущено. Теперь в Старбридж не пробьешься. Я силен, но не всесилен, и против целого города не устою. Я отращиваю новые побеги, но им нужно много времени, чтобы окрепнуть… больше, чем у меня сейчас есть. Ручной фонарь замерцал. Аккумулятор его быстро разряжался на морозе. Гул лопастей нарастал, и Гутер с невольной радостью подумал: скоро по кабелям в город снова хлынет электричество… – Потому мне нужна твоя помощь, – продолжал охотник. – Признайся, тебя испугала смерть одного из моих тел. Раз волнуешься за меня – помоги мне! Вместе мы сможем… – ВМЕСТЕ?! – Гутер едва не взревел. Ярость нахлынула на него, как порывы ветра налетают на лопасти ветряков. – Мы не вместе! – заорал он. – Ты – такой же монстр, как и он! Откуда мне знать, что все это – правда? Что вы, твари из белых вод, не боретесь так за территорию? Что ты не сделаешь с моим городом чего похуже, чем может сделать он?! – Гутер, умоляю!.. Он развернулся и побежал по заметенной снегом дороге обратно в город. Луч фонаря прыгал по сугробам, и со всех сторон Гутеру мерещились белые выпуклые глаза Эллиота Ласки и светлое, скользкое от пота тело летунца. Снег бил в лицо, обжигал серебристыми искрами, и Гутеру померещилось, что это обсыпаются обломки летунцовых крыльев.* * *
Старбридж сиял огнями. Они гирляндами тянулись по заснеженным крышам, расцветали бутонами на вершинах фонарных столбов. Свет бил из окон. Свет бил из глаз… Гутер никогда не видел людей такими счастливыми. Даже язвы, расползающиеся по лицам и рукам, не умаляли этой радости. Никто не скрывал, какой дар ему достался. Госпожа мэр научилась так славно договариваться, что теперь могла уговорить кого угодно и на что угодно. В первую очередь она убедила свою кожу не стареть и не покрываться морщинами. Затем уговорила тело фотосинтезировать подобно цветам, и теперь вбирала солнечный свет вместо еды, запивая его мятной водой и пивом. Старик Вернон различал на вкус чужую мимику. Когда собеседник морщился, это было ему горше пареной редьки. Если улыбался, то и старик Вернон улыбался тоже, как от самого сытного, самого сладкого на свете пирога. Артур Бэсби из вспомощной бригады получил изумительный дар – способность получать удовольствие от всего на свете. И любовные ласки, и натертые ноги, и разорванная кожа губ доставляли ему одинаковое наслаждение. Не удивительно, что Артур начал избавляться от плоти одним из первых, стремясь поскорее перейти в новую, бестелесную форму. Руки его были объедены до костей, в некоторых местах связки надорвались, и оттого пальцы не гнулись как надо. Спасая нежную плоть от мороза, Артур наматывал на ободранное лицо шарфы и бинты, а на руки – повязки, которые быстро пропитывались кровью. Что до Аделаиды Барроу, то она и впрямь получила необычный подарок. Вместо любви к мужу летунец преподнес ей любовь к слову «исчерпывающий». Это слово стало ей верным супругом; с этим словом у нее состоялась бурная личная жизнь, и единственное, что мешало счастью новобрачных – врожденное распутство Аделаиды. Стоило ей услышать слово «черпак» или «черепаха», и ее охватывала лихорадка страсти – так похожи они были на ее возлюбленного. Тут и до измены недалеко! Узнавая деталь за деталью, Гутер чувствовал себя немного пьяным. Он уже не помнил, когда в последний раз работал, где работал и даже кем работал. В городе никто не осуществлял никакой осмысленной деятельности. Сперва люди распродавали книги, одежду и животных, чтобы кое-как протянуть. Затем деньги утратили свою ценность. Снова начались перебои с электричеством, ведь никто не обслуживал запиточные станции и аккумуляторные салоны. На дорогах громоздились мертвые, занесенные снегом мобили и электроомнибусы. Гутер и Крошка Миль дали званый ужин; на столы подали консервированный горох и крольчатину. Гостей было много, и старик Вернон познакомил Гутера с Алицией и Джоанной – милейшими молодыми женщинами. Фамилии их чудесным образом совпали с фамилией Гутера. Это развеселило присутствующих. Все от души посмеялись. Когда гости разошлись, на пороге появился летунец. Перешагнул грязный, валяющийся на крыльце конверт, вошел в дом и притворил дверь. Дымное облако его волос парило вокруг головы. На щеках теплился нежный, приятный румянец. Летунец улыбнулся Гутеру, и тот, как одержимый, припал к его манкому рту, сжимая руками за плечи, хватая за спину… Летунец позволял Гутеру то, что благовоспитанная дама вряд ли позволила бы сделать с собой даже законному супругу. Наслаждаясь его порочной красотой, Гутер думал: впервые с их встречи мальчик-фея выглядел настолько живым. Пока мертвоглаз врал и наговаривал, строил козни и настраивал Гутера против его возлюбленного, тот приходил в себя. Исцелялся. Набирал цвет, как набирают его зреющие плоды на деревьях… Даже крылья его – вуаль из дыма и звезд! – обретали новые очертания. Постепенно они снова становились симметричными. Переплетя пальцы с чужими, вжав ладони летунца в постель, Гутер заглядывал в его серые, с томной поволокой глаза, обрамленные невероятной густоты ресницами. И думал: вот, сейчас… Сейчас его алые губы дрогнут… Приоткроются… И с них сорвется имя Гутера! Бедняга Гутер знал: если это случится, остатки его человечности сломаются и рухнут, как рушится остов прогоревшего дома. И он влюбится… …влюбится…* * *
…влюбится…* * *
Когда летунец опал на простыни, расслабляясь после акта любви (коя и не любовь была вовсе, а болезненное помешательство), Гутер не тронул его тело и пальцем. Отвернулся и встал, надевая один поверх другого два теплых халата, а на ноги натянув сапоги вместо домашних туфель. В комнатах было холодно. Кожу обсыпало мурашками. Грязный конверт, через который перешагнул летунец, по-прежнему валялся на крыльце. Гутер поднял его и вскрыл.* * *
Здравствуй, Гутер, – гласили аккуратные рукописные буквы. Не уверен, что сумею доставить этот конверт в целости и сохранности, но все же рискну. Если ты читаешь эти строки, то знай: время вышло. Те резервы, что у меня остались, я использую на рассвете. Я посажу новые семена, но вряд ли они успеют прорасти и дать плоды. Если к моменту, как тело отделится от стебля, в живых не останется ни одной моей копии – новое не унаследует мою память, ляжет и сгниет. Тем не менее, я сделаю это еще раз: попрошу тебя одуматься. Ни одна минута наших разговоров ни была пустой тратой времени. Если бы не твой нечаянный иммунитет, ты бы меня и слушать не стал. Уже обгладывал бы себе руки и обрывал губы, чтобы поскорее стать мреющим. Но ты меня слушал. Твой разум затуманен, но поверь: хватит одного проблеска. Одной искры, чтобы спалить эту тварь дотла. Поверь – еще не позндо. ЕЩЕ НЕ ПОЗДНО ЧТО-НИБУДЬ ПРЕДИПРЯНТЬ. ЕСЛИ Я УМРУ, ПРИДЕТ КТО-ТО ДУГРОЙ И ЗАШРВЕИТ МОЕ ДЕЛО. ДАЖЕ ЕСЛИ ПРДТЕИСЯ СЖЕЧЬ ЗАЕЖНРАНЫЙ ГОРОД ДОТЛА. НО Я НЕ ХОЧУ УМИАРТЬ. Я НЕ ХЧУО УРИАМТЬ. ПООМГИ МЕН, ГТЕУР.* * *
Потеряв способность к пониманию слов, Гутер скомкал письмо и отшвырнул его в сторону. Потом разломал свою трехмерную реальность, выпуская наружу еще три измерения и дотягиваясь до охотника с длинным красивым лицом. Будучи немым и бестелесным свидетелем, какое-то время наблюдал. Смотрел, как Эллиот Ласки завершает письмо и оттягивает себе веки. Как пальцами извлекает белые и упругие, как ягоды личи, глаза. Затем кладет их в рот, рассасывает мякоть и сплевывает в ладонь светлые, глянцево блестящие косточки. Они похожи на абрикосовые, только в каждом плоде их по три. Казалось, что экстракция глазных яблок не причиняет охотнику неудобств. Руки его разделяли и пересчитывали семена так споро, словно он отлично их видел. Но потревоженные веки быстро опухли, а кожа вокруг глаз покраснела и налилась отеком. Гутер вспомнил, что не раз видел такие отеки вокруг его очков. Не в силах смотреть, он вынырнул из потока и бросился в комнату. Не обращая внимания на свернувшегося клубком летунца, распахнул дверцы шкапов, вытащил ящики комодов и, обмирая от счастья, отыскал те брюки, в которых ездил в Мунвилль. Гутер запустил руку в карман. Затем в другой. Вывернул оба – и, убедившись в их девственной пустоте, долго-долго сидел на полу, обмякнув плечами и бездумно комкая штанины.