Богемы...
Что такое влечение? Это ошеломляющая привлекательность, токсичная даже привязанность к чему-то прекрасному, но опасному, сладостным блером овевающая вашу душу и заставляющую испытывать дрейф, почти ликование, но какое-то нездоровое, странное, побуждающее совершать резкие, необычные по своей сути поступки, которые прежде, конечно, скрывались где-то в потайной стороне души у вас, но прежде не обнажались и не имели никакого смысла, а теперь от них никуда не скроешься. Влечение делает вашу душу подчинённой какой-то цели, подчинённой до полной зависимости, до страсти, до постоянных мыслей о том, как же такую вещь достать... Но без влечения не было бы в жизни яркости, той самой остринки. Поэтому в этом и нет ничего плохого. Влечение придает жизни интерес, какой-то смысл, а человек к этому очень податлив. Суть в том, как именно душа сможет с этим справиться, не растворится ли. Влечение – это ритм, это искра жизни, это её неповторимая мелодия.
Но сирены здесь находились вовсе не для того, чтобы проповедывать любовь к жизни или же наслаждение ею, гедонизм. Они не пришли для объяснений, не хотели быть мессиями. Решив показать людям их сущность, сирены ничего не делали: зрители должны были сделать всё за них, увидев в них то, что им самим хочется, спародировав общую картину словно в зеркале. Ворвавшись внезапно, сирены были следствием, а не причиной всеобщего переполоха. Однако они заставили зрителей думать, что этот концерт важен... Своей статью, своей влиятельностью. На их богемное, величественное пение невозможно было разозлиться, однако страсти всё равно кипели в коллективе, обещая взорваться гигантским бурлящим шаром. Сирены не притрагивались к этому руками : они лишь красиво, без показухи убеждённые в собственном могуществе, подвели к этой ситуации. Создать всеобщую атмосферу влечения к собственному облику, к соревнованиям и искусству, наверное, под силу только профессионалам. Если ещё это сделать без особых усилий, играючи...
Сейчас сирены просто, не привлекая к себе внимания, сидели на заднем зрительном ряду, лениво просматривая номера. Они не считали кого-то здесь соперниками для себя, да и это не нужно было. Соната немного присматривалась к выступлениям, пытаясь найти в них атмосферу, которую могут передать обычные люди своими простыми словами: иногда, когда была довольна, то пыталась хлопать, всё же хмурясь от своей неискренности, когда оставалась разочарована в том, что она вынуждена это видеть, Ария лениво полулежала на трибуне, выражая незаинтересованность, Адажио же смотрела внимательно, не отрываясь, но всё же насмешливо.
— Я это уже говорила. Наверное. — После недолгих размышлений сказала главная сирена. — Но всё же стоит уважать плохое искусство. Оно людское. Примитивное – да , может быть. Но в нём сообщается намного больше, чем можно себе представить.
— Иногда его познавать– словно жевать пресный хлеб по утрам. — Даже грустно сказала Соната. — Зачастую люди бывают абсолютно ничем не наполнены. Смотришь и разочаровываешься.
— А высокое искусство занудно. — Вступила в разговор Ария и немного потупилась, пытаясь объяснить такое суждение, — Люди могут заставлять себя любить его, да и создавать его через силу, не наделяя абсолютно никаким смыслом, кроме общеизвестного. Именно поэтому оно неинтересно всем. Иногда так кажется. Не всегда, конечно. Массовое просто... Более понятнее и цепляющее.
— Да нет... — Абсолютно не величественно, даже не как лидер, а как человек, подружка, сказала Адажио, — Знаете, я ведь люблю людей. Интересны мне они. Бывает, как хорошо раскрыть, узнать, из чего состоит, да и сама их энергия, кровь, привычки, смысл жизни. И музыка их в этом помогает. Там атмосферу можно найти.
— Раскрыть людей, ты прям говоришь... — Хихикнула Соната, начиная угорать,— А рассуждаешь как вампир.
— Серьёзно? — Удивилась Адажио и поняла шутку. — Ахах, да, именно! Что ж, я люблю людей. Они очень вкусные, я питаюсь ими на завтрак, обед и ужин. А теперь ещё и на американский ланч употребляю.
Сирены зашлись в природном, громком, истовом смехе – наконец-то смогли выразить свои эмоции и немного разрядиться.
— Вообще, — Рассудительно сказала Ария: сейчас она будто поменялась местами с Адажио по суждениям и репликам. — Люди придумали вампиров лишь потому, что им хотелось видеть кого-то опасного, пугающего, но похожего на них, пусть и плоского, поддающихся низменным страстям. Мы сотворяем именно это с людьми. Мы сосем, — Она чуть не рассмеялась снова, но ей вовсе не было весело. – у них жизненную энергию, за это даруя прикосновения к тайне, которую те так страстно желают. Вызываем интерес. Люди сами идут к нам. Тогда в чем нас обвинять? Хотим ли мы действительно, как вампиры, их плоти и крови, или делаем это лишь по природным инстинктам, по жажде и голоду? Ведь не можем, совершенно не можем по-другому – питаться тоже нужно. И удовлетворять свои потребности, пытаясь найти что-то новое. Так же, как и ты, Соната, хочешь просто порадоваться простому тако... То и мы всё, напитавшись страстью, захотим чего-то, что нас порадует, то не факт, что мы сможем найти это на земле. Таковы вечные скитания...
– Ну вот зачем ты нагнетаешь! – Воскликнула Соната, но Адажио аккуратно, стараясь бесшумно это сделать, закрыла ей рот рукой.
— Кое-в чем мы лучше, — Улыбнулась старшая сирена. Она не стала показывать, что Ария своей правдой подчёркивает главную их проблему. Для Адажио, как для лидера, лучшим выбором всегда было привести сирен, ставших ей уже близкими, неразлучными, к наслаждению и отстутствию беспокойства. — Ведь мы по-прежнему можем блистать! Так давайте же сделаем это. Снова. Хоть для людей, хоть для себя. Создадим лучшее шоу!
Она угрожающе взглянула на Арию, пытаясь заставить ту перестать говорить о прежней теме. Закатив глаза, Ария согласилась, и через несколько минут все сирены, словно довольные собой юные девушки-подружки, окрыленные предвкушением легкого успеха, звонко рассмеялись.
— Снова соблазним их своей неповторимостью, — Пообещала Адажио.
— А всё же мы именно вампиры, а не нимфетки. Люди ошибаются. Но для них проще казаться именно вторым вариантом, более безобидным. — Продолжила Ария.
— Значит, будем так звучать. Они даже не знают, что им стоит бояться таких прекрасных и нежных девушек, — Развела руками Соната, — Хотя чего бояться-то?
— Нашей неповторимости, — Подключилась к "игре" Адажио Ария. Они сейчас и об искусстве поговорили, и о людях... В общем, одни и те же разговоры повторяли, хотя те уже произносились прежде.
— Потом отпразднуем, — Адажио загадочно приподняла брови, пытаясь заинтересовать, — У меня ведь есть... Баррель. Дорогой. Хорош продукт, да? Потом выпьем, напьёмся от души. Только вот чтобы отпраздновать что-то, надо сперва заслужить. Сначала втащим им, потом будем пить.
Соната реально образовалась. "Ну хоть что-то! "— воскликнула она. Ария демонстративно захлопала в ладоши. Сирены ведь имеют полное право сделать все, что захотят. Выпить в баре баррель, полюбить примитивные радости человечества, самим обывательски ими насладиться...
... Пора разогреть эту сцену. На людей посмотреть и себя проявить, размять затекающие члены тела, выплеснуть энергию. Сирены делали это мастерски. Они нисколько не сомневались в том, что говорят. Выйдя на всеобщее обозрение, лица соблазнительниц приняли то самое ехидно-насмешливое, но уверенное в себе и даже сильное выражение, что смогли стать восхитительно красивыми... Впрочем, как и всегда. Они, как правило, действительно слаженно, подчеркивая сильные стороны друг друга, выступали единым целым, оставаясь индивидуальными личностями. Никто не питал к ним ненависти, не считал их своими соперницами, но всё равно жадно, словно пытаясь напитаться, взирал на эфемерных нимф, вернее, злобных существ, ими притворяющихся : в их движениях была та самая ловкость и расчетливость, которой не бывает у невинных молодых девушек. Любая усмешка сирен выглядела величественно, маняще, как будто в них перекатывалась гигантская сила, которая выливалась к зрителям всего лишь в виде привлекательности. Адажио с повадками императрицы, изящная, тонко сложенная Соната, способная очаровать любого, высокомерная, сверкающая Ария – это была невиданная, опасная даже женственность, взращиваемая и накапливаемая годами. В любом чётком, слаженном движении их тел выражалось самоудовлетворение, властность и... Явная привлекательность, способная загипнотизировать.
Вас ритм ослепит,
Танцуйте вместе что есть сил,
В душе как будто пожар
Вам не скрыться от наших чар.
И вот начался литься этот сладкий, манящий коктейль, собранный из голосов сирен разной тональности, изливаемых цветистым флером, который окутывал чудной музыкой душу. Сирены слукавили, говоря, что выбирают и поют сегодня только попсу – они тем не менее сочетали в музыкальном произведении элементы оперной, камерной музыки, эстрады, свободно пользуясь этим преимуществом. Но все это знали и вовсе не торопились останавливать их. Зрителям нравилось попадать под влияние этих богинь, но только мало кто подозревал, что они изначально окутывали их зеленым, ядовитым дурманом, вызывающим увядание, меланхолию. Это был вовсе не яд, а просто способость человека, чуть что, раскисать, увидев что-то , что наверняка у него не получится. Сирены показали, кто здесь является королевами. Они смогли увлечь всех шоу, но суть в том, что остальные участники были не игроками, а марионетками, они никак не могли повлиять на спектакль, просто зачарованно смотреть... И в этом снова не было ничего плохого. Зелёный дым рассеивался, дарил приятную эйфорию, абсцентом разливался над пространством. Был ли в песне сирен какой-то конкретный смысл, или они просто привыкли все время использовать всю свою силу, свое обаяние, способность влиять?
Музыка наша вас закружит,
Разум нежно вас задушит.
Скажут – "Прыгай", спросишь – " Как",
Руки к небу делай так.
Сирены – это сладостные существа, которые знают себе цену. Людей они привлекают именно своей уверенностью, неизгладимой силой влияния. В каждом их движении – искренность, пусть хоть и грубость. На считанную минуту, которая в их великолепии растянулась почти на бесконечность: так хотелось поверить, что песня была долгой, хотя она быстро и закончилась. Сирены смогли поззадорить других, вызвав у них возбуждение, прилив энергии, окутав всё вокруг таинственным зелёным светом, похожим на клубы абсцента, от этого вызвавшие острое, загадочное впечатление. В сиренах не было громкости, наоборот, они считали, что делают то, что должны сделать, поэтому не пели напоказ, а выступали подобно званым, жданым здесь актёрам с ленивой непосредственностью. Они смогли рассмотреть зрителей и дать им то, чего те хотят всё же в глубине души – изысканности, дерзости, нескрытого величия. Никто не считал сирен соперницами, врагами, так как и помыслить не мог, что равен им. Можно только внимать, впитывать правду из их сладостных, но бесткатных уст. Сиренам всё можно, так как они не просто существа божественной природы , но и полностью свободные. А это значит, что в них и была эта манящая сила, настолько желаемая для людей, поскольку те не могли жить так, как жили сирены, но и не могли ими быть. Каждое движение, каждая фраза погружала зрителя в сладкий гипноз, крутилась перед ними красочным калейдоскопом. Однако даже великолепным, проработанным номером они не вызывали просто приятных впечатлений, а хотели ( преднамеренно даже – иначе быть не могло) ввести в нескрываемую, богемную тоску, рассказать о несбыточных надеждах и бренности просто людского существования. Все равно что говорить о бренном мире, о его необратимости и цикличности одного и того же района, где и живут окружающие тебя люди. В этой школе не было ничего особенного, но так судьба распорядилась, чтобы какие-то темы здесь поднялись и стали слишком влияющими. Да, и в конце концов, если здесь любимой постановкой становится Кэрри, если они достаточно набираются наглости смотреть именно это... То всё, абсолютно всё, что скажут сирены,все равно будет безобиднее.
Голос мой услышав в ответ,
Вы поймете – выбора нет.
В паутине песни моей,
Заплутав, забудешь друзей.
Сирены считали, что песня – это все равно что молитва. Когда выражаешь в музыке что-то свое, то оно расходится в воздухе тонкими вибрациями, создает откровенную искренность. Не важно уже, о чем поют, главное, чтобы вибрации передали твою атмосферу. Это может быть тайна для одного, тихая и секретная, успокаивающая – или же что-то громкое, объединяющее людей в группы, создающая чувство близости со случайной толпой. Это и есть магия, способная влиять на умы. Даже если музыка плохая, при внимательном прослушивании она "въедается" все равно. В каждом звуке, звоне – отдельный смысл, убеждающий в чем-то, что человек решит сам, впитает в свою душу.
Целью сирен было не только запутать, но и ввести в экстаз, сладкое разочарование. Они говорили о безумном мире так, как будто стоило бы с этим смириться, о безнадёжности. Но герои, персонажи, к которым им сейчас суждено обращаться, может быть, были даже случайными людьми. Им показан лишь один номер, лишь одна песня о том мире, где они живут, но этого уже было достаточно, чтобы получить удовлетворение... Наверное, лучшее, что они здесь видели.
Наверное, только две девушки, ставшие зрителями поневоле и желающими понять песню, считали себя особенными и пытались разгадать смысл и атмосферу. Но магия сирен, сколько в неё не вглядывайся, не поддастся просто так. Если преднамеренно разбирать её смысл, то всегда путаешься. Сирен можно понять только если стать самому достаточно уверенным – стоил запомнить это утверждение.
Твайлайт, которая, пусть и стала той самой мечтой, как и давно планировала, сейчас была растеряна. Она окружала себя кругом доверенных лиц, но не знала, куда их завести, в чем убедить, сможет ли вообще это сделать. Она всматривалась в женственность и дерзость сирен, но видела в них лишь опасность, пыталась их осуждать, но... Не была способна их понять, не смогла бы сама достигнуть хоть капли их обаяния и силы, потому что в этом плане... Как жаль : оставалась безликой, пусть и в своей душе убеждала себя в том, что важна для этого концерта. Твайлайт пыталась собрать достаточное количество слов, чтобы объяснить сирен, научиться с ними бороться, но... Сейчас она не могла ни в чем их обвинить. Не могла доказать, что конкретно делает сама, за что борется. На изящном лице грядущей упущенной звезды отображалось только ненужное волнение, как будто она переживала лишь за пустяки.
И Сансет, ради которой, возможно, и пели сирены, но сейчас все лишь отмахивались от неё, словно от ненужного насекомого. Она видела за показным счастьем сирен что-то, о чем они не говорят, что-то, что они не показывают, но думала, что те почтут унижением её сочувствие. Думая о том, насколько она не нужна другим и все-таки испытывая в душе застойную бурю, она никогда не произносила этого вслух. Чего же ждала от сирен?
В душе как будто пожар.
Не скрыться от наших чар.
