24 апреля 1938 года, Амстердам, Нидерланды
Больницы — ничто иное, как дурной знак, предзнаменование и что-то печальное, но ты никогда не знаешь, что именно должно произойти. Едкий запах хлорки особенно выделялся на втором этаже, в онкологическом отделении, мне казалось, что даже медсёстры здесь пахнут противной хлоркой. Лампа на потолке моргает, издавая неприятные звуки, кто-то постоянно ходит по этажу и что-то кричит, а мы с Лоуренсом просто сидим и ждём, когда нас позовут в одну из палат, чтобы попрощаться. Курт позвонил нам несколько дней назад, сообщив, что мы нужны в Амстердаме, и как можно скорее. Его голос на другом конце линии звучал максимально безжизненно и пусто, будто бы он разговаривал сам с собой, и Лоуренс при первой же возможности купил билеты. Всю дорогу мы были в неведении, по какому поводу нас пригласили, но когда встретили Курта, который практически сходу начал заикаться и едва сдерживать слёзы, стало понятно — дело дрянь, и ему нужна наша помощь. Острый миелоидный лейкоз — одна из агрессивных форм рака, способная убить человека не просто за пару месяцев, а за несколько недель. Из лечения доступна лишь химиотерапия, болезненная и вызывающая желание умереть как можно скорее, но при этом позволяющая поддерживать жизнь. Курт не сказал, как давно поставили этот диагноз Фридриху, но одно было ясно точно — он умирает, и мы обязаны с ним проститься. Вот уже больше часа мы сидели в коридоре, ожидая, когда выйдет из палаты Курт, и всё это время я прокручивала в голове события из 1914-го, когда мы с Фридрихом только познакомились. Он казался мне таким скромным, забитым в себе, но внутренне уверенным в том, чего хочет и во что верит. Я представить не могла, как он выглядит сейчас, и мне, честно сказать, не особо хотелось видеть его беспомощным, зависимым от болезни и от собственной силы воли. Это уже не тот Фридрих, которого я когда-то знала, теперь это совсем другой человек. — Можете зайти, Фридрих вас ждёт, — Курт вышел из палаты, смахивая с лица остатки слёз. Лоуренс пропустил меня вперёд, и я тяжёлыми шагами вошла в палату, боясь встретиться с Фридрихом взглядом. Я боялась, что если увижу его, то расплачусь, и уже не получится попрощаться достойно, как я это планировала у себя в голове несколько часов назад. Мне даже не пришлось ничего говорить — стоило Фридриху увидеть меня, и он сам позвал к себе. — Ты приехала, mein Schatz, — его губы расплылись в улыбке. — И ты тоже здесь, Баркли. Давно мы с вами не виделись. Голос Фридриха звучал так бодро, по-будничному, что на секунду я даже забыла, по какому поводу наш столь внезапный визит. Возвращение в реальность, однако, наступило ровно в тот момент, когда я взглянула своему другу в глаза — он был уставшим, будто вот-вот уснёт. Кожа его бледная, на руках очень много гематом и ссадин, слышна одышка. Это, определённо, совсем не Фридрих, лишь его тень. — Теодора, выглядишь так же, как и в день нашего знакомства, — Фридрих попытался улыбнуться ещё шире. — Ни капли не изменилась. — Жаль, что я не могу сказать тебе того же, — я стою и от волнения начинаю заламывать пальцы. — Как ты? — Паршиво, — Фридрих усмехнулся. — Врачи говорят, что протяну ещё пару недель, но теперь я в этом сомневаюсь. — Почему? — Лоуренс сел неподалёку от него. — Потому что вряд ли бы вы приехали сюда именно сегодня, — немец нахмурился. — Курт же всё вам рассказал, не так ли? — Это не имеет значения, — встреваю я, чуть повышая голос. — Мы приехали к тебе, потому что соскучились. И нам очень жаль, что наша встреча состоялась при таких обстоятельствах, Фридрих. Он смотрел на меня, и его взгляд становился ещё более бездушным и мрачным, как будто я сказала что-то плохое. Лоуренс нервно сглотнул, поправляя галстук, и в палате воцарилась тишина. Мы просто не знали, как дальше продолжать разговор. — Послушай, нам действительно очень жаль, — я посмотрела на него, и в глазах начали закипать непрошенные слёзы. — Мы действительно хотели приехать раньше, но у нас… у нас… просто не получилось. Это не из-за того, что мы забыли про тебя. Я не забыла про тебя. И нам больно видеть тебя таким… — Слабым и беспомощным? Лоуренс кашлянул, как бы давая мне сигнал, чтобы я не сболтнула лишнего. — Нет, — я сдерживалась. — Ты постарел, Фридрих, но ты всё ещё наш друг. Нам всё равно, болен ты, или нет, мы приехали, чтобы тебя поддержать. Лгунья, Теодора, бессовестная ты лгунья! — Даже если это последний шанс, чтобы увидеть тебя, знай, что мы никогда от тебя не отворачивались и не бросали на произвол судьбы. И ты знаешь это, Фридрих. — Эх, mein Schatz, ты всё та же, что и двадцать четыре года назад, — он слегка улыбнулся. — Такая же непробиваемая Дора, которой всё по плечу. Даже я, умирающий от рака. — Не говори так, Фридрих, пожалуйста, не говори, — Лоуренс подходит ко мне и незаметно берёт меня за руку. — Мы счастливы за тебя и Курта, и рады, что твоя жизнь сложилась таким образом. И болезнь тут совершенно не при чём. Нам хватило пары минут, чтобы разрядить обстановку после столь напряжённого разговора, и следующие три часа мы провели с Куртом и Фридрихом, беседуя на самые отвлечённые темы, вспоминая прошлое и восторгаясь настоящим. Это было освобождение от всех дурных мыслей, какие лезли в голову в тот день, исцеление от ран и обид, воссоединение добрых старых друзей, которые действительно скучали друг по другу. — Я так рад, что вы смогли приехать, — Фридрих говорил очень тихо. — Было приятно провести с вами время. — Спасибо вам огромное, — поддержал его Курт. — Для нас это было очень важно. Я смотрела на них, и горечь от осознания, что скоро такого уже не будет, накрыла меня с головой. Мне было жаль, безумно жаль, что всё так происходит, и Лоуренс испытывал те же чувства. Мы видели, как наш друг умирает, и всё, что могли — до самого конца подбадривать его пустыми разговорами и шутками, только бы не думать о том, что будет дальше. 24 апреля 1938 года в 23:17 Фридрих в последний раз закрыл глаза, и больше никогда не проснулся.***
— Я здесь, Тео… Я одёрнула себя, уставившись на собственное отражение, которое выглядело недоумевающим, и на несколько секунд прикрыла глаза, чтобы успокоиться. Голоса в голове — это нормально, по крайней мере, для меня это вариант нормы, чтобы я не забывала, кто я есть и почему спустя столько лет всё ещё жива. Я бы очень многое отдала за то, чтобы вновь стать смертной. У меня больше не было бы вечной проблемы со сменой личности, попытками спрятаться и оставаться незаметной. Я жила бы так, как и остальные люди, возможно, у меня была бы своя семья. Смерть Лоуренса поставила на мне крест, как на потенциальной невесте кого-нибудь в будущем, но я думала, что рано или поздно встречу нужного человека. Возможно, усыновлю ребёнка, создам для него идеальные условия, чтобы он вырос достойным человеком, как планировал для нас Лоуренс. У меня было слишком много планов для относительно недолгой смертной жизни… и я не выполнила ни один из них. «Когда-нибудь у меня всё получится» — повторяла я про себя, но с каждым годом призрачная надежда вновь стать нормальным человеком рассеивалась. После событий 1963-го я и вовсе потерялась в себе, скрывалась в Лондоне почти пятнадцать лет, чтобы меня никто не обнаружил, и тогда же я окончательно утратила контакт с Джоном. Возможно, жизнь в Англии и правда так на меня повлияла, но потом я приехала в Канаду, отвыкая от собственного акцента, и потом решила вернуться к себе домой. Я знала, что идея, возможно, гиблая, но мой старый дом хранит столько воспоминаний о прошлой, нормальной жизни, когда в ней всё ещё был смысл, что я не могла не вернуться. Это было бы как минимум предательством Лоуренса и всего, в чём мы друг другу поклялись в день свадьбы. — Мисс Аннабель Уотсон, ты опять забыла закрыть входную дверь! — слышу в коридоре знакомый женский голос, а потом и шуршащие пакеты. — Я заезжала в торговый центр, там сейчас такие распродажи, тебе точно понравится! Я вышла из ванной комнаты и увидела на кухне Еву — она разбирала кучи пакетов, где еда лежала вперемешку с новой одеждой. Девушка даже не обратила на меня внимания, пока я практически вплотную к ней не подошла, едва дотрагиваясь до плеч. — Чёрт, Бель, ты меня напугала! — взвизгнула она. — Так и до приступа довести можно. Ева Элизабет Бёрк — молодая двадцатилетняя студентка, и по совместительству моя подруга. Мы познакомились с ней пару лет назад, когда я переехала в Нью-Йорк, и с тех пор стали практически неразлучны. Яркая (причём во всех смыслах) блондинка с огромными карими глазами, буйным нравом и бесконечным оптимизмом сделала мою жизнь куда интереснее, чем та была за последние тридцать лет. И Ева была единственной, кого я всё же решила посвятить в тайну своего существования. — Судя по твоему взгляду, ты проснулась совсем недавно, — она пристально смотрит на меня. — Бель, у тебя же день рождения, в конце концов. — Что, не ожидала, что когда-нибудь будешь отмечать столетие лучшей подружки? — я усмехаюсь. — Брось, ты же знаешь, как я всего этого не люблю. — А ещё я знаю, как ты не любишь, когда я составляю список гостей, ага. Ева всегда выступала за всякого рода вечеринки. Ей не нравилась концепция «сидеть в углу и жмуриться», особенно если в жизни наступал какой-то важный день, будь то день рождения или годовщина свадьбы. Она постоянно выступала за какую-то деятельность, была завсегдатай вечеринок и не любила скуку. Я — пример ужасной подруги для неё. — Я просто не понимаю, зачем устраивать вечеринку в честь моего дня рождения, Ева, — я включила чайник. — В конце концов, о моём реальном возрасте знаешь только ты. Остальные будут думать, что мне двадцать пять, но это будет неправдой. — Не бойся обманывать, — подруга хмыкнула. — Тебе нужна эта вечеринка, чтобы расслабиться. И тебя как минимум заинтригует, какого красавчика я позвала на этот раз. Очередной с утра тяжёлый вздох. Я не любила сводничества, хотя бы из-за этого, что сама по себе это глупая затея. Незнакомые люди ходят на свидания, чтобы рано или поздно стать парой, как в глупых романтических фильмах, потом им упорно начинают мешать, и не выходит ничего хорошего. Не то чтобы я становилась участницей подобного, но видела ситуации со стороны и решила, что никогда не буду в таком участвовать, даже если предлагает Ева. Главной причиной отказа было то, что после гибели Лоуренса я боялась открыть своё сердце кому-либо другому. Мне казалось, что это будет предательством с моей стороны, что с новыми отношениями я совершенно забуду свою первую большую любовь, и никогда не смогу вернуть его даже в воспоминаниях. За почти пятьдесят лет рядом со мной ни разу не было действительно достойного мужчины, который вступил бы в отношения со мной не просто так, а потому что любит. Отчасти, конечно, в этом виновата и я сама, потому что полностью закрылась от мира, спряталась в своей скорлупе и до недавних пор так успешно в ней и сидела, пока не встретила Еву. Она очень хорошая подруга, хотя иногда и перебарщивает со стараниями. — И кто же на этот раз? — я с нескрываемым интересом взглянула на неё. — Давай, показывай, может, голливудского актёра позвала. — Он не голливудский актёр, конечно, но фантастически красив, — Ева достаёт из сумки небольшую фотографию. — Джонатан Майерс, прошу. Твой одногодка и начинающий журналист. — Одногодка в реальном или вымышленном? — В вымышленном, конечно же, а ты что думала, — подруга засмеялась. — Я бы не смогла найти столетнего старичка. — Справедливо, — я взяла фотографию в руки. — А как он… В ушах зазвенело, всё перед глазами поплыло, и я, кажется, услышала собственное сердцебиение. Я держала снимок в руках, стараясь делать вид, что с интересом его рассматриваю, но на деле смотрела уже сквозь него, и испытывала десятки самых разных ощущений, самое знакомое из них — боль. Меня, как волной, накрыла та самая горечь, которую я ощущала много лет назад, когда потеряла Лоуренса. И сейчас, на этой чёрно-белой фотографии, я вновь видела его. Это был мой Лоуренс Баркли, он как будто не изменился с того дня. — Откуда ты его знаешь? — спросила я почти шёпотом. — Как ты его нашла, Ева? — Он работает в кафешке, куда я заглядываю каждую пятницу, — девушка, как ни в чём не бывало, продолжает разбирать пакеты. — Мы с ним уже почти год знакомы, — замечает мой безжизненный взгляд. — А что такое, Бель…? — Это мой Лоуренс, — сглотнула, одновременно сдерживая слёзы. — Это мой муж, Ева. По крайней мере, был им когда-то. Слышу, как пакет с грохотом сваливается на пол, и Ева осторожно приобнимает меня за плечи, а я делаю всё возможное, чтобы сдержать рыдания. Я снова чувствую эту боль, спустя столько лет. — Я не знала, — Ева начинает оправдываться. — Клянусь, я даже не знала, как выглядит твой муж. Ты же сама сказала, что он погиб много лет назад. — Этого не может быть, — перебиваю я. — Я ни разу не встречала даже реинкарнацию кого-то из них, но чтобы точная копия… невозможно. — Он не женат, — Ева с беспокойством смотрит на меня. — Говорил, что когда-то встречался с девушкой, но она бросила его. — Я не понимаю, как такое могло произойти, — снова смотрю на фотографию. — Он погиб, я совершенно точно помню это. Мы были во Франции, случилась авария. Его кремировали, он не мог заново воскреснуть. — Мало ли, какие чудеса случаются. Ты же вон, бессмертная. Может, ему удалось как-то добиться того же. — Лоуренс умер, когда ему было 57 лет, — слышу, что Ева вздыхает. — Я узнавала, можно ли вернуть в наш мир мёртвых, но мне ответили отказом. — Тогда это не иначе, как чудо. — Чудес не бывает, Ева. На самом деле, в этот момент я задумалась над собственными словами, и мне хотелось верить, что это действительно чудо. Возможно, тогда, во Франции, мне солгали, и Лоуренс остался жив, но решил скрыться. В моей голове выстроилось столько различных теорий, но ни одна из них не объясняла, почему он вернулся полвека спустя и таким же молодым, как в 1914-м. Это действительно казалось каким-то чудом, но мне хотелось разобраться. Я должна узнать правду.