Да, я ненавижу тебя за то, что ты оставил меня, но я ни на один день не забывал о тебе.
— BTS «Spring day»
Вторая волна паники по ощущениям гораздо слабее — она не держит когтистой жилистой клешней за горло, не разгоняет кровь в венах до состояния кипящего бульона, но все же отдается легким покалыванием в центре ладоней и ощутимо распирает грудь изнутри тревогой. Среди всех возможных чувств, которые плещут приливами разъедающего яда внутри головы, Юнги не может выбрать одного: он напуган, растерян, зол — о, он почти в бешенстве, а еще он ужасно расстроен тем фактом, что, кажется, его проблема никогда не была по-настоящему решена. Потерянное кольцо только подливает масла в огонь — не то чтобы у Юнги было много вариантов того, где он умудрился оставить его; он прекрасно помнит, что крутил его на пальце весь вечер от излишней нервозности, потому что обычно это помогает сконцентрироваться. Кольцо точно было с ним на балконе, в туалете и по пути на бар. Юнги судорожно перебирает в воспоминаниях прошедший вечер поминутно, когда в третий раз подряд выворачивает наизнанку сумку и карманы пиджака, разочарованно выдыхая. Пальцы натыкаются на баночку с бальзамом, блистер успокоительных, расческу, зарядку — что угодно, кроме проклятого кольца, и Юнги неверяще шарит руками снова и снова в исступленном приступе паники до тех пор, пока Тэхён не перехватывает его кисти мягко, но с напором, заставляя наконец остановить свои суетливые поиски и поднять напуганные глаза. Неужели этот вечер мог стать еще хуже? — Милый, — тихо зовет он, и Юнги приходится проморгаться, чтобы взгляд сфокусировался, — все нормально, слышишь? Мы позвоним в ресторан, пусть ищут. Накатывает такое отчаяние, такое бессилие, что остается только растерянно, и как-то даже почти безучастно пожать плечами. Юнги точно оставил его на барной стойке, потому что так разнервничался, что вообще позабыл обо всем на свете, другого варианта и быть не может. Омега хмурит лоб капризно, нерадостно про себя заключая, что снова во всех его злоключениях виноват Пак Чимин. — Его уже точно нашел кто-то из уборщиков или официантов, — Чонгук ободрительно расплывается в поддерживающей улыбке, — нам нужно только поехать и забрать его. — Нет! Нет, — восклицает кто-то прежде, чем Юнги успевает переварить, и, вот дерьмо, кажется, это он и был, — сейчас мне туда нельзя возвращаться. У Юнги достаточно оснований, чтобы не появляться в ресторане, как минимум, до завтрашнего утра: во-первых, ему не хочется столкнуться где-нибудь в коридоре с Джинхо, которому он наплел про тошноту; во-вторых, ему абсолютно не нужны лишние разговоры и слухи; и в-третьих, Юнги совершенно точно, безо всяких сомнений, совсем не горит ни малейшим желанием встречаться с Чимином ни при каких обстоятельствах еще раз. Но, кажется, эта простая истина остается непонятна ни для Тэхёна, ни для, тем более, Чонгука, потому что они почти синхронно открывают рты, чтобы узнать причину, однако, Юнги обрывает их так и не начавшийся шквал вопросов, занеся руку на вдохе: — Чтобы не пересекаться с Чимином, — поясняет он торопливо и тут же прикусывает нижнюю губу, — поеду завтра. Отлично, теперь он, вероятно, выглядит полным придурком в глазах лучших друзей. Просто блеск. — А с чего ты взял, что завтра его там не будет? — Чон трет свои глаза большим и указательным, напряжено хмурится, и Юнги понимает, что друг к его умозаключениям настроен скептически. Появляется жгучая и какая-то неоправданная потребность объясниться, и Юнги нелепо рассекает воздух, всплеснув руками, дует губы, откидываясь назад, а после зачесывает волосы пятерней ото лба, безнадежно испортив прическу. Почему-то ему кажется, что все должно быть предельно ясно и очевидно, поэтому вместо хоть сколько-нибудь логичных объяснений Юнги только углубляется в размышления, теперь уже полностью игнорируя замешательство на чужих лицах. — Верно, но я даже не представляю, какой у него график… — омега заметно грустнеет, натягивая рукава своего пальто почти до треска ткани, — если он работает два на два, и сегодня был его первый день, то выходной должен быть послезавтра, а если сегодня у него второй рабочий, то послезавтра будет второй выходной. — Юнги неразборчиво бубнит себе под нос, жестикулируя в неясном и почти безумном приступе нервозной активности, и даже не обращает внимания, что на него смотрят с недоумением и явно читающимся волнением за его психическое здоровье. — С другой стороны… если у него пятидневка, то нужно дождаться выходных, а сегодня только среда… — Еще бывает сутки через двое, — добавляет Чонгук пространственно, сам не до конца осознавая, зачем поддерживает эту странную цепочку, и Юнги едва не хлопает себя ладошкой по лбу. — И три на три, — тихо вставляет Тэхён. — Точно! Тогда, если у него сутки, то они закончатся утром, получается, что его не будет завтра и весь следующий день, — у Юнги еще крутится мысль найти сайт ресторана, чтобы посмотреть активные вакансии в надежде, что среди них будет висеть вакансия бармена с указанным графиком работы, но он не успевает озвучить свою гениальную мысль, потому что она несется впереди заканчивающегося в легких дыхания. — А если три на три, то… Блядь, мне нужен карандаш и лист бумаги. — Стоп, — обрывает Чонгук этот неконтролируемый поток вычислений, касаясь худого плеча и вынуждая омегу оторваться от загибания пальцев, — да что с тобой такое? Еще он мог подмениться, выйти в свой выходной, взять подработку, да, в конце концов, мы все знаем, что Чимин вообще может работать сутками без выходных. Ты серьезно решил предусмотреть всё это? Так ты и замуж выйдешь, пока будешь считать, в какой же из вариаций его долбаных графиков вы не пересечетесь. — Я… — Так сильно боишься? — Тэхён аккуратно просовывает голову между сидений, прижимается щекой к плечу Юнги, кожей чувствуя чужую дрожь, и легко потирается носом о мягкий кашемир, слегка влажный от уличной росы, а Юнги даже не шевелится. Он только напряженно молчит, сдирает зубами ороговевшие тонкие чешуйки с верхней губы, и прислушивается к тому, как тяжело бьется уставшее сердце в груди. И правда, чего это он? С каких пор его стало волновать, что о нем подумают гнусные предатели, которые уезжают в долбаную Францию, а потом объявляются, как гром среди ясного неба? Он ведь собирался наслаждаться триумфом в своей новой идеальной жизни. Так почему бы не взять реванш после того позорного побега? Чимин вряд ли ожидает увидеть его еще хотя бы раз в своей жизни, а вот Юнги сможет основательно подготовиться: прийти туда в лучшем наряде вальяжной походкой, заказать Шато Марго тысяча девятьсот восемьдесят восьмого и сидеть с видом чертового победителя, закинув ногу на ногу — совершенно прекрасный план. И было бы совсем хорошо, если бы этот план не включал в себя полуторачасовую истерику, пережитую получасом ранее. Очевидно, это пограничное расстройство или помешательство — настроение, как и мысли, скачут внутри подобно кривым в линейном графике, и Юнги не способен их контролировать от слова совсем. — Ладно, — пыхтит Чонгук под боком, заглушив мотор и хлопнув себя по бедру, — давайте возьмем еды и вернемся к этому разговору. На пустой желудок из меня выходит достаточно херовый стратег.***
Когда Юнги только переехал в свою квартиру в Каннаме, все происходящее казалось ему похожим на замедленную съемку в кино. Он слонялся по комнатам, лениво и с долей некоторого замешательства переворачивал статуэтки, отворачивая их лицевой стороной к стене, рассматривал свое отражение в огромном зеркале, корчил ему рожи и чувствовал себя обманщиком и преступником — как будто все это никогда не будет ему по-настоящему принадлежать. Как будто скоро входную дверь снесут серьезные люди в костюмах, и будут тыкать документами прямо в лицо, заламывать руки, а после выкинут на улицу, как щенка, назовут подлым лжецом и мошенником. Документы вскоре были подписаны и оформлены на его имя, Кан пожимал руку суховатому риэлтору в бежевом кардигане, а в ладони приятной тяжестью ощущалась увесистая связка из пяти копий совершенно одинаковых ключей. Юнги тогда плохо мог анализировать, но явственно понимал: внутри что-то сломалось. Что-то живое и теплое — наверное, защитные механизмы слетели. Юнги прижимал к груди папку с документами, но не чувствовал ничего: ни радости от доставшейся ему недвижимости, ни жарких ладоней под тканью своего свитера, ни стука сердца в груди. Эта броня стала его хитином, амуницией, защищающей не от чего-то конкретного, а от целого мира — и, что самое страшное, от себя самого. Джинхо предложил съехаться еще через полгода, и квартира осталась стоять пустой. Хотя, если честно, она всегда походила на пристанище, в котором хозяин толком не появляется — там казалось, что все живое давно мертво. После начала совместной жизни с Каном Юнги приезжал в нее раз или два в месяц, но никогда не чувствовал себя дома. На окраине города, в тесной однокомнатной квартирке на пятнадцатом этаже с квадратной кухней два на два с половиной, в которой Тэхён заваривал в маленьком керамическом чайнике травянистый улун, было больше души и уюта. С тех пор, как Юнги надел на безымянный палец кольцо, а колесики его чемодана коснулись мраморного выполированного пола особняка в Сонбук-гу, жизнь словно совершила мертвую петлю и решительно затянула его в оглушительное пике на такой высоте, что внутренности стынут и уши закладывает, — носом вниз, в сырую промозглую землю. Юнги не уверен, что у него хватит мужества теперь свернуть, он словно тонет, стремительно погружается на илистое дно, лишаясь чувств вместе с последними остатками кислорода в легких — медленно и покорно, свято уверенный в том, что выбирает правильно. Поэтому он тихо мурлычет себе под нос, слегка покачивая бедрами под музыку, пока разливает ароматный кофе в кружки. Забавно, что в этом доме у него есть своя кружка. — Ты не ночевал дома, — говорит Джинхо, уткнувшийся в монитор ноутбука, и бросает в сторону Юнги мимолетный взгляд. После крупных сборищ он не любит ездить в офис, а потому работает из дома. — Был у себя в квартире. Хотелось побыть в одиночестве, — беззаботно врет Юнги и поправляет халат, приятно облегающий разморенное после душа тело, а в голове настойчиво бьется только одна мысль: Пак Чимин не имел никакого права вторгаться в его идеально спланированную жизнь с этим своим чертовым запахом и переворачивать в ней все с ног на голову. — Поедешь сегодня куда-нибудь? Это не утренняя приятная беседа двух влюбленных людей, не повседневное обсуждение дел будущих супругов — это сухой, формальный и прагматичный разговор двух людей, которые играют определенные роли, и которые не могут от них отказаться. Юнги пожимает плечами, оборачиваясь и опираясь согнутыми в локтях руками на барную стойку, клонит голову набок, и обводит пальцем деревянный узор на столешнице, хмуря брови. Он незаметно ведет кончиком носа на вдохе, потому что какое-то странное ощущение распирает легкие еще со вчерашнего вечера. Если он почувствовал запах Чимина, то, вероятно, может почувствовать и других? На самом деле это второе, после проклятого кольца, что не дает покоя. Юнги не чувствовал альф последние лет пять, и настолько свыкся с этим обстоятельством, что вчерашнее плотно засело в голове. Однако он чувствует только запах кофе и собственного парфюма, и это заставляет слегка напрягаться. — Мы с Намджуном должны выбрать украшения для зала сегодня. Он предлагает белые лилии, но я считаю это ужасно консервативным. Составишь компанию? — Юнги тянет губы в улыбку, а сам про себя молится, чтобы у Джинхо нашлись какие-нибудь безумно важные дела, потому что именно перед этой встречей он собирался заехать в ресторан. В подобных заведениях персонал обычно проходит специальные проверки, так что умыкнуть оставленную без дела драгоценность мог только кто-нибудь из гостей, а при подобном раскладе его визит хоть в тот же вечер, хоть через неделю все равно бы не имел никакого толка. Чонгук предложил решать проблемы по мере их поступления, Тэхён посоветовал утереть нос Пак Чимину, а Юнги согласился с ними двумя и нервно выкурил еще половину пачки, стоя босыми ступнями на холодном полу балкона и представляя, как исказится лицо бывшего любовника, когда он увидит Юнги уверенным, холеным и ни капельки не сожалеющим о прошедших годах. — У меня конференция через пару часов, — Джинхо спокоен и тверд, и Юнги прыскает от того, каким нелепым этот мужчина почему-то кажется ему прямо сейчас, когда поправляет очки на переносице, сидя на жутко дорогом и жутко неудобном барном стуле в этом своем отвратительном махровом халате до пола, — поезжай сам. И возьми кредитку. — Зачем? — Юнги усаживается напротив, опуская перед ними кружки, поправляет волосы и подпирает подбородок ладонями. — Твое лицо в последнее время… — Джинхо со вздохом отрывает взгляд от экрана, смотрит на Юнги секунд десять, пока делает глоток обжигающего кофе, и задумчиво очерчивает воздух рукой перед носом омеги, — мм, мрачное. Сделай с ним что-нибудь. СПА, шоппинг, вы ведь это любите, да? На секунду в груди что-то простреливает. Джинхо совершенно безразлично возвращает все свое внимание компьютеру, а Юнги еще какое-то время остается в той же позе глиняной статуей, пока кончики его губ неловко ползут вниз, а нечитаемый взгляд вперивается в крышку ноутбука. Стук пальцев по клавиатуре ощущается канонадой выстрелов — навылет пальбой в висок. Юнги ловит себя на мысли, что это самая дерьмовая попытка поднять настроение, которую только можно себе вообразить. Он думает, что Джинхо гораздо больше подошло бы быть ничего незамечающим ослом. — Конечно. СПА, шоппинг, пилатес, — голос звучит скрежетом барахлящего радиоприемника, в нем почти читается сарказм, болезненно балансирующий на грани издевки, а пальцы нервно сжимаются вокруг горячей керамической чашки, — но сперва поцелуй. Он немного приподнимается, подставляя щеку под сухие тонкие губы, что клюют его чуть выше скулы рутинно, без тени заботы или нежности, и тихо сглатывает, опуская назад, прикрывая глаза и ощущая, как виски буравит плотное, прогорклое и тяжелое сожаление.***
— У тебя грустное лицо, — Чимин быстро захлопнул хлипкую дверь университетской подсобки, куда запихнул насупившегося и смурного Юнги. Это был первый осенний бал в университете, Юнги готовился к нему с середины лета —копил деньги на костюм, учился делать укладки и макияж по видео-урокам в интернете и часами висел на телефоне с Тэхёном, занятым приготовлениями к свадьбе, обсуждая, что лучше надеть. Он планировал, что это будет волшебный вечер — первый настоящий осенний бал, на котором он будет танцевать с лучшим альфой на планете и чувствовать себя взрослым. Кто мог подумать, что прямо у входа его белоснежные приталенные брюки, стоимостью в две стипендии, окатят прямо из лужи, оставив на ткани уродливые серые разводы? — А что, мне радоваться? — Юнги всхлипнул, утирая красный кончик носа рукавом, и откинулся на стену, поджимая дрожащие губы, чтобы скрыть проступающий плач, но сделал только хуже. — Я выгляжу посмешищем. — Нет, ты выглядишь мокрым и испачкавшимся. Но точно не посмешищем, — Чимин улыбнулся, нашарив рукой выключатель в абсолютной темноте, и на мгновение по глазам резанул яркий свет от вспыхнувшей лампочки. Юнги скептически осмотрел свое отражение в дверце лабораторного шкафа в углу, и из его груди вырвался влажный всхлип. Это настоящая катастрофа. И почему он настолько глупый, чтобы не заметить подъезжающую машину? — Давай уедем домой, — Юнги закрыл руками лицо, отчаянно борясь с пульсирующей головной болью, — не хочу, чтобы тебе было стыдно стоять там со мной, пока все будут смеяться. — Почему мне должно быть стыдно? — Чимин странно хмыкнул, подходя ближе, и счастливо боднул пыхтящего Юнги в висок. Казалось, он вообще не осознавал масштабов трагедии. — Потому что я лузер в грязных штанах. Разве кто-то вроде тебя может прийти с таким на бал? На лице альфы промелькнула хитрая улыбка, а на дне чернеющих зрачков заплясали бесенята, когда он без единой мысли рванул рукав своего пиджака вниз с такой силой, что нитки на плече не выдержали и с жалобным треском порвались, образовывая дыру. От неожиданности Юнги затаил дыхание, гулко сглотнул, с недоумением рассматривая счастливое лицо напротив — он почти был готов покрутить пальцем у виска, гладя на то, как Чимин рядом с ним весь светится по понятным только ему причинам. — Кто-то вроде лузера в порванном пиджаке? — Чимин издал такой глупый смешок, что Юнги захотелось впиться поцелуем в его губы. — Потанцуешь со мной?***
Жизнь — это то, что в перерывах между постоянной рефлексией. Непостижимо и грустно то, что даже спустя столько времени, в памяти все еще до мельчайших деталей сохранилось почти все, что связывало их прежде — оно, кажется, все еще живет и жрет изнутри внутренности, как чертовы плодожорки, заставляет желудок жалобно скукоживаться. И нет там никаких блядских бабочек, нет долбаных мурашек по телу, есть только бескрайняя пустота, одичание, злость и обида — верные демоны, спавшие подозрительно долго, а теперь вдруг взявшие верх над логикой и здравым смыслом. Они воют бесами по-собачьи и лязгают зубами, свирепо пожирают мясо и внутренности, танцуют свои странные танцы, бьют друг друга рогами и стучат копытами. Юнги почти физически ощущает, как под ними хрустят и ломаются кости грудной клетки. Он пытается их утихомирить, впуская в легкие новую порцию никотина: травитесь, дохните, сгиньте, а дышать получается тяжело и как будто бы через силу. Город задыхается от заторов. Нога слегка прижимает педаль газа на пару секунд, заставляя вольво проехать не больше метра, кожаная оплетка руля приятно скользит под ладонями, а от громкости музыки закладывает уши, кажется, всем, кто сидит в соседних машинах — на это откровенно плевать. Сердце рвется из грудной клетки, и Юнги кипит, потому что сам не понимает, почему его повадки вмиг обретают манерность, нервозность и резкость, когда он переключает передачу, когда выворачивает рулевое колесо, дергая поворотник, когда жадно курит, и дым заполняет тесноту салона сизыми клубами, оседает на слизистой в носу и дерет глотку. Юнги делает еще одну затяжку, слегка откидываясь головой назад, и волна пепельных волос разбивается о подголовник. Ветер приятно касается порывами скул, а под кожей нарывающими язвами расползается обида и гнев. Это инферно, полыхающее жерло вулкана, агония и почти что животный страх — Юнги крутит качельку громкости, чтобы заглушить все эти чувства, которые лезут гноем из вскрывшегося нарыва. Он так долго уже не чувствовал, что сейчас все это непривычно, болезненно и пугающе. Хочется откреститься, сбежать, свернуть обратно к полной апатии, умело замаскированной под благородную печаль, к чашке эспрессо каждое утро и к обсуждению предстоящей жизни, но отчего-то вопреки всем этим желаниям и страхам его тянет вперед, заставляя беситься от мертвой пробки. Буквально сутки назад все это еще казалось важным и значимым, и сердце не напоминало о своем существовании в приступе бессмысленной тревоги. Юнги на автопилоте прогоняет вчерашний эпизод перед мысленным взором снова и снова. Наверное, в действительности он не показался таким уж жалким — в конце концов, он был по другую сторону барной стойки, и ему пришлось попотеть, чтобы вылезти наконец из кожи «обслуживающего персонала» — звучит отвратительно, как будто Юнги под сорок и он с детства привык к серебряной ложке во рту и хорошей жизни. А вот Чимин, похоже, оказался никому не нужен после окончания контракта во Франции, и ему пришлось вернуться на родину и заняться хорошо знакомым делом — орудовать шейкером и натирать бокалы. Юнги хотелось бы злорадно хмыкнуть на это обстоятельство. Ему хотелось бы знать, что дела у Чимина откровенно дерьмово, что ему так же больно, как было когда-то Юнги, — нет, что ему больнее, гораздо, гораздо больнее. Хотелось бы знать, что он сожалеет. Расхаживать там вальяжно, распространяя сладковато-фруктовый аромат Джорджио Армани, впечатывая низкими устойчивыми каблуками чужую самооценку в грязь, упиваться и зубоскалить. Это остервенение на секунду пугает настолько, что пальцы в неясном порыве путаются в волосах у корней, а по виску прокатывается капля пота. Когда он только успел стать таким мстительным? И откуда взялось вдруг столько яда? Однако, когда гул двигателя стихает, и музыка перестает играть из колонок, Юнги хлопает дверью машины и вдруг чувствует, как ладони медленно, но неотвратимо становятся противно-влажными. Вот черт. Он потирает одной ладонью карман брюк, когда ступает лакированными, безумно красивыми, но страшно неудобными туфлями на мраморный пол, и вдруг вспоминает, как торчал здесь вчера больше часа, судорожно пытаясь успокоиться — становится стыдно и отвратительно настолько, что хочется позорно разочарованно простонать. Впрочем, даже если он столкнется с Чимином, Тэхён в своих пылких речах был достаточно убедительным, а Юнги уже сотню раз успел перекрутить все доводы здравого смысла в своей голове — это явно не тот человек, о появлении которого стоит переживать. — Добрый день, у вас забронирован стол? — из мыслей Юнги выдергивает хорошенький молодой омега в форменной рубашке заведения и с поблёскивающим в свете потолочных люстр бейджем из золотистого пластика. Юнги улыбается ему несколько формально, неестественно, опираясь на стойку ресепшен и склоняясь в неестественной позе так, чтобы его было достаточно слышно, но и чтобы не привлекать особо внимания. Чьего конкретно Юнги не может сказать, потому что в холле никого больше нет. — Нет, я… — он откашливается, чтобы голос звучал как можно более спокойно и непринужденно, — я был здесь вчера. Прием по поводу благотворительной акции господина Ли, если помните, — Юнги прикусывает нижнюю губу, дожидаясь утвердительного кивка головой. — Может быть, кто-то из персонала находил здесь обручальное кольцо? Белое золото с сапфиром. — Прошу прощения, но никто из наших сотрудников не сообщал о том, что нашел кольцо, — омега перестает перебирать какие-то бумажки и поднимает на Юнги ясный взгляд, профессионально растягивая губы в улыбке, — я могу связаться с администратором, который работал вчера, и уточнить… Превосходно. На лицо Юнги лезет сосредоточенное и даже разочарованное выражение. Он ведь так прекрасно придумал все в своей голове, этого просто не может быть. Джинхо будет не в восторге, если до него дойдет информация о пропаже кольца. Больная фантазия рисует, что это будет означать неминуемый разрыв помолки и отмену чертовой свадьбы. Омега вдруг с ужасом ловит себя на мимолетной мысли, что, возможно, это только к лучшему, и тут же пытается от нее избавиться. Это не к лучшему — абсолютно. — Енхо, скажи официантам, чтобы протерли входную дверь, — раздается прямо за спиной слишком неожиданно для замешкавшегося Юнги, заставляя напрячь его спину еще сильнее, — и передай на кухню, что банкет перенесли на восемь. — Да, господин Чон Хосок-щи, — взгляд администратора устремляется прямо за спину Юнги, и это вынуждает обернуться, раздраженно сдувая со лба упавшую выбеленную прядку. На пару секунд повисает молчание. Убранные наверх волосы альфы открывают высокий широкий лоб, и оттого взгляд кажется ясным и почти светящимся. Длинные пальцы покручивают пачку сигарет, а из-под рукава пиджака выглядывает золотистый циферблат Патеки — фу, какое снобство. Юнги коротко втягивает воздух носом пару отрывистых раз — кажется, у него появилась новая абсолютно идиотская привычка: пытаться обнюхать каждого встречного альфу, кроме Чонгука, потому что Чонгук не воспринимается альфой класса с шестого. Это тупо и странно, и точно не характеризует его, как взрослого, самодостаточного и знающего себе цену. Вероятно, стоит еще раз записаться к своему репродуктологу и сдать анализы, потому что есть в этом явно что-то ненормальное. Впрочем, альфа, завидев Юнги, широко и добро улыбается, а Юнги почти давится от желания закатить глаза. Тут что, проходит встреча выпускников, на которую Юнги забыли пригласить? — Мин Юнги, какая неожиданная встреча, — альфа улыбается солнечно и искренне, когда легко приобнимает Юнги за плечи, заставляя неловко напрячься и улыбнуться совсем глупо и вымучено. Какая гадость. Грубить сейчас может показаться невежливым и неуместным, потому что Хосок не сделал Юнги ровным счетом ничего, за что в его сторону стоило бы плеваться ядом. Ничего, кроме того, что в университете был лучшим другом Чимина. Вынужденность возвращаться в эти воспоминания снова убивает, они что, черт возьми, издеваются тут все? Какого хрена? Юнги был готов встречаться с Чимином, — ну, почти готов, не больше, чем на шестьдесят процентов, если говорить откровенно — но точно не планировал встречаться с кем-то вроде Хосока, потому что давно поставил крест на всем, что связывало его с прошлым собой. — Что ты здесь делаешь? — Юнги хочет выглядеть уверенным, когда прячет руки в карманах брюк, слегка откидываясь на стойку, освобождаясь наконец от этих дурацких объятий. Какого черта они все ведут себя, как ни в чем не бывало? — А, это мое заведение. Неплохо, да? Юнги хочется съязвить, но он улыбается. Подумаешь, всего-то лучший друг его бывшего парня, который разбил ему сердце и улетел другую сторону континента, владелец ресторана, в котором Юнги умудрился потерять обручальное кольцо. Пустяки. — Да, выглядит славно, мы с женихом были здесь вчера. Все эти хлопоты перед свадьбой, сам понимаешь, но нашли немного времени, чтобы развеяться. Было бы неплохо прикусить язык, но Юнги особенно красноречиво пытается подчеркнуть главную мысль: он почти замужем, и у него все охрененно. Он ведь не надеется, что Хосок все передаст Чимину? Черт возьми, да он даже не знает, дружат ли они до сих пор так же тесно. Хотя, вероятно, точно поддерживают общение. Хосок даже на работу его к себе взял. Как же это, должно быть, унизительно. Мысль о том, что у Чимина в жизни все достаточно дерьмово греет, и с этим трудно спорить, даже если у Юнги нет буквально ни одного доказательства, что это так. Хотя бы в своих фантазиях он ведь может побыть тем, кто отомстил бывшему за испорченную молодость? — Выходишь замуж? Круто, поздравляю. Не хочешь выпить кофе и поболтать немного? Сто лет тебя не видел, — Хосок не дожидается утвердительного ответа, и сразу же кивает администратору, вытягивая из пачки сигарету, — Енхо, проводи моего приятеля за бар, я вернусь через пару минут. В этом весь Чон Хосок — его ослепительная улыбка сулит чрезмерную дружелюбность, обходительность и какой-то неадекватный и граничащий с безумством оптимизм. Да этот человек уверял Юнги в том, что Чимин его бесконечно любит и никогда не желал ему зла тогда, когда Пак постил все эти фотографии в Инстаграм о своей новой прекрасной жизни с круассанами на летней террасе. Не то чтобы Юнги в те годы активно следил за его социальными сетями. Не то чтобы, но с того дня он ненавидит булки из слоеного теста. Как же по-детски и обижено это выглядит. Его провожают в зал, и у Юнги на секунду спирает дыхание и сердце пропускает удар, когда он взглядом пытается высмотреть барную стойку и интуитивно принюхивается. Наверное, глупее он себя еще никогда не чувствовал, потому что у кофе-машины крутится совершенно другой человек, одетый в такую же униформу, которую Чимин носил вчера, и у Юнги между ребер простреливает неясное и смутное огорчение. Не понятно, от чего, почему, но огорчение. Будто все, вчера произошедшее, все эти взгляды, запах, едкие колкости, брошенные от переизбытка чувств, просто зря — неважные и пустые. Чимину все это упиралось разве что совсем никуда, он его давно уже забыл и — не отпустил, нет, потому что отпускают только тех, кого правда любят, — попросту выбросил. Прошло шесть лет. Их давно ничего не связывает настолько, что можно сказать, что они абсолютно чужие друг другу люди. С чего Юнги вообще решил, что все это имеет хотя бы толику смысла? — Сделай два кофе, пожалуйста. Саджаним сейчас подойдет, — говорит администратор, и Юнги считывает на его юном лице слишком уставший взгляд, вспоминая, как сам работал официантом и терпеть не мог всех этих знакомых начальства, расхаживающих по ресторану с таким видом, будто все должны им кланяться в ноги. Второй бармен явно гораздо младше Чимина, выше и плечистее, и смотрится за баром гораздо уместнее. Юнги успевает подумать о том, что зря раздул такую панику из-за одной случайной дурацкой встречи, и что тот эмоциональный диапазон, который он успел спродуцировать за эти сутки, ничем не оправдан, когда перед ним ставят белоснежную чашку из тонкого фарфора с капучино. Чувство тревоги отпускает так же быстро, как и завладело, и оставляет после себя только опустошенность, разочарование и пустоту. Омега незаинтересованно размешивает сахар в чашке, испортив аккуратно выведенное сердечко из молочной пенки, и дует губы, ощущая себя самым настоящим придурком, который придает слишком много значения всяким глупостям. Удивительно, что после стольких лет застоя его перетрусило от такого пустяка. Гораздо важнее сейчас найти дурацкое кольцо. Желательно так, чтобы не распространить случайно глупые сплетни, и чтобы это не дошло до Джинхо, и продолжить заниматься своей жизнью, в которой нет места бывшим и их восторженным дружкам. — Извините, — Юнги окликает парнишку, который сосредоточенно нарезает лимоны для заготовок, — кажется, вчера я потерял здесь кольцо. — Меня не предупреждали, — юноша безучастно пожимает плечами и оборачивается половиной корпуса, все еще не отрываясь от лимонов. — Я точно оставил его здесь. Человек, который работал вчера. Возможно, он в курсе? Вы можете ему позвонить? — Голос дергается, и Юнги чувствует потребность сделать тяжелый глубокий вдох, чтобы угомонить саднящую тоску. Что ж, пожалуй, так даже лучше. Вселенная благосклонно позволяет ему избежать новой встречи с Чимином и избавляет его от разговоров с ним. Юнги ведь не хотел пересекаться с ним еще раз, верно? — Давайте я позвоню. В течение того времени, пока бармен молчаливо ожидает ответа, приложив к уху рабочий телефон, Юнги грызет губы и не сводит напряженного взгляда с лакированной поверхности барной стойки. Почему-то осознание, что все действительно кончено, догоняет только сейчас, и это вызывает что-то наподобие сожаления. Проживать эти пару минут ожидания невообразимо тяжело, потому что в них смесь неизвестности со стыдом. На что только Юнги рассчитывал? Что Чимин вдруг раскается в принятых решениях? Что будет молить о прощении? Что окажется здесь и будет выглядеть несчастным и покинутым, когда сам принял решение поставить точку много лет назад? Чимин не обязан. Это его жизнь, и она давно уже никаким образом не связана с жизнью Юнги, чтобы у них все еще оставались друг к другу какие бы то ни было претензии. Между ними пропасть — вот, что сейчас действительно осознается в полной мере, остро и живо, и от этого возникает чувство, какое возникает у человека, пошутившего в компании, где никто не засмеялся. Все его переживания были бессмысленными и надуманными, высосанными из пальца и раздутыми до масштабов вселенной. Для Юнги это ожогами под кожей, зарубцованными, уродливыми, а для Чимина — не факт, что для него это хотя бы на сотую долю важно. — Не берет трубку, — отвечает парнишка, когда Юнги окончательно успевает погрязнуть в своих размышлениях, — если хотите, я напишу вам его номер. Может быть, занят сейчас, а позже освободится. Или оставьте свой, я передам ему. Чего Юнги правда не хочет, так это увязать во всем этом. И слышать в трубке голос Чимина, от которого кровь стынет в венах так же, как в той самой другой жизни, прошлой. Там было хорошо. Было очень хорошо. Но ответить однажды на звонок с неизвестного номера, чтобы еще раз так болезненно и отчаянно нырнуть с головой в воспоминания, а после обнаружить себя бесконечно покинутым и потерянным — кажется издевательством. Остается только принять свое поражение гордо, выпрямив спину и расправив острые плечи, а кольцо… с кольцом он разберется потом. Если подумать, то это не самая дорогая цена, чтобы сохранить в себе то, что так долго и скрупулёзно выстраивалось, и не превратиться в того сломленного заплаканного омегу, для которого расставание стало самой страшной трагедией. Сейчас тоже хорошо — правильно. Все ведь относительно в этом мире, да? Поэтому Юнги принимает в руки протянутую салфетку с ровно выведенными цифрами, прячет ее в сумочке слишком спешно, обещая себе, что никогда не позвонит по этому номеру и никогда больше здесь не появится, а после покидает ресторан вором, оглядываясь, боясь случайно пересекаться с Хосоком и вообще хоть когда-нибудь вспоминать о случившемся.