Серый на морях

Вернулся папа один, в момент, когда Серый выплакал из себя все, что только мог, и теперь просто давился судорожными, сухими всхлипами. Первым делом обнял — присел на край кровати, сгреб Серого вместе с одеялом, прижал к себе. Затем попросил: — Извини. И добавил: — Нельзя было так. — Я знаю, — начал было Серый, но папа перебил: — Нельзя было молчать и бросать тебя одного. Серый слабо кивнул, скорее принимая эту информацию к сведению, чем соглашаясь с ней. — Готов поговорить, или отложим еще немного? Серый представил, как папа снова уходит, как снова оставляет его одного, и спешно закивал, выпалил: — Сейчас! Что бы там ни следовало за разговором — пусть уже свершиться, пусть грянет! Лишь бы не одному. Папа кивнул. Разжал объятия, позволяя Серому сесть, снова опустил руку ему на плечо. — Зачем ты прыгнул? Серый насупился. Как объяснить это проклятое «зачем»? Будто не очевидно, будто обязательно вынуть всю душу этими объяснениями… — Ты хотел купаться или убиться? — совсем тихо, будто через боль добавил папа, и Серый побледнел. — Купаться. Папа кивнул, заметно выдохнул. Серый себя проклял. — Ты понимаешь, насколько это было опасно? Теперь понимаешь? Серый пристыжено кивнул. Мог бы сам себя предупредить — обязательно бы кинулся наперерез прыжку, но теперь уже как? — Я больше никогда, — пообещал он, понимая, что это — единственное, что он может. — Спасибо, — абсолютно серьезно кивнул папа. — За что получишь сейчас, тоже понимаешь? Серый почувствовал, как разливается в груди знакомое, неприятное тепло волнения. Получить — это конечно, лучше, чем рыдать в одиночестве, но само по себе ведь ни разу не хорошо! Хоть и заслуженно… — Понимаю. — Тогда ложись. Одеяло, под которым Серый проспал уже почти целую неделю, еще ни разу не казалось Серому таким комфортным и приятным. Он с трудом заставил себя скинуть его на кровать, протолкнул получившийся ком руками в сторону изголовья, чтобы не мешался. Папа тем временем подошел к шкафу, вынул из него свой летний, трикотажный ремень, с явным сомнением покрутил его в руках. Серый поспешно лег на кровать и зажмурился. Подглядывать не хотелось. Сначала папина рука опустилась на ничем не прикрытую спину — сил искать одежду после душа Серый в себе не нашел, ограничился трусами и одеялом — и только потом по заднице жарко хлопнуло. Не ремнем, а другой рукой. И снова. И снова. Стыд навалился на Серого неподъемным грузом. Каждый шлепок впивался в грудь куда более большей болью, чем в зад. Хотелось реветь, но Серый не позволил себе такой роскоши — и так с ним, как с маленьким, нечего! Вместо этого он осторожно подтащил к лицу угол одеяла, зарылся в него и принялся ждать конца. Ждать пришлось долго. Папа не торопился — шлепал медленно и размашисто, постоянно чередуя ягодицы, делая каждый удар предсказуемым, но таким же сильным, как предыдущий. Серый давился одеялом, мелко вздрагивал в такт ударам, но молчал. Без сопротивлений расстался с трусами, как бы между прочим отметил про себя, что трусы порку почти не смягчали, тоскливо всхлипнул. Закончилось все так же резко, как и началось — просто очередной удар стал последним, папина рука переместилась со спины на затылок, потрепала волосы, над головой раздалось: — Все уже, Сереж. Закончили. Все хорошо. Серый отрешенно кивнул, чувствуя себя совершенно раздавленным, но совсем не чувствуя боли. — Я буквально на минуту, за мамой, хорошо? — позвал папа. — Мы скоро вернемся. Не бойся. Приходи в себя. В этот раз Серый не кивал, но дверь все равно хлопнула, закрываясь за папой. Страшно не было — только тоскливо. Серый подтянул так и болтающиеся на бедрах трусы, снова замотался в одеяло и наконец дал волю слезам, понимая, что не может так больше. Дверь хлопнула снова, теперь уже впуская родителей, но Серый так и сидел на кровати, размазывая слезы по щекам и не думая останавливаться. Мама, конечно же, кинулась к нему, принялась рассказывать, как его любят и ценят, что не смогут без него и очень испугались. Папа присел на корточки возле кровати, совершенно растеряно глядя на Серого и спрашивая, чего он, уверяя маму, что все было хорошо, когда он уходил. Серый знал, что они говорят это из жалости, что просто не могут иначе, раз взяли уже на себя такую ответственность, и наконец решился, потребовал: — Верните меня в детдом, когда мы вернемся! Мама ахнула — и все. Воцарилась тишина. Папа очень внимательно посмотрел на Серого, сощурился — и Серый не выдержал, отвел взгляд. — Танюш, — позвал папа. — У тебя случайно нет хорошего пояса?