Привычными движениями Лёва затачивает кол. Стружка сыпется прямиком на железный лист стола, но это нормально — потом уберёт. Его руки больше не дрожат, приноровились к грубой роботе с деревом.
Из-за недавнего разговора с доктором, в ушах предательски стучит сердце, но мысли витают совсем в другом месте — Валера любит Риту. Отчаянно, не менее сильно чем Сергушину, и, скорее всего, взаимно. Полу-приказ, полу-утверждение наставника о последующем убийстве Лагунова меркнет под этим открытием. Лёва клянётся себе, божится даже — он не смотрел на Валеру. Он не наблюдал за ним исподтишка. Ему Валера не интересен. Но как-то же он эти их с Ритой взаимные взгляды-переглядки заметил?
Древесная стружка сыпется на стол мелким дождём. Тихо. Только снаружи шумит вечерний ветер, грубо ударяя о дверь. Не пройдёт, — мысленно усмехается Лёва — сам же за доктором запирал.
Валера. Мысли сами возвращаются к нему. Монотонная работа, вроде затачивании кольев, только способствует этому. Наставника тоже нет рядом. Так хотя бы можно было разделить эту тишину на двоих — но нет же, он здесь совсем один. А один, как известно, в поле не воин. Чувствам просто некуда выплеснуться.
И не на кого.
Вот и стоит Лёва в этом самарском гараже, точит грубую древесину. Заготовки пригодятся потом, и чем больше, тем лучше. Самого же спасали, и не раз. Вот уже и первая готова, а за ней вторая…
Как же эти его голубые глаза смотрели… Не на него, на Риту. С плохо скрытой нежностью, с лёгкой пеленой того вампирского покровительства, с заботой. С желанием защитить. Лёва в таких взглядах не нуждается.
Или просто завидно, вот и бесится внутренне?
Третий кол медленно ложится к остальным.
Совсем не дружеские взгляды. Взять хотя бы как Рита ему отвечала: так ресницами хлопнула, губы надула, щеки бледные порозовели…
Да, определённо.
У него ещё полно деревяшек, но руки от чего-то сами останавливаются на трёх. Бог любит троицу, в конце концов. Он закончит потом.
Впереди ещё целая ночь.
Доктор вместе с Игорем уехал, с Ритой и Валеркой. Когда вернётся не сказал, значит будет не скоро — знаем, проходили уже. Спать несмотря на прошлую бессонную ночь совсем не хочется, видимо так Лагуновым мозги забиты.
Значит будем от него избавляться.
Лёва уже привык: как руки его привыкли к грубой роботе с деревом, так и он сам привык к непрошенным фантазиям.
Наполнить склянку святой водой — отвести взгляд от Лагунова.
Зарядить арбалет стрелой из серебра — медленно выдохнуть и восстановить дыхание обратно.
Или, как сейчас, заточить колья и уйти вглубь помещения, на диван из паллетов под выцветшим пледом. Вымытые руки пахнут еловым мылом, приторно так, даже душно, но зато ассоциируется этот запах с чистотой. Звук растëгивающийся ширинки в наступившей тишине ещё громче чем обычно, но Лёва один, а значит это не важно.
Да, он один, и это хорошо.
Чужие голубые глаза, преследующие его при свете дня, никуда не ушли и сейчас — они всегда рядом, где-то на периферии его сознания. Вот и сейчас они здесь.
В очках Лагунов выглядел хрупким, даже по-девчачьи как-то. И без того большие оленьи глаза становились ещё шире, хотя казалось, куда уж больше?
Правая рука привычно скользнула в ширинку джинс.
Сейчас Лагунову очки были уже ни к чему, но иногда он одевал их, и Лёве это чертовски нравилось. Будто и не было этого перерыва в три года — самого большего на его жизни провала в памяти, и вот они снова вдвоём — и в Буревестнике уже не так одиноко.
Нету ни вампиров, ни поджога кровати посреди ночи, ни бинтов на ошпаренном лице. И страха в глазах напротив нет. И отвращения. И жалости.
И жажды крови тоже нет.
Пальцы сначала просто проводят по возбуждённой плоти, сначала по отдельности, потом все вместе — момент хочется растянуть. В его случае взаимности нет, как и взаимных ласк тоже. Всё самоудовлетворение и есть одна маленькая ласка.
… Рита тоже смотрела на Лагунова. Может, представить и её? Чтобы Валерке из его мечт не было так одиноко? Пускай она потрогает его так же, как и он себя сейчас.
Дыхание ускоряется, но при его занятии это нормально, не нужно быть доктором, чтобы это понять.
Не нормально то, что дыхание сбивается при виде другого парня, стоит их взглядам столкнуться. Почти соприкоснуться.
Сжать головку, плавно пройдясь по стволу обратно, чуть откинуть голову — сзади бетонная стена, а значит нужно быть осторожным.
… Рита ведь сделала бы так? Прикоснулась бы к Валере с этим её взглядом из-под опущенных ресниц?
Лагунов из мечт совсем другой, не такой как в реальной жизни. Ему, кажется, не нравится это. Не нравится Рита.
Высвободить вставший член из штанов — из лёгких словно весь воздух выбило.
Не-е-ет, Валера из мечт не такой. Совсем не такой.
Лёва закусывает нижнюю губу, растирая по головке выступившую смазку. Пальцы липкие, и в холоде внутри помещения это чувствуется особенно ярко.
Его грязные фантазии о Валере чувствуются ярко.
Вот Валера Риту отталкивает, а Лёва смотрит, и нарадоваться не может. Понимает, что мог бы, но не хочет.
Рука ускоряется. Дыхание окончательно сбивается. Хлопов дрожит.
Большие голубые глаза смотрят на него. Не на Риту. На него.
Валера из фантазий заботиться о Лёве.
Валера из фантазий не хочет оставлять Лёву одного.
Валера из фантазий хочет взаимных ласк, полных нежности.
Ноги инстинктивно раздвигаются шире, хотя пространства для движения достаточно. Его недостаточно для дыхания. Лёве не хватает воздуха.
Рита из фантазий окончательно исчезает, оставляя их наедине. Вдвоём. И только.
Жар внизу распространяется по всему телу, словно это у Лёвы температура поднялась. А что? Мог простудиться, пока по кладбищу чёрт знает сколько бегали.
Лёва знает, что причина не в этом.
Должно быть, это удовольствие, раздели его с кем-то, станет ещё сильнее, больше, приятнее. Лёве хватает себя и своих грязных мыслей о ком-то — ноги сводит в коленях обратно, пальцы сбиваются с ритма, спину резко выгибает вперёд. Хлопов весь сжимается, как перед ударом.
Пока Валера из реальной жизни, стоя рядом, в его сторону даже не смотрит, Валера из мечт безропотно становится на колени, уже без одежды, и смотрит снизу вверх как Рита, из-под опущенных ресниц.
Вот бы и Валера из реальной жизни так на него посмотрел. Хотя бы раз…
От увиденной картины Лёва раскрывает рот, как рыба, только что выловленная из воды, или как человек, испытавший сильнейшую душевную боль. От части так и есть. От части и то и другое.
Наконец, Валера размыкает несвойственно пухлые для парня губы.
Он сейчас умрёт, и никакие вампиры со стратилатом не понадобится.
Лёва дышит беззвучно в преддверии, только собственные губы подрагивают то и дело. Смазка бежит по стволу, пальцы сами размазывают её, дёргано двигая вверх-вниз, словно в припадке.
Лёва, Лёвушка… Иди ко мне. Я так тебя заждался.
Сжать головку — резко вниз, ещё раз, и ещё. Чтобы сильнее, чтобы наверняка.
Лёва…
Ну давай, позови меня ещё раз.
Ему нужно совсем немного, чтобы прийти. Всего лишь собственное имя из чужих уст, пускай и не из настоящих. Зато чужое тело в фантазиях почти настоящие.
Лёва знает. Видел, когда на речке в лагере купались.
Лёва.
Почти…
Пальцы левой руки сами хватаются за угол импровизированного «кресла» — ещё немного и он упадёт. Не факт, что здесь, а не в пропасть собственного рассудка.
Лёва!
Вот это уже интересней, думает Лёва — умоляющая интонация уже успела надоесть, о требовательной интонации он ещё не думал.
Оставим это на следующий раз.
Вновь закусив губу, на этот раз почти до крови, пальцы правой руки резко останавливаются, нежно проводя снизу-вверх, чтобы затем резко сжать. Чем сильнее и быстрее — тем лучше.
Чтобы до первого рваного выдоха.
До звёзд в глазах.
Чтобы до—
— ЛЁВА!
Внезапный громкий окрик, совсем точно не из фантазий, совсем точно от силы в шаге от него, рушит всё до основания и, кажется, навсегда.
Твою—
Лёва резко распахивает глаза, выгибаясь обратно на долю секунды, и сжимаясь обратно с таким же беззвучным вскриком, как и всегда. Привычное удовольствие накрывает мгновенно. Но не меньше его накрывает и страх.
— Валера… Я могу всё объяснить.
Хотя что он хочет объяснить? Что дрочил в их возрасте? Будто Лагунов этого никогда не делал. Или же…
Бред, бред.
Впервые в жизни Хлопов так счастлив, что стонет беззвучно. Чужое имя осталось на кончике языка. Остальное не важно…
— Не нужно. Я думал у тебя что-то случилось. Ты не открывал дверь.
Лёва чувствует себя последним идиотом, всё ещё сидя, и смотря на Лагунова сверху вниз, с перепачканной в собственной сперме рукой. Последнюю то он отмоет, а вот себя от этого позора — никогда.
— Валер, я… Тебе что-то нужно?
Лёва чувствует себя младшеклассницей, потому что мнëтся сейчас также. А ещё говорить разучился, и сердце как у пиявца стоит.
— Я хотел поговорить с доктором.
И почему он всё никак не отведёт от Лёвы взгляд?
— Он же с вами был.
Мысли путаются нещадно, хотя в голове кристально чисто. Это всё от пережитого страха, уверяет он себя. Рука по прежнему навесу, разве что не на опавшем члене.
— Он от группы отбился. Я думал, на базу к вам вернулся.
Значит ему ещё и повезло не быть застуканным наставником, прекрасно. Только кто их них с Валерой хуже — вопрос.
— Нет.
— Я уже понял.
Лёва смотрит куда угодно, но не в эти голубые глаза. На них очков хоть и нет уже давно, а видеть они стали только лучше. Хлопов боится увидеть в них своё отражение.
Он грязный, мерзкий, жалкий и отвратительный.
Не зря его тогда Валерка сторонился в лагере, будто ещё тогда учуял, что с ним что-то не так.
И дело тут совсем не в вампиризме. Точнее, этого тут совсем мало, почти что нет…
— Я пойду.
Чужой голос выдёргивает из размышлений резко и безоговорочно. У Лёвы не спрашивают разрешения, даже для приличия, его просто ставят перед фактом.
Не то, чтобы это было плохо сейчас…
— Я провожу тебя, — Лёва пытается спешно реабилитироваться, как неудачный боец за справедливость — так же неуклюже вытирает руку первой попавшейся тряпкой, запоздало застегивает молнию джинс, нервно оглядывается в поисках куртки. Спешно пытается восстановить, как когда-то, пропавшее дыхание.
— Не стоит.
Сказал, как отрезал. Лёва спорить не решается, будто на каком-то интуитивном уровне понимает — глупо.
Тут тебе ни фантазии, где Валера готов к безропотному послушанию с раскрытым в предвкушении ртом и влажными ресницами. Тут Рита. И их с Валерой грязные фантазии друг о друге.
— Ты не сердишься на меня?
Собственный голос дрожит, но он должен узнать. Ему это просто жизненно необходимо сейчас.
— За что, Лёв?
И правда, за что? Собственное имя из чужих уст прошибает, не хуже удара током, в то время как холодный ночной воздух остужает, возвращая с небес на землю.
— Ну…
И тупо молчит. Что сказать? У Валеры это получается явно лучше.
— Лёв, это нормально. Ты ведь и сам знаешь. Но впредь… Будь внимательнее. Сюда мог зайти на только я.
Лёва кивает, как болванчик, и лицо его, по-видимому, выглядит так кисло и жалко, что Валера его впервые награждает тем самым взглядом — полным заботы и на половину беспокойстве о нём.
— Увидимся завтра, Лёва.
И этот «Лёва» лучше любого
«Лёвы» из его мечт…
— Пока.
Валера уходит, улыбнувшись напоследок. Прямиком в ночную темноту горизонта, почти полностью слившуюся со звёздным небом над головой. Лёва стоит там ещё какое-то время, в свете лампочки изнутри гаража, смотря в одну точку, пока морозный ветер не становится ещё более ощутимым.
В конце концов, он так и не взял куртку.
Тишину ночи внезапно разрывает скрежет. Без единой мысли в голове Лёва закрывает дверь. Упирается о неё спиной, сползая на пол, словно тряпичная кукла.
…
Ему показалось, или Валера, уходя, прикрывал свой стояк? 
