Янтарный проблеск росы пробуждает, Земля дышит затхлым гнилым поражением. Ронять свои слезы не подобает, Так же, как стать чьим-то служением.
Мир за пределами дома Айкена… продолжал существовать. Он менялся и прогрессировал, а Стайлз был подобен мухе, застрявшей в янтаре. Они шли вперёд, оставив Стайлза позади в твёрдой уверенности, что он выдержит всё, через что Ногицунэ решит его провести. Стайлз помнил какой-то отдалённой частью самого себя, что сделка с монстром, сломавшим ему жизнь, звучит не так притягательно, как это было в ослепительной белой камере, но не находил в себе сил для сражений, потому что они покинули его вместе с верой в то, что близкие сердцу люди никогда не оставят его. Он противился этому двадцать лет. Его очередь страдать во имя общего блага давно прошла. Стайлз прятался в тенях, не уверенный, сможет ли вписаться в массу людей с достаточной правдоподобностью. Телефоны были другими, одежда была другой, мир был другим. Стайлз выпал из него и теперь робко пытался дотянуться до всего, что пропустил, не уверенный стоит ли вообще пытаться. — Либо бери книгу, либо проваливай, — рассеянно сказал кудрявый мужчина, не поднимая головы. Стайлз оглядел свой внешний вид и поспешно спрятался за полками, не желая привлекать лишнего внимания. Библиотека была пуста. Стайлз оглядел её, гадая, когда именно популярность библиотек стала настолько низкой. Пока он захлёбывался кровью, умоляя Ногицунэ забрать контроль над телом и избавить его от мучений? Когда иллюзии гасили свет истины, спасая его разум от неумолимой реальности? Когда он сворачивался клубком в тщетной попытке сохранить тепло и постанывал от боли в перенапряжённых мышцах? Он взял книгу и сел в дальний конец помещения, думая, куда можно было бы пойти. Стайлз никогда не думал, что падёт настолько низко, что согласится с предложением Ногицунэ, и сумеет выбраться из мира боли, поэтому у него не было плана действий на случай побега. Книга с яркой фиолетовой обложкой оказалась сборником стихов. Стайлз лениво провел пальцем по чётким строчкам, контрастно выделяющимся на кипенно-белом листе, сглатывая горечь. Заброшенность, поражение, потерянность — Стайлз больше не ощущал себя уверенным в своём будущем человеком, готовым на все ради друзей. Он был сломан, пережёван и искорёжен. Любые чувства, казалось, проходили через слой ваты, прежде чем добраться до него, и потому были приглушёнными и удручающими своей серостью. Мирские лютые неудобства Роняют достигнутые свершения. Игнорировать великое — просто скотство, Познаешь глубокое через лишения. Янтарный проблеск росы пробуждает, Земля дышит затхлым гнилым поражением. Ронять свои слезы не подобает, Так же, как стать чьим-то служением. Стайлз чувствовал, что задыхается. Мир пошёл рябью, но не рассыпался очередной иллюзией, пугая его своей неотвратимой реальностью, которая была вне пределов его досягаемости столь долго, что теперь, получив её, Стайлз не знал, что с ней делать. Краски сливались в грязную палитру неразличимых клякс, живот ныл фантомной болью, и Стайлз обхватил его, с ужасом ожидая почувствовать тёплую скользкость крови и мерзкий запах собственных внутренностей. Кожа была целой. Мир оставался нетронутым. Стайлз сходил с ума. Декаденство клянет и меня проклинает, А я глотаю галлоны дыма. Тьма и незнание многих пугают, Но они существуют с сотворения Рима. Краткий рассказ об отсутствии сказки, Жизнью зовётся мрачная повесть. Разливаются брызгами сочные краски, В тисках меня держит забытая совесть. У него больше не были совести, он не был уверен, зачем она нужна. Но что тогда держало его? Почему он был здесь, страдая после многих лет лишний и унижений, потерянный и разбитый? Почему он продолжал мучиться, даже вырвав свою свободу зубами и когтями? Почему он винил себя за связь с Ногицунэ, пока Скотт и другие жили, не заботясь о нём? Запрятав так далеко и так надолго, что никакие призывы совести не заставляли их сердца дрогнуть. Стайлз получил достаточно. Он защищал всех кроме себя последние двадцать лет. Он заслуживал делать то, что сделало бы его… счастливым. И смерть сделала бы это, но… — Я хочу, чтобы ты был рядом, — прошептал Стайлз, потому что ничто не сделало бы его более счастливым. Он не знал ничего хорошего за последние двадцать лет, кроме Ногицунэ, который защищал его от боли и был единственным, кто понимал. Ногицунэ рассмеялся в ответ. Стайлза не волновало, что в этом смехе насмешки было больше, чем настоящего веселья.***
Он просыпался, медленно, но верно, шелухой сбрасывая с себя неуверенность и потерянность. Сдаться было бы так просто. Вернуться к тому, к чему привык, пусть это и было страданиями и заточением. Сдаться, вернуться, исчезнуть — проиграть. Проиграть? Стайлз хорошо умел принимать поражение. Но Ногицунэ подталкивал его в ином направлении. Поражение не было вариантом. Мир пах гнилью, железом и жжённой резиной. Его глаза слезились, пока он осматривал яркую зелень деревьев, свежесть голубого неба и стройные ряды домов. — Что ты делаешь здесь? — недовольно спросила женщина, раздражённо сдувая рыжую прядь, которая упала ей на лицо. Она развела руками, показывая на участок сада, в котором стояла, и окинула Стайлза оценивающим взглядом. — Таким, как ты, не разрешается ходить здесь. Ты должен это знать. Стайлз кивнул, обеспокоенный её повелительным тоном. — Извините, мэм. Я сейчас же уйду. Он развернулся, пробираясь по узким улочкам. Он родился в Бейкон Хиллс и жил в этом городе шестнадцать лет, прежде чем был заперт в доме Айкена, и всё же куда бы он не бросал взгляд, всё казалось незнакомым. Грусть охватила его плотным коконом, но Стайлз не позволил себе расплакаться. Он выбрался, он был свободен, перед ним было столько возможностей и путей, что глаза разбегались. Теперь всё, чего он мог жаждать — свобода, — было у него в руках. Стайлз мог наслаждаться жизнью, мог увидеть удивительные вещи. И Ногицунэ был бы рядом с ним. Стайлз брёл по аллее, выложенной гладкой голубой плиткой, когда заметил того, кто причинял ему боль одним своим видом. Скотт повзрослел красиво. Морщинки подчёркивали его доброжелательную натуру, скошенная челюсть придавала ему очаровательности, в волосах было несколько седых прядей, которые, Стайлз был уверен, появились не из-за возраста, а из-за стрессов. Самым прекрасным в нём было то, что он держал в руках подушку — он всегда приходил к Стайлзу в гости, принося новые подушки, потому что на больничных Стайлз плохо спал. Он не забывал о Стайлзе, пусть и оставил его в том кошмаре, не ведая, на что обрекает друга. Стайлз спрятался за деревом, не уверенный, что хочет видеть Скотта за пределами лечебницы. Подушка в его руках ясно говорила о том, что он собирался пойти и навестить Стайлза, но его не было в доме Айкена и раскрывать Скотту своё местоположение было опасно. Стайлз рискнул выглянуть из-за дерева, и тут же поймал взгляд Скотта. Сердце пропустило удар, когда Скотт улыбнулся ему, заканчивая разговор с мужчиной, который показался Стайлзу смутно знакомым. — Стайлз! — благодушно поздоровался Скотт, и его тон успокоил некоторые страхи Стайлза. — Развлекаешься? Стайлз хмыкнул, оглядывая аллею. Она была полна людей. — Как всегда, Скотти, — улыбнулся он, с упоением вглядываясь в лицо друга. Улыбка Скотта немного дрогнула, он посмотрел на Стайлза широко раскрытыми глазами. — Стайлз… Стайлз сделал шаг ближе к нему, не слушая шёпота Ногицунэ о предательстве и боли. Скотт был здесь, он смотрел на Стайлза тем самым взглядом и был таким родным, что устоять было невозможно. Он заключил Скотта в объятия и зажмурился, сдерживая слёзы. — Я скучал по тебе, Скотт. Я так скучал по тебе там. Скотт уронил подушку, крепко обнимая его в ответ. Он ничего не сказал, но Стайлз слышал его прерывистое дыхание. — Как… Как дела? Стайлз отстранился, гадая, был ли Скотт действительно настолько слеп, или просто предпочитал не видеть в прибывании Стайлза в доме Айкена ничего ужасного. Муки, которые Стайлз пережил там — или не пережил? Иногда Стайлзу казалось, что его существование больше походило на предсмертную галлюцинацию больше, чем на жизнь, — сломили его. Он хромал, не в силах вспомнить, откуда у него появилась травма, мешающая ходить нормально; он не мог дышать глубоко, чувствуя острую боль каждый раз, когда его лёгкие расширялись слишком сильно; он видел в отражении полупрозрачного стекла воспалённые глаза человека, который годами мучался бессонницей и кошмарами. Он был разрушен. Почему Скотт не видел этого? — Я больше не мог терпеть это, Скотт, — тихо признался Стайлз. — Мы с Ногицунэ… Я больше не сражаюсь с ним. Теперь на лице Скотта проступила тревога. Он осмотрел Стайлза с головы до ног, выглядя почти испуганным. — Ты помнишь, как впервые ступил в дом Айкена? — Скотт говорил осторожно, словно боясь спугнуть его. — Ты пошёл сюда добровольно, потому что не хотел никому навредить. Ты думал, что при… — Нет большей любви, чем отдать жизнь за друзей, — прервал Скотта мужчина со стеклянными глазами и запущенной бородой, в которой виднелись кусочки застрявшей еды. Он выглядел отстранённым, почти одухотворённым, но вместе с тем мурашки бежали по коже от его пустого, страшного взгляда. — Я есмь воскресение. Верующий в Меня, даже если умрёт, будет жить. Стайлз ухмыльнулся ему, не уверенный, разыгрывают ли их. — Я познакомился со слишком многими Иисусами, — вздохнул Стайлз, припоминая несчастного мальчика, Малию и надежду, которая в то время всё ещё не угасла в нём. — С годами вас становится всё больше. Скотт раздражённо зарычал и оттолкнул мужчину прочь. Стайлз подавил удивлённый выдох, поражённый необычайной грубостью Скотта. — Ты и правда осознаёшь всё, Стайлз? Ты правда… здесь? — Конечно. — Стайлз огляделся, чувствуя подступающую к горлу тревогу. — Где ещё я могу быть? Если ты скажешь, что в Айкене, мы закончим этот разговор, Скотти. — То есть… Дом Айкена далеко, да? — спросил Скотт. Он враз потерял большую часть своего недавнего воодушевления. — Не так далеко, как хотелось бы, чтобы он был, — обхватил себя руками Стайлз, чувствуя пробирающий до костей холод. Его кожа была ледяной в тех местах, где её не прикрывала одежда. — Мы сбежали, Скотт. Я больше не мог… Я не смог терпеть. Мне жаль. Стайлз видел на лице Скотта болезненное осознание, от которого ему стало не по себе. — Стайлз, — прошептал он так душераздирающе грустно, что сердце Стайлза упало в пятки. — Что случилось? Скотт схватил его за плечо, его рот безвольно открывался и закрывался, он не сводил со Стайлза глаз, в которых медленно скапливались слёзы. — Мы в доме Айкена, Стайлз. Мы всё ещё здесь. Стайлз моргнул, сбитый с толку. — Нет, Скотт. Я на свободе. Я выбрался оттуда. Я выбрался оттуда и я могу быть счастлив. Я не там. Он далеко. Он далеко. Скотт снова притянул его в объятия, которые были крепкими до боли. Он не позволил Стайлзу отстраниться. — Нет, Стайлз. Мы стоим в комнате отдыха в доме Айкена. У тебя снова… галлюцинации. — Ты ошибаешься, — хрипло выдохнул Стайлз, чувствуя, как его дыхание учащается. Мир вращался перед ним, размывая сочные краски зелени и неба. Пульсирующая боль в животе пронзила его раскалённой иглой, в ладонях чувствовалось горячее жжение. Его ноги казались слабыми, голова пульсировала волнами агонии, которая была слишком знакомой, чтобы Стайлз не мог узнать её. Он уткнулся Скотту в плечо, вдыхая запах жареной картошки, дешёвого одеколона и детской присыпки. Это окутало его одеялом, даруя чувство защищённости, но слова Скотта, пугающие и те, в которые Скотт верил, заронили в душу сомнения. — Я люблю тебя, Стайлз. И я так сожалею о том, что случилось. Если бы был способ вернуть все назад и подарить тебе ту жизнь, которую ты заслуживаешь, я бы сделал это в мгновение ока. Я бы сделал всё, чтобы не позволить Ногицунэ так разрушить твою жизнь. Стайлз сглотнул ком в горле, повернув голову так, чтобы лежать щекой на плече Скотта. Он был тёплым, родным и приятным. В доме Айкена не было ничего приятного Скотт, должно быть, ошибался. — Я тоже люблю тебя, Скотти. — Но теперь ты в порядке, — шептал Скотт, звуча почти маниакально. — Мы заберём тебя домой. Теперь мы можем сделать это. Улыбка расцвела у него на губах, когда перед глазами промелькнула тень с девятью хвостами. Скотт ошибался. — Я сплю. Ногицунэ снова сумел его обмануть. Даже по прошествии двадцати лет ему удавалось водить Стайлза вокруг пальца. Он засмеялся, необъяснимо довольный новым трюком Ногицунэ. — Это было впечатляюще. Иллюзия в иллюзии. Фантазия в фантазии. Ты сам не путаешься в том, в чем убеждаешь меня? Ногицунэ отстранился от него, карие глаза Скотта сменились холодным мраком кицунэ пустоты. — Ты верил себе и верил Скотту. Партия выиграна мной. Его голос был холодным и бесстрастным. Стайлз вздохнул, зная, что в таком настроении он никогда не позволит спору закончиться не в свою пользу. — Я догадался, что это был ты, — всё равно попытался он, потому что сдаться значило подвергнуть опасности не только его друзей, но и весь Бейкон Хиллс. — Слишком поздно. Тебе потребовалось больше подсказок, чем следовало бы. Стайлз мог спустить это с рук. Ногицунэ действительно был прав. Однако эта иллюзия была настолько сладкой и приятной, что в неё хотелось верить. Стайлз не смог устоять. — Пусть будет так. Мы не собираемся просыпаться? Ногицунэ посмотрел на него ровным, ничего не выражающим взглядом. Его губы представляли собой нейтральный горизонтальный росчерк. — Вероятно, в другой раз. Иллюзии снова принялись путать его разум. Стайлз расслабился, позволяя.