Сердце из пшеницы и ромашек

      Виктор молча жевал слипшиеся макароны у них на кухне.       — И где ты собираешься жить? — вздохнула Лика.       — Уже нашел.       — Не скажешь?       — Нет.       Лика еще раз тяжело вздохнула.       — Вик, может, ещё не поздно? Она любит тебя.       — Она запустила в нас с тобой чашку, лишь бы я не ушел! А что будет в следующий раз? Закроет двери? Запрет меня в комнате? К батарее привяжет? А что, если б чашка не упала на стол, а врезалась тебе в голову? — вскрикнул он. — Она любит мою помощь, мое повиновение. Если б она любила меня — то отпустила бы. Она бы на тебя не кричала. Отец вчера поинтересовался, как ты и как я, а она только кричала. Нет. Хватит, — он запихнул себе полную вилку в рот, прервав поток недовольства.       Лика чмокнула его в упрямый лоб и налила чаю.       — Ты прав. Иногда важно вовремя уйти. Но как же ты жить будешь?       — Я уже договорился.       — Расскажешь, с кем?       — С твоим отцом. У вас ещё полно работы в саду и с домом.       — Значит, ты часто будешь у нас бывать. Может, и поживешь у нас?       — Нет. Не беспокойся за меня: сейчас лето, воды полно на улице, еды тоже, а я не безрукий.       Лика вздохнула и отстала.       — У нас на сегодня ещё пятнадцать заданий, помнишь?       — Так не кайф, — потянулся Виктор на лавке.       — Давай, осталась одна маленькая, последняя четверть! Быстренько управимся, напишешь Цветку все и пойдем к ребятам. Сегодня же футбол.       — Я отказался. Мы с твоим отцом пойдем заросли за домом убирать.       — Виктор! Ты пойдешь сегодня со мной, понял?       — Ух, какая ты грозная, — поддел Васнецов ее. — А то что?       Лика молча забрала у него чай и кусок клубничного рулета.       — Эй-эй, сдаюсь… Верни!       Лика бросила чашку в раковину и попыталась убежать с десертом на улицу, но Виктор загреб ее руками, что Котиковой осталось только болтать ногами в воздухе.       — Не отдам, нет!       Лика задыхалась от смеха, пытаясь высвободиться из его железных объятий. Тарелка маячила перед носом Васнецова, но он никак не мог за нее уцепиться — руки-то заняты. Подгадав момент, Виктор широко открыл рот и схватил рулет с тарелки.       — М-м, — застонал он от восторга и наконец отпустил ее. — Блаженство.       — Бандит! Садись давай, Петр Первый ждёт — не дождется твоего пристального внимания.       — Ты волшебница, — он чмокнул ее в нос и добровольно лёг под гранит науки.       После обеда, когда Виктор узнал, что сделал непоседливый Петрушка и какое там наказание в конституции за угон полицейского велосипеда, они вместе отправились на стадион.       Конечно, новость о том, что он сбежал из дома, уже разошлась по всей деревне и даже за ее пределы. Виктор комментариев по этому поводу не давал, но среди народа гуляли слухи, и их с Ликой совместное появление — и особенно перевязанные руки — только подтверждали догадки. Соседние ребята Котикову не трогали, но вот местные заваливали ее вопросами.       — Я ничего не знаю. Хотите что-то выяснить — спрашивайте у Вика.       — Он ничего не говорит.       — Ну значит, ничего и не случилось!       — А с руками вашими что?       — Да боже мой, Аня носилась — заварник стеклянный перевернула, ошпарила нас.       Лика отбивалась как могла. Виктору-то хорошо: он бросил своей коронный взгляд и отвернулся.       Начался матч. Котикова сидела рядом с Дашей и на пару уплетала маленькие сдобные рыжие печеньки, которые напекла Дашина мама.       — Она ещё сказала тебе домой передать — папе. Мама думает, что он на нее обижен.       — Он ее боится, — рассмеялась Лика.       Игра у парней шла ожесточеннейшая. Мяч не по-детски летал над полем, в ход шли руки, звучали ругательства. Даже обычно сконцентрированный Виктор взрывался по каждому поводу. Вскоре с поля за слишком жестокую игру дисквалифицировали Росю и Пашку. Игоря же, наоборот, заменили из-за излишней мягкости. И вот вся компания собралась на лавочке, наблюдая за игрой старших и младших, в окружении девушек, друзей и братьев противников из соседней деревни.       — Да что сегодня случилось? — спросила Лика.       — Видишь вон того бугая? — Рося указал на высокого нападающего, прямо сейчас терзавшего на себе майку от досады. — Кирилл Новиков. Он с сестрой Толика встречался, который в этом году выпустился, а потом они поругались, и он сначала ее ударил, а потом Толику руку сломал на разборках. Сильный, зараза. Вот его и хотят все укокошить. У Виктора с ним вообще личные счёты: он однажды траву вывозил и бросил ее у молочной фермы. А в траве полыни было мерено—немерено, так телки ж нажрались и все… Всей семье по голове тогда надавали, а кто траву кинул, лишь потом узнали, видели его тогда.       — Враг народа номер один, получается.       — Да… Что он вообще припёрся? — удивилась Даша.       — Борзый потому что. Ну ничего, наши его сейчас раскатают. Давай, Вася, вали его, вали!       Лике становилось неуютно. Следить за игрой, за Виктором, который в своей серьезности выглядел так сексуально, — это одно, а наблюдать за деревенской разборкой только на игровом поле — совсем другое.       — Кстати, Лика, спасибо за требуху к костюму. Мама сказала, я как Джеймс Бонд выглядел, даже фотку с выпускного брата распечатала. Зайдем ко мне после матча, я сразу отдам, пока не потерялось?       — Да, хорошо.       — Вот скажи, а тебя Виктор не ревнует? — задался он вопросом.       — Не знаю, — честно ответила Лика. — У него надо спросить.       — А ты его?       — Да нет. К кому? Разве что к учебе — он только с ней больше времени проводит, чем со мной.       — Он с учебой долбится только из-за тебя. Нужны ему, больно, логарифмы эти.       — Ну тогда тем более у меня нет повода, — улыбнулась ему Лика. — На самом деле, он давно уже хочет куда-нибудь деться. Взять хотя бы угон велосипеда…       — Ого, он рассказал тебе про это?       — Случайно узнала. Так вот, ты представляешь, какое желание им владело уехать отсюда, что он день почти на велосипеде ехал? Я просто показала ему другой путь.       — Если бы не ты, он бы никогда не решился. Он бы никогда не пошел против матери, — вставила Даша.       Лика напряглась: они же вроде ничего не знали про обстоятельства его ухода. Или нет?       — Я не знаю. Возможно, это и пошло бы ему на пользу, а может и нет. Я думаю, он одинаково хорошим врачом везде будет. Но главное же — что он хочет, а не его мать. У него хватило духа уйти, но он все же несовершеннолетний. Не протянет он так долго.       — Так ты в него не веришь?       — Я верю, что ему нужна помощь. Моя. Ваша — друзей. И семьи. Тогда он свернёт горы.       — Городская, — цокнула Даша.       — Почему? — удивилась Лика: было неожиданно услышать такой упрек от нее. От пацанов — да, но от Даши…       — Нельзя у нас так, у деревенских. Нельзя с семьёй, с корнями, порывать — несчастен будешь.       — Хочешь сказать, он счастлив был? Когда? Когда домой возвращаться не хотел? Когда с матерью постоянно ругался? Когда убежать на велосипеде пытался?       — Когда тебя не было — тогда и был! Удивишься, но до твоего приезда всем хорошо жилось — и парням, и семьям, и Цветку. За деньги заработанные не приходилось драться, с семьёй никто не ругался, за баб никто морды не бил, всем отлично жилось!       — Какие драки, ты о чем? — округлились глаза у Лики.       — Даша, хватит нести чепуху, — нахохлился Рося и дёрнул ее за подол юбки.       — Что «Даша»? Не вы ли тут недавно устроили петушиные разборки?       — А Лика-то тут причем? О ней вообще речи не шло!       — Я ничего не понимаю. И ничего не знаю. Если я кого-то обидела — я готова извиниться. Но просто так твои упрёки я слушать не буду, — Лика встала, готовая уйти.       — Вперёд, ты же привыкла наворотить дел и сбежать, да? Гори всё синим пламенем, папа-то богатенький — отмажет.       У Лики внутри все натянулась и зазвенело, закружилась голова.       — Даша, етить твою налево, отстань от нее и успокойся, — Рося подскочил на ноги и дёрнул ее с трибуны. Даша вырвала руку, ее пылающее лицо исказила злая гримаса.       — Конечно, беги защищай ее, а то смотри и тебя укокошит.       — Что ты несёшь, женщина?       — Как мать свою, так и тебя. Не любит наша городская несогласных!       Парни разом глянули на Лику — но ее уже не было на месте. За мгновение до этого Котикова перелезла на ряд выше — и ее белое платье в красный горошек теперь мелькало на лестнице с трибуны.       — Виктор! — завопил кто-то на поле.       Затрещал свисток — деревенские сбегались в ворота к Виктору, который, лёжа на песке, зажимал окровавленное лицо. Пока парни с Дашей добрались до поля, упрямый Васнецов уже сел, прижимая тыльную сторону ладони к скуле. Кто-то уже успел принести воды и какие-то тряпки — Виктору промыли и перевязал ухо и разбитое лицо.       — Что случилось? Где Лика? — поймал он за руку Дашу.       — Ушла, — раздражённо бросила она, вытирая руки от крови Васнецова.       Виктор прекрасно помнил, как она «ушла» — метнулась, точно раненая лань в лес. Этот-то и отвлекло его от меча.       Где-то за воротами завозились противники, покатились наезды. Виктор увидел, как Рося с перекошенным лицом повалил кого-то на землю, и понял, что продолжения игры не будет. Завязалась драка. Душа Васнецова рвалась на части: одна — к Лике, другая — на помощь к друзьям. Решив не беспокоиться просто так — вдруг Лика просто что-то забыла или Ане нужна была помощь — он вытер грязной майкой пот со лба и ринулся на поле боя.       Лишь позже, когда по молодежи поползли слушки и смешки, он понял, как же ошибся…       — А я сразу сказала — подозрительные они!       — То-то они из Москвы прикатили: дочь от уголовки прячет. А такими приличными выглядят, умница—красавица, конечно. Наших пацанов натравила вон друг на друга.       Виктор выскочил из магазина, давя внутри бурлящую злость. Он запихнул пустую авоську в карман и поплелся в сторону площадки. Вчера вечером Дмитрий Сергеевич не пустил его в дом.       — Пустите, — настойчиво проговорил Виктор, сверкая подбитым глазам.       — Не сегодня, — вздохнул Котиков. — Пожалуйста, уходи.       — Да почему? Мне все равно, что там когда произошло, ей же плохо.       — Вик, это она попросила тебя не пускать.       Васнецов открыл рот и закрыл, слова куда-то убежали.       — Вы же знаете, я все равно пройду.       — Ага, — кивнул Котиков. — Но не сегодня.       Его сообщения Лика не читала, на улице не появлялась. Точно настоящий преступник, она залегла на дно, что только подливало масло в котел слухов. Виктор плюхнулся на качель у школы и, шаркая ногами, раскачался, повиснув головой вперед — так качель сама ускорялась. Васнецов вспомнил, что сегодня ему должна была грозить тригонометрия, если ее не будет — он не сдаст Цветку зачёт и отодвинет свои мучения ещё на день. Как же обрадуется мама…       — Витек, ты в луну пердаком целишься что ли?       — В обморок, — ответила Даша.       — Ну это уже другим местом, — посмеялся Рося.       Виктор откинулся назад и окинул взглядом друзей. Им вполне весело.       — Чё ты киснешь, ну бывает всякое, — хлопнул его Пашка по плечу. — Любовь — дело коварное.       — На ней же не было написано «убийца», а. Просто в следующий раз надо не бросать глаз в чужой огород, а так, в своем копошиться, — сказал Рося и ущипнул Дашу за мягкое место. Девушка взвизгнула и оттолкнула его. Смущение и счастье разожгли ей щеки — наконец-то он смотрел на нее. — Под таким предлогом можно и к матери вернуться.       — Да, простит точно. Может, побурчит немножко, что была права, но простит.       — Что вы мелите? — не сдержался Виктор.       — Да, зачем вы так сразу к ней? Мало ли что там могло произойти, — скромно вставил Игорь.       — Что, по-твоему, газеты врут? — спросила Даша, которая нашла крошечную новость в две строчки и даже фотографию Котиковых в электронной газете, пока сидела в ТЦ. — Собственными глазами видела.       — Злая ты, Дашка, — вздохнул Игорь и сжал плечо Виктора.       — Какая тебе вообще разница, что произошло с ее матерью? — вскипел Васнецов. — Твоя мать щенков-инвалидов топит, которых ваша Берта нагуливает. А ты, Рося, не вспомнишь ли куда делись все кролики в прошлом году, а? Не ты ли потравил тут змей, да промахнулся? Да мы с вами вместе трактор упрявляйки ночью забирали кататься. Что, безгрешные все собрались тут? Забыли?       — Ты сравнил, конечно, — присвистнул Пашка.       — А ты деда своего вспомни и потом будешь меня упрекать. Не вам ее судить. Раздули из мухи слона, может это вообще фэйк.       — Да, Витюш, тебе до лампочки объяснять — гормоны, — вздохнул Рося. — Ну ничего, потом поймёшь нас. Мы ж друзья тебе.       — С такими друзьями и врагов не нужно, — Виктор вскочил с качели и, угрюмый, направился в сторону дома Роси — забирать свои вещи.       — Смешной ты, — крикнул вдогонку Ярослав.       Виктор уже скрылся за поворотом.       — Простим дурака, дела сердечные все-таки, — предложила Даша, заняв его место на качели.       — Конечно.       Рося подобрал спрятанный под лавкой баскетбольный мяч и, отбив пару раз от земли, бросил его Пашке. Тот покрутил его в руках, сделал несколько выпадов и через спину послал Игорю. Он вздохнул и с десяти шагов забросил мяч в кольцо. Так и завязалась игра. Даша вела счёт. Иногда мимо них проходили люди из магазина и в магазин: подбрасывали им мяч, делились впечатлениями о главной новости дня и угощали спелыми ягодами. Одной из проходящих стала Аня.       Младшая Котикова несла в руках булку хлеба, от которой увлеченно откусывала маленькие кусочки золотой корочки. Тихую и маленькую ее не сразу заметили — лишь когда Рося налетел на нее спиной в погоне за мячом, сбив девочку на землю.       — Етить твою налево! Анечка, жива?       Аня, развалившись на песке, недоуменно моргала. Ручкой она притянула извалявшийся хлеб, оглядела компанию.       — Анечка? — он взял ее за локоть, чтобы помочь подняться.       — Никакая я тебе не Анечка! — взвизгнула Котикова и, схватив целую горсть песка, бросила ему в глаза.       Рося от неожиданности и боли завалился на спину. Аня подскочила, прижав к себе хлеб, как утопающий — спасательный круг. Маленький храбрый котенок.       — Я с тобой больше не дружу! — крикнула она. — Со всеми вами!       Ее большие глаза влажно заблестели.       — Она из-за вас второй день плачет, — с нарывом сказала Котикова, часто-часто дыша. — А она ничего плохо не сделала. Плохие здесь только вы!       Аня толкнула ногой пятку Роси и собралась бежать, как вдруг вспомнила о чем-то и излила на деревенских новый поток ярости.       — А ты её ещё и медом накормила, бяка! — бросила она Даше. — А у нее аллергия. Ей вчера уколы кололи, болючие.       По ее щекам потекли горячие слезы.       — Если ты думаешь, что лучше ее, то ошибаешься — вчера ты стала в три раза хуже.       Она утерла глаза рукавом и бросила к дому.

***

      У ворот она споткнулась об сумку Виктора и клюнула носом в землю, из-за чего разревелась в край.       — Что ж ты, растяпа? — Виктор усадил ее к себе на колени. — Убери руки, дай нос посмотрю… и совсем ничего страшного, просто царапина.       Он чмокнул ее в этот несчастный нос и обнял.       — Ты за хлебом сама ходила?       — Да, папа разрешил, — похвасталась она, утирая щеки.       — Ты так торопилась домой, что не смотрела под ноги? К обеду принести?       — Да. Но я уронила его, когда меня Рося толкнул, и его теперь есть нельзя…       — Рося тебя толкнул? — опешил Виктор.       — Случайно. Они в мяч играли.       — Не обижайся на него. Сколько пролежал хлеб на песке? Недолго?       — Да.       — Знаешь, если такое правило: пять секунд не пролежало — есть можно. Так что считай, ничего не было, — подмигнул Виктор и поставил ее на ноги.       — Не пускают? — Аня сочувствующе на него посмотрела и неуклюже погладила по волосам. — Вик, она там вся красная и опухшая, как гнилой помидор. Даша ее медом накормила. Тебе не на-адо ее видеть.       — Надо, малышкинс, надо.       Аня тяжело вздохнула.       — Тебе вынести поесть в беседку?       — Спасибо, нет.       — Хорошо, тогда… хочешь, я потом выйду с тобой поиграть?       — Очень.       — Тогда я быстро! — Котикова унеслась по ступенькам в дом.       Васнецов мельком огляделся по сторонам и шмыгнул за угол дома. Аня успела рассказать о всех своих приключениях папе, когда навес на улице опасно заскрипел, звякнул подоконник.       — Ну что за камикадзе, — вздохнул Дмитрий Сергеевич.       Камикадзе тем временем опустился на ковер в комнате Лики.       Стояла поразительная тишина. У Виктора в голове не вязалась она с Котиковыми: они — это звенящая радость и яркие цвета. Как что-то вязкое и безжизненное могло существовать в комнате Лики? Она сама лежала на диване, сложив лапки и уткнувшись носом в обивку. По самую голову ее обнимало розовое с ромашками одеяло, под которым они однажды вместе засыпали. Васнецов, подобно кошке, тихо приблизился и лег позади нее на диван — Лика встрепенулась и посильнее натянула на себя одеяло.       Виктор поставил пальцы на ее бедро и, подобно человеку, зашагал ими вверх: на изгиб талии, локоть, плечо — добрался до спрятанной шеи и легонько ее пощекотал. Лика завозилась и попыталась его оттолкнуть, но Васнецов только сильнее подпер ее грудью. Путешествующий человечек вернулся по локтю до талии и хитро затопал на бочке. Котикова согнулась и издала звук, похожий на смех. Тогда Васнецов подсунул под бок и заключил ее в кольцо объятий. Котикова, кряхтя, попыталась отпихнуть его, но Виктор использовал ее же одеяло против нее: натянул концы, чуть ли не запеленав, как ребенка.       — Ну Виктор, — обижено забубнила Лика. — Я сказала, чтобы тебя не пускали!       — Я договорился с твоим окном о безвозмездной услуге.       Перехватив одной рукой концы ткани, другой он попытался стянуть с ее головы одеяло.       — Нет, не трогай! — Лика вжалась в диван.       Васнецов тихо вздохнул и оставил ее в покое — чмокнул белую большую ромашку, которая поделилась поцелуем с Ликиным плечом. Котикова затихла — Виктор догадался, что она вспомнила причину своего добровольного затворничества.       — Малинка, — позвал он. Лика молчала. — Малинка…       — М?       — Я тебя люблю.       — М?!       — Люблю тебя, говорю, — посмеялся Васнецов. — Люблю-люблю-люблю. Я готов сказать это тысячу, две тысячи раз, чтобы моё «люблю» заменило это одеяло, защищающее тебя от бед.       Ее спина задрожала.       — Мой смелый котенок с белыми лапками…       — Это правда, Вик, — всхлипнула она. — Что говорят — правда. Это я ее…       — И что — это повод не любить тебя? — Виктор снова поцеловал ее в плечо.       — У меня тогда отменили допы, я пришла домой на два часа раньше, — продолжила Лика в каком-то трансе. Ей хотелось выбросить всю эту гниль и тьму из своего ума, из сердца, отмыть свои «белые лапки». — А мама стояла над Аниной кроватью с подушкой, потому что она капризничала всю неделю из-за температуры… Она почти не дышала, Вик.       Все тело Лики свело спазмом, воздуха не хватало. Васнецов, пересилив ее, откинул с головы одеяло, оставив ее без последней защиты от правды. Котикова закрыла лицо руками.       — Я ее оттолкнула и забрала Аню. Мама закричала на меня, с кухни к нам выбежал какой-то мужик и попытался ее успокоить. Я успела только открыть двери, когда она выбежала, дернула меня за волосы, и я упала. Уронила Аню, она тогда шишку огромную на голове набила. А мама рванула Аню за ногу обратно в квартиру, наверное, желая добить… А я Аню на себя потащила, а коврик под дверью как-то так заскользил, и мама на дверь… а на ней оббивку сняли, лишь штыри остались острые…       Виктор представил эту картину: подъезд, полуживая Аня и мама Лики, нанизанная на дверь, как мясо на шампур. И после этого Котикова не разучилась улыбаться.       — Я так тогда испугалась за Аню, — всхлипнула Лика, набирая воздух в грудь. — Она была вся синяя и не могла сфокусировать взгляд…       Виктор осторожно рассоединил объятия и сайгаком сбегал на кухню за водой.       — Мне было так страшно!.. — Васнецов чувствовал, что она пыталась найти себе оправдание, но ни одно из них в ее голове не звучало убедительно.       Лика присосалась к стакану, едва удерживая его дрожащими руками. Виктор наконец увидел ее лицо, покрытое красными пятнами, и мокрые опухшие глаза. Удивительное действие меда.       — Но тебя же отпустили? — попытался он вывести ее на свет из кипящей пучины воспоминаний.       — Несчастный случай, коврик же, — икнула она. — Но Вик…       Она обняла его, спрятав нос в его крепкой шее, и прошептала:       — Я же знаю, что это я ее убила.       — Единственное, в чьей смерти ты виновата — это в смерти твоего спокойствия и душевного здоровья. Это несчастный случай, самозащита — но только не преднамеренное убийство.       — Я могла сделать что-то по-другому, чтобы её просто… забрали в психушку, а не в морг!       Виктор заботливо собрал ее волосы, чтобы воздух обдувал её вспотевшее тело.       — Но самое ужасное, — призналась она. — Что даже сейчас я бы выбрала Аню.       — Потому что ты просто человек. Ни больше, ни меньше. С сердцем, с совестью и с болью. И я тоже просто человек. И она. И все вокруг. Поэтому не все ли равно, что другие о тебе думают? Это твой опыт, пускай и ужасный. И тебе нести его всю жизнь. Так неси его с высоко поднятой головой — как-то, что ты переборола, а не то, что тебя сломило.       — Это сложно.       — Вся жизнь впереди. Глядишь, к старости и научишься, а, баб Лика? А я тебе буду помогать. Я же врач, помнишь?       — Врач? — спросила она с надеждой, разыскивая в его глазах липкие следы лжи. — Не ветеринар?       Виктор тяжело вздохнул.       — Врач.       Лика импульсивно и смазано поцеловала его в губы. И ещё раз — куда-то в нос.       — Дмитрий Сергеевич разогрел обед…       — А Аня его принесла, — младшая Котикова распахнула дверь с ноги и протянула тарелку.       — Спасибо, малышкинс, — Лика поставила ее на стол. — Ты у меня такая заботливая.       — А ты такая заплаканная, — Аня присела рядом с ними. — Я поговорила с ребятами, они больше не будут тебя обижать.       — Что?       — А сейчас папа пошел с ними говорить.       Лика бросила обеспокоенный взгляд на Виктора. Он сжал ее руки и вышел из дома.       Вернулись они уже вместе. Виктор пинал перед собой камень, сбивая кроссовки, Котиков что-то ему рассказывал, размахивая рукой. Перед дверью хозяин дома подхватил сумку Васнецова и отправил её в дом вместе с новым гостем, которому выделили диван, полотенце и одеяло с крылатыми пони. Погрозив Виктору пальцем, Дмитрий Сергеевич демонстративно вручил дочери ключ от её комнаты и ушел спать. Лика вставила ключ в пазы, быстро, шлепая голыми ногами по прохладному полу, забралась под одеяло к Васнецову и положила голову ему на грудь.       А на утро в дом постучалась Даша.