Последний станет первым

Очередной сон, очередной кошмар, который бурными и хлесткими волнами бьется о сознание девушки. Одно неловкое движение, неосторожность и неосмотрительность, и она падает вниз по кроличьей норе. Туда, где темно и светит тусклый приглашающий огонь лампад. Туда, где горло сдавливает грубыми руками страха и где тело окутывает могильный холод. Лететь в потоке не легко, а больно. Чужие вещи, ее вещи, чуждые люди, родные ей люди, все и ничего схлестывается с хрупкой фигурой, оставляя кровавые раны на плоти. Сколько раз ей должны ломать кости, чтобы это прекратилось? Сколько раз ей должны выбивать дух из груди, чтобы мир сжалился над ней? «Надежда умирает последней», — истинная правда для человеческих созданий. Такова их суть: перед лицом страха — верить, перед ликом смерти — пытаться надышаться, а перед неизвестностью — утолять жажду вином, отворачивая взор. Нет ничего постыдного в надежде, которую испытывала Далия каждый раз, когда ее душу пронзали острые мечи, ведь она такой же человек, как и остальные. Разве можно осудить нормальность за то, что она нормальна? Конечно можно. Потому что именно вера девушки в лучшее в конечном итоге оборачивается падением на каменные плиты, куда гравитация впечатывает ее с особым удовольствием. «Хочу забыться,» — но мало ли что она хочет? Она не хозяйка этого сновидения, а лишь пленница. А у пленниц нет свободной воли, потому она встает с шахматного пола, опираясь на него дрожащими руками-ветвями. Прекрасно знакомая картина — маленькая комнатка, возводящаяся куполом вверх, наводненная запахом сырости и духоты. По углам разбросаны книги и рваные мятые листы, подпирающие сонм дверей, ведущих во внешний мир. Но зачем они ей? Ведь все заперты. И ее все устраивает. Ей не нужен никто, ей хорошо одной. Она останется здесь, потому что это ее дом. А на столике, стоящим посередине и обольстительно манящем, расставлены угощения. Желудок приятно урчит в предвкушении насыщения, а по лицу проходит неприязненная усмешка. Но ты кукла, а потому, будь добра, не перерезай нити, что руководят тобой. Замечательно, ты все хорошо понимаешь. Присмотрись повнимательней и попробуй кушанья. Что же это за кривая линия губ и нахмуренный лоб? Что, не понравилось увиденное? А ведь для тебя так старались, начищали бокалы до блеска, наполняли их отборным нектаром. Все как ты любишь. Все как ты желаешь. Не притворяйся, что ты не хочешь этого. Ты хочешь. Ты хочешь всей боли, что тебе причиняют. Ты ей наслаждаешься. Потому пей, пей до дна! Рука дергается, ведомая кукловодом, и она берет первую чашу, украшенную золотистыми узорами и испещренную багровыми камнями. Такая роскошь и только для нее. Жадно глотая нектар, девушка выпивает все до последней капли. Она тянется за вторым, и за третьим, и за четвертым. Бокалы сменяют друг друга, черная вязь стекает по подбородку и горлу, скрываясь под невесомыми одеждами. Пятая чаша звонко стучит по мрамору, расплескивая чернильные капли. Так и девушка навзничь падает, захлебываясь горчащим напитком. Длинные костлявые пальцы судорожно бегают по шее, царапая ее не стриженными ногтями. Алые полосы одна за другой проявляются на коже, находя друг на друга в тщетной попытке снять хомут. — Она так изменилась, — шепчет голос неподалеку. — Заблуждаешься, Далия с самого начала была такой, — недовольный, до боли знакомый шепот. — Ох, — вздыхает, — а была таким милым ребенком в детстве. Задыхаясь, девушка все еще слышит чужие, давно опротивевшие, речи. Зачем они здесь? Чтобы посмеяться над ней? Чтобы указать на ее несовершенство и ничтожность? Все только и твердят ей, как же сильно она поменялась, да вот только всем все равно на то, что сделало ее такой. Чуждые невежественные людишки. Темнота тенетами заволакивает крохотное пристанище затворницы, а, взявшийся из ниоткуда, ветер тушит огни, погружая девушку в морозную тьму. Разве не забавно это зрелище? Запертая в темнице, она плачет от того, что никто не приходит ее спасти. Никто и не должен. Какая же она жалкая, раз решает выпить из флакона с этикеткой «Унизь себя», чтобы пролезть через крохотную дверцу в стене, единственно ведущую наружу. Ослепительно яркое солнце прожигает нутро насквозь, выворачивая внутренности наизнанку. Она снова вышла из своей комнаты к свету, такому необходимому, но такому болезненному. Укоряя себя за слабость, за невозможность отказаться от пресловутого тепла, разрушающего ее сердце, она шла вперед, пытаясь найти хоть кого-то. Какая разница, что вокруг нее пестрели дымчато-багровеющие гортензии и, прорывающиеся сверкающими клинками ввысь, красные сальвии? Какая разница, что небеса запятнаны кровью, а по воздуху плывет едкий запах гари? Далии важны только лица, что она видит перед собой. — Посмотри на нее! Наконец вышла из своей комнаты! — воскликнул обманчиво изысканный цветок, в сердцевине которого расцвело материнское лицо. — Лучше бы там и оставалась, — выплюнула огромная, переросшая всех присутствующих, мышь. — Все время ходит с постной рожей — какой с нее толк? — в чертах крысиной морды угадывались привычные эмоции сестрицы. — Что же нам с тобой делать, дорогая? — обеспокоенно пролепетал Мартовский Заяц, чей тон сквозил бабушкиным извечным беспокойством, которое, впрочем, умело прикрывало ее «Все всегда должно быть по-моему!». — Так ведь нельзя. С утра до ночи одна-одинешенька, только и делаешь, что смотришь в свой компьютер. Тебе нужно учиться, о будущей работе думать. Надо взрослеть уже, — еле сдерживаясь, «заяц» притопывал лапой. — Да оставьте ее в покое, пусть перебесится, — заявила «Соня», насупливая нос и обнажая клыки. — Может ее стоит отвести к Абсолему? — спрашивает пухлый близнец. — Хорошая идея! — подтверждает красноцвет. — О, с радостью отведу тебя, — поддакивает «Труляля». Цепкая хватка ложится на худые плечи девушки. Она вырывается, кричит, но все бессмысленно. Как и прежде, она слишком слаба. Через ноздри в естество проникает удушающий никотин. Нет того успокаивающего терпкого аромата табака, который поднимал ее сознание на поверхность здравомыслия. Осталась только гадкая вонь, оседающая смолами в легких. Спрятанная в клубах переливчато-красного тумана и восседающая на грибном гротескном троне, вальяжно развалилась толстая, обросшая жиром по бокам, грязно-коричневая гусеница. Кальян доныне привлекающий девочку своей загадкой и достоинством, казался уже взрослой девушке несуразной конструкцией, отвлекающей внимание от главного. От главного отвлекал и густой дым, что так старательно выпускал из омерзительно большого рта с почерневшими зубами «Абсолем». Все это, все, что она видела — было лишь иллюзией притворщика, что хочет выставить себя всезнающим и мудрым, в то время как сам является ничтожной букашкой. — И что же случилось на этот раз? — холодно и надменно спрашивает отец. Смотришь в его глаза и пытаешься найти хоть отблеск участия, но его нет. Будто бы ему все равно на жизнь своей дочери, все равно на ее здоровье, чувства, мечты. Единственное для чего он появляется в ее жизни, так это для того, чтобы оскорбить и унизить. — Вот, посмотри, она опять закрылась в собственной комнате и не выходит! Ничего не хочет! Оценки ухудшились! Мне почти каждую неделю названивает ее классная с просьбами что-то сделать с прогулами и не сделанными работами! — причитает близнец под ликом матери. — Да-да! — поддакивает другой. — А еще дерзит! Не помогает совершенно! Эгоистка, — шипит. Безразличное существо выдыхает в девушку очередную закрученную вязь смога, но и то обман. Стремительно равнодушие сменяется гневом, усыпая голову желваками раздражения. — Кто ты вообще такая, чтобы перечить матери, перечить мне?! Мелкая соплячка, еще не знающая жизни. Кем ты собираешься стать, живя так? Окажешься на улице без образования и денег. Кому ты нужна такая?! Горло душат веригами, слезами раздирают нутро. Так хочется защититься, закричать, плюнуть в толстомордого выродка, именующегося «отцом», но язык будто вырвали с корнем, наводнив кровью рот. — Смеешь смотреть на меня так, как будто ты выше! Кем ты себя возомнила? Не слушаешь меня, наверняка прокручиваешь проклятия в своей голове. Ты — никто! — взрывается он. — Запомни это! Это мой дом и ты должна слушаться меня! — животное-мужчина еще раз пробегается взглядом по, как ему мерещится, высокомерному и презрительному лицу, и кричит: — Хватит смотреть на меня так! — он рывком притягивает к себе кальян и швыряет его в Далию, оцепенело замершую на месте. — Тупорылое ничтожество! — тяжесть стекла и металла не ранит. Ранят только слова. Оказываясь на земле, девушка не спешит подняться. Она слишком устала. Пусть они говорят, что хотят, она же просто останется лежать на влажной земле. — Что ты делаешь?! — вскидывается бабушка-заяц. — Только я могу ругать ее! Понятно?! Никто из вас не имеет права ее трогать! — остервенело она оглядывает родственников. — С какой стати она имеет право делать это? — неслышно бубнит вдалеке мать-цветок. — Это вообще-то мой ребенок! Как же все это надоело. Надоела эта ругань и препирательства. Почему Далия не может просто исчезнуть, чтобы навечно смолкли тошнотворные голоса? Ее тело вбирает в себя сырая земля, оплетая конечности жилистыми лозами. На груди тяжкий груз, на глазах черное марево. Но все к лучшему. Она рада скрыться в недрах стихии, пусть и задохнется в ней же. Мир меркнет, но сладостный покой не приносит. Разлагаясь, фигура девушки заворачивается в тонкий зеленеющий стебель, что ползет сквозь толщу чернозема. Разрушая все на своем пути, росток выбивается из-под земли, оборачиваясь созревшим маком. Вдыхать воздух оказывается приятно, пусть Далия и стала растением. Впервые солнечные лучи греют лепестки, а не испепеляют их. Но свет без мрака, как день без ночи — так же пуст. — Кап, — что-то не так. — Кап, — и снова этот звук. Далия наклоняется цветочным станом, чтобы присмотреться получше, но тут же зажмуривается из-за капель попавших ей прямо в глаза. Чернильная капель падает на такую красивую кармином плоть, окрашивая ее в темный. Как печально, снова красота губится понапрасну. Утешая себя, девушка приговаривает: — А может это неплохой конец? Красивой цветок, красивая смерть… Забытье уже недалеко. *** А пробуждение не близко. Бредя посреди пустоши, юноша уже не обращал внимание на полупрозрачную землю под ним. В ней, словно насекомые в густом янтаре, хоронились воспоминания о былом. Они не приковывали мысли и сердца — сейчас он был свободен. Однако, лишний раз бросать взор на пережитки не хотелось. Было боязно снова утонуть в зыбучих песках злости и разочарования. Какой же ценой открылись глаза Риддла? Ценой разрушенного сада, раненых студентов, потери авторитета и, конечно же, ценой чужого страдания. Да, именно Далия подарила ему возможность ходить во сне столь легко — куда захотел, туда и отправился — и без всяких чудовищ подсознания. Он полностью осознавал себя спящим. Он видел, как девушка потеряла сознание от переизбытка негатива, видел, как она, будто развеянный пепел, исчезла, видел, как мир вокруг начал трескаться и разрываться на части, пока он не попал в одну из них. Время не текло, оно замерло. Шума и шумихи не было. Никто не тревожил юношу в течение долгого времени и он смог обдумать все, что хотел. Риддл боролся с собой, с желанием отпустить старые заветы и создать новые. Но он сомневался, точнее не знал, а насколько сильно ему нужно измениться? Как далеко он может зайти, чтобы стать лучше, но не потерять себя при этом? И кто же сможет ответить на эти вопросы? Он убеждал себя, что тревогу стоит отбросить безжалостно и беспощадно. С чего ему сдерживаться? Если он так боится расстаться с горечью в груди, то получается, что вся его личность и жизнь были выстроены на ней? Кто же он тогда? Человек? Или существо, сотканное из негативных эмоций и установок психики? Что если истиной окажется последнее предположение? Сможет ли он пережить это? И главное: что ему делать дальше с этим? Нельзя сказать, что это было страшно. О нет, это вселяло трансцендентный ужас, сковывающий каждую клетку неопытного тела. Эта грязь, эта боль, это мучение уже давно срослись с его сутью, став одним целым. Так куда же он без них? Куда же он без куска плоти и капли крови своей? Нет, нет, нет. Все эти сомнения нужно выкорчевать до корня. Риддл спешно подходит к красному цветку — единственному, что разрезало пустоту своим присутствием. Червонные небеса посылали сильные ветры, бьющие слабое растение по нежным лепесткам. Хотелось взять и укрыть его, защитив куполом ладоней, от бури. Но он не успел — цветок почернел и обмяк, припадая к земле, которая с радостью раскрыла для него объятия, уволакивая внутрь себя. И снова ничего… Как же так? Ни людей, ни животных, ни природы, ни городов — ничего. Нет! Ему нужен кто-то рядом. Хоть кто-то! Как же он продолжит путь, будучи обреченным на одиночество? Он же так… впадет в безумие. Внемля его мольбам, благодатная почва рождает мощное белое дерево, кронами уходящее ввысь. Источая мягкий свет, оно прогоняет резь красно-оранжевых оттенков из сознания. Одинокость уходит, оставляя место для тепла и уюта. Кладя руку на молодую кору, Риддл с облегчением выдыхает. На душе становится легче. Лишь погодя он замечает чье-то присутствие, скрытое за древом, обходя которое, встречает знакомое спящее лицо. Она опять помогла ему? Отпустила его грехи, приняв на себя, пусть ее и никто не просил? «Если тебе будет трудно, — тяжело выдыхает она, — то я помогу, хорошо?» — далеким эхом звучит ее голос. Говорила ли она правду? Она действительно поможет? Может, она сказала это впустую, чтобы разбудить его? Риддлу хотелось бы верить, что она действительно сдержит свое обещание, потому что быть один на один с внутренними демонами — слишком страшно, чтобы решиться на это вновь. *** Заблудившись в собственных мирах, можно ли найти дорогу домой? Ворочаясь в уме, словно больной в смирительной рубашке, я яростно прорывалась сквозь еще не остывшие образы и видения. Грудь опаляло огнем, а на язык ложились проклинающие заклятия. Мутные, грязные сны не желали отпускать меня из своих алчущих рук. Будто вечность страданий была ниспослана мне в эту ночь, забывшую о времени. Глухие «подводные» голоса начали затекать в уши тонкими ручьями, что разрастались по зову моей воли. Женщина и юноша. Незнакомец и знакомый. Лучше притвориться спящей и послушать тайно. — Дорогой, как же такое могло произойти? Когда директор позвонил, чтобы сказать, — высокий поставленный голос звучал сбивчиво, — что у тебя случился оверблот, я ему не поверила. Я же тебя знаю. Так что же случилось? Не молчи, мне нужно знать правду, — требовала, полагаю, мать Риддла. — М-м, — собирался с мыслями тот. — Я просто устал. Переутомился. Столько дел навалилось, — стал говорить, но недоговаривать, — организация праздника в честь Осеннего Равноденствия, предстоящее соревнование по магифту, дисциплина среди студентов, — перечислял, чтобы сбить со следа правды, но это сработало по-другому: матушка, услышав то, что желала, зацепилась за последнюю фразу: — О! Я так и знала! — воскликнула на эмоциях она. — Наверное, тебе было тяжело управиться с подросшими студентами — чем старше становятся, тем тяжелее их контролировать. Уверена, ты старался, как мог, но, — в каждой бочке меда безусловно есть доля дегтя, — все же не стоило так перетруждаться. Я наказывала следить за своим здоровьем. Так почему ты проигнорировал меня? — с укором спросила она. — Прости, мама, — все, что он может сказать в ответ. Действительно, а что еще говорить? Не может же он огорошить ее тем, что она — плохая мать, тиран и невротик, загубившая его детство и юность, и до сих пор держащая его в ежовых рукавицах так, что он не может жить счастливо? Такое расскажешь только в пылу ссоры или много опосля, когда минует не один год. Сейчас же он находится под ее прямым влиянием, а потому старые раны будут еще долго бередиться. — Я больше не допущу подобной оплошности. — Хорошо. Я верю тебе, — настроение улучшилось. — Теперь займемся твоей спасительницей. Юная леди, можешь больше не претворяться спящей. Я давно заметила, как подрагивают твои веки и как участилось твое дыхание. Эх. Придется позволить своим очам лицезреть сей бренный свет снова. Пелена сходит с глаз и перед ними предстает лицо молодой женщины, которая по-прежнему свежа и хороша собой. Именно от нее Риддл унаследовал алые волосы. А вот глаза другие — ее были золотистого цвета, будто разлитое по дискам золото. Она казалась такой живой, наполненной теплом лета и красотою осени, что не верилось в то, что она могла этот жар жизни использовать для того, чтобы обжигать им других людей, особенно своего сына. Риддл по сравнению со своею родительницей выглядел, как потухшая свеча. Когда она погашена — бела, когда горит — красна. Нет постоянства. То сдерживается, то взрывается. Кое-кого, впрочем, мне напоминает… — Доброе утро, — хрипло выдавливаю я. Привстать на локтях, чтобы занять положение полу-лежа, не получается. Тело онемело и стало недвижимо, как усопший в объятиях савана. — Ох, моя милая, ты совсем плоха, — нахмурилась женщина. — Что же за время такое? Дети берут на себя слишком много и доводят себя до тяжелого истощения! — она подняла с пола увесистую сумку и поставила ее на колени, принявшись что-то искать. — Не беспокойся. Я помогу тебе, — вытащив огромный неограненный кусок черного камня, она поставила его на тумбу возле койки, на которой я лежала. — Подожди еще немного, — правую руку она положила на мой лоб, а левую на камень. Видимо, она собиралась собрать «пятна» с меня и заключить их в минерале. — Это же lapis renascentiae! — не веря глазам своим, парень оценивающе оглядел диковинку. — Что… это? — выдыхаю я. — Очень редкий магический камень, способный поглощать огромное количество негативной энергии и превращать ее в созидательную, — поясняет Риддл. Ого. Оказывается, существуют и подобные вещи. Получается lapis-как-то-там может самоочищаться? Это невероятно. Не могу представить сколько должно стоит данное сокровище. И, прошу заметить, это не банальная игра слов, это взаправду сокровище, учитывая то, к чему приводит накопление негативной энергии. — Дети, — строго произнесла мама Риддла, — я вас слышу, — она сощурила глаза, смотря то на меня, то на сына. — Извини, — коротко выдает парень и смолкает. Я вторю ему. Женщина закрывает глаза, сосредотачиваясь на исцелении. Энергия внутри меня начинает бурлить, взрываясь пузырьками, леденящими нутро. Подобно цунами, скверна растет и в ширь, и в высоту, проникая в каждую клетку тела. Обессиленная доныне, а сейчас и вовсе придавленная непреодолимой тяжестью, я кашляю. Комковатая мокрота собирается у преддверия рта, грозясь выйти из берегов и затопить чернотою белое одеяло. С трудом, но я подавляю порыв, давясь вязкой слюной. Межбровье сковывает острой болью с привкусом холода. Медленно, нехотя, поддаваясь чужой воле, гниль утекает из меня в камень, проходя через целительницу. Тени на ее лице очерчиваются, выдавая напряжение. Челюсти сжаты, губы — одной скрипящей струной. Не отрывая взора, я наблюдала за тем, как тонкий светящийся флер окутывает руки женщины. Поток черный, поток неповоротливый, словно старуха, привыкшая к оцепенению, вяло следует по каналу к пункту назначения. Магический камень радушно, словно родное дитя, встречает его, зазывая все ближе и ближе к себе. Процесс очищения был медленным и утомительным, но он оправдал все ожидания. Сейчас я могла вздохнуть полной грудью и пошевелить затекшими конечностями. Все существо мое было невесомым, а дух, главное, дух был радостен и благ. Былое отошло в прошлое, а будущее уже не страшило. Было просто… хорошо? Да, хорошо. — Большое спасибо Вам, — облокотившись о спинку кровати, я в благодарности склоняю голову. — Пожалуйста, — так же благодушно отвечает мне женщина, пряча минерал обратно в сумку. — Изначально я планировала очищать Риддла с помощью lapis renascentiae, но, как оказалось, — она послала легкую улыбку сыну, — он в этом не нуждался, потому что ты, — теперь уже она улыбнулась мне, широко, — переняла весь негатив на себя. Как взрослой, мне бы стоило тебя поругать, но, как мать, я не могу это сделать, так как благодарна тебе за спасение Риддла, — искреннее чувство матери передалось и мне, разливаясь по сердцу приятным теплом. Хотелось забыть про все ее недостатки и заскоки и просто порадоваться вместе. Ха, наверное, именно так и попадаются в ловушку манипулятивных отношений. Сначала «горячо», потом «холодно». — Ты не побоялась противостоять почерневшему магу и, более того, взять на себя его негатив! Это поистине достойно похвалы! — признаюсь, это заставило меня покраснеть и отвести взгляд куда-то в сторону. Как-то не по себе от стольких слов, услаждающих, но не дающих сохранять трезвость рассудка. Надо собраться. Я ведь спасала Риддла по личным причинам, а не из-за огромного желания «помочь ближнему». Не стоит забывать первоначальную цель. — Это и правда было страшновато, — сказала я первое, что пришло на ум. — Еще бы! На самом деле после подобного мало кто выживает, потому вы оба — исключение. Ох, — внезапно ее настрой меняется, — нужно будет поговорить с директором на этот счет. Они, — выделяет это слово, — не должны заинтересоваться вами, — и прижимает ладонь, согнутую в кулак, к губам, шепча глухие слова. Кто же ее так взволновал? Определено, это связано с теми, кто следит за порядком в магическом мире. Полиция? Магическая полиция? Министерство магии? Честно, я никогда не запоминала лорную информацию, когда проходила игру. По большей части меня интересовали персонажи, их взаимоотношения и гача — адское орудие азиатов, которое подчинило и меня. Потому сейчас у меня нет никаких догадок относительно того, что за «они» и к чему может привести то, если «они» обратят свое внимание на нас. Еще одно напоминание о том, что нужно вскорости начинать «подтягивать тылы»: изучать мир, читать историю, знакомиться с политической и экономической системой в разных странах, да даже с самими странами мне только предстоит познакомиться. О боги, сколько же работы меня ждет? — Ладно, — оживляется женщина, сбивая меня с торопливого бега мыслей. — Все дела я решу, а пока хочу убедиться, что с вами все будет в порядке. Такого больше не должно повториться, это понятно? — одевая привычную ей строгую маску, она оглядывает нас с немой угрозой. — Далия, — звучание моего имени заставляет что-то внутри всколыхнуться, отчего я резко поднимаю взгляд на собеседницу, — я попрошу тебя и впредь помогать Риддлу по мере своих возможностей, — сильное заявление. — А ты, Риддл, я надеюсь будешь присматривать за Далией. Все же, ей придется учится в юношеском колледже. Это не легко. Сейчас такое время… — хотела бы продолжить, но не стала, задумчиво ведя головой. — В общем, вам лучше держаться вместе. Особенно после того, что случилось. Хорошо? Искоса я поглядываю на Риддла, который ровно так же поглядывает на меня. Неловкость сквозит между нами, но былой настороженности нет. Чуть приподнимая уголок губ, я говорю: — Что же, полагаюсь на тебя, Риддл, — по какой-то причине дружелюбная улыбка вновь переходит в зловещую ухмылку. Парень хмурится в ответ, но колкостей я не слышу. — Хорошо. Я сделаю все, что в моих силах, — и смотрит на меня, как затравленный зверь. Дорогой, я не такая ужасная, какой могу показаться. Мы с тобой еще найдем общий язык, я уверена. — Прекрасно, — довольно заключает… Как же я могла забыть, что до сих пор не спросила ее имени? — Мэм, — обращаюсь я. — Можно узнать ваше имя? — глаза лишь на мгновенье округляются, но затем возвращаются в обыкновенное положение. — Ах, да, конечно. Меня зовут Лукреция Роузхартс, — еле успевает представиться женщина, как в лазарет, шумно распахнув двери, влетает Гримм и, найдя меня сверкающими синими глазами, несется в мою сторону, как бык на красную тряпку. — Эй, что ты творишь?! — слышится знакомый голос. — Подожди! — и второй, уже девичий. — А-ха-ха-ха! — ржет, как не в себя, кот. — Никто не остановит меня от проведывания моего слуги! — и запрыгивает на мою кушетку, заставляя ту смачно провалиться вниз, заскрипев. Н-да, цирк не уезжал и клоунов с собой не планировал забирать. Хотя… что это я? Пусть дурачатся. Мне и правда приятно, что они пришли меня проведать. — Это твой фамильяр? — спрашивает Лукреция, с опаской глядя на демона. — В каком-то смысле, — отвечаю я. Вытаращив на меня свои глазоньки, чудо чудное смотрело и дивилось, видимо, тому, почему я не валяюсь в забытье. — О, а ты выглядишь бодрее, чем я ожидал, — как-то разочарованно произносит кот, распрямляя спину и вставая на задние лапы. — А ты будто и не рад? — спрашиваю с хитрецой я. — Ха! Как господин может не подумать о здоровье подчиненного? — переводит тему. — Будь благодарна за такую милость! — ожидая похвалы, он обнажает зубы в улыбке. Рука, уже было потянувшаяся для того, чтобы его погладить, замирает. Не думаю, что это уместно. Он ведь не обычный ручной питомец. Но от решения дилеммы «гладить-или-нет» меня спасает несравненное трио, которое врывается в комнату вслед за Гриммом. Задорная улыбка Раисы при виде меня стала еще шире и теплее. Она тут же подбегает ко мне, чтобы обнять: — Далия, как я рада, что с тобой все хорошо! — неловко потянувшись к ней навстречу, кладу руки бережно и осторожно ей на спину, боясь надавить слишком сильно. Сколь непривычен был этот простой жест, настолько и приятен. — Ты не приходила в себя сутки! Мы уже не знали, что делать, — рассказывает Рая, положив голову на мое плечо. — Хорошо, что мадам Лукреция смогла помочь тебе. — Да, — говорит Лукреция, — я очистила Далию от скверны, которую она переняла на себя. Но, — встает она со стула, беря в руки продолговатую сумку, — это не повод расслабляться. Я обращаюсь ко всем вам, — она оглядывает собравшихся. — Магическое очищение устраняет лишь последствие проблемы, а не ее источник, — надевает сумку на плечо. — Помните, «чисто не там, где регулярно убираются, а там, где не мусорят», — делая последние поправки в образе, она обращает взор лучистых глаз на сына. — Мне уже пора. Через два часа я должна быть на деловой встрече с домом Риган. Потому на этом я вас оставлю. Наверное, вам не терпится обсудить произошедшее друг с другом. И, Риддл, помни о том, что я тебе говорила, — один взгляд красноречивее любых слов напоминает о том, что перед нами не просто заботливая мать, но авторитет. — Хорошо, — кивает в знак согласия парень. — До встречи, — Лукреция смотрит уже на нас, — надеюсь в следующий раз мне удастся получше узнать друзей Риддла, — и останавливается на мне. — До свидания, — хором мы прощаемся с госпожой Роузхартс, удаляющейся под громкий стук каблуков. Отстранившаяся от меня Рая, продолжает сидеть подле меня, держа за руку. В нерешительности ЭДьюс стоят чуть поодаль. — Ты больше не взрывоопасен? — резко переключается кот на Риддла, погрузившегося в раздумья. — Нет, — влекомый звуком, юноша приходит в себя, спокойно отвечая Гримму. — Ну и славно! Не хотелось бы видеть ту страхолюдину, которой ты стал, вновь! Бр-р, — кривится Гримм, вальяжно располагаясь у изножья постели. Немногие, видевшие оверблот Риддла, напрягаются: Эйс в недовольстве морщит лицо, Дьюс украдкой поглядывает в сторону, перебирая пуговицы на манжетах, а виновник происшествия нервно поджимает губы и сжимает одеяло. — Я… хочу извиниться, — начинает Роузхартс, — перед всеми вами, — он поднимает глаза, подернутые легкой моросью, на нас, — Я был слишком суров. Сам наказывал вас за нарушение правил, но сам же и перешел грань, когда потерял над собой контроль, — серые потухшие огоньки бегают от одного лица к другому. — Надеюсь, что еще не поздно получить ваше прощение. Уже сейчас мне хочется подбодрить Риддла, воодушевить, заставить поверить в то, что он сможет справиться с последствиями почернения, что он, на самом деле, сможет измениться. Однако я молчу, позволяя высказаться другим. — Меня интересует только одно, — хмурится Эйс, скрещивая руки на груди, — собираешься ли ты что-то менять? Толку-то от слов, когда все останется по-прежнему. Потому я спрашиваю, — останавливается, выдерживая паузу, — что ты собираешься делать дальше? Признаться, иногда Эйс удивляет мудрыми рассуждениями и благоразумием, пусть оно и проявляет себя в одном из десяти случаев. То же самое, что он говорит сейчас, я бы сказала, будь я на его месте. — Не могу не согласиться с Эйсом, — вступает Дьюс в разговор. — Вам, — он сохраняет учтивый, но настойчивый тон, — следует серьезно изменить подход к правлению. Хочется сказать: «Посмотрите, какие молодцы! Мои дети!». Я правда очень горда за то, что они не боятся выступать против старосты. Еще больше я рада, что из всех возможных студентов компаньонами главного героя — а значит и нашими с Раей — стали эти парни. Да, оба бедокурят и дурят, но они действительно хорошие. Ох, сейчас пущу сердобольную материнскую слезу. — Понял. Я обязательно учту свои ошибки, — вздыхает Риддл. — Пересмотрю законы, расписания, наказания… — алая макушка сникла, закрывая волосами лицо парня. Но мне и не нужно было видеть его, чтобы сказать, что он растерян и не знает с чего начать. — Кхм, — прочищаю горло, привлекая общее внимание, — я надеюсь ты не забыл про торжество в мою честь? — бесстыдно улыбаюсь я, щуря глаза. — Думаешь, я забыла, что сказала тебе перед тем, как потеряла сознание? Светлые брови взмывают вверх, пока я содрогаюсь от нескрываемого смеха. — Ну ты же не откажешь своей спасительнице? — надавливаю я. — Между прочем, матушка просила тебя помогать мне. — Не думаю, что под помощью подразумевалась организация банкетов, — присвистнул Эйс, но идею, судя по довольной физиономии, оценил. — Какая же ты наглая, Далия! — смеется вместе со мной Гримм. — А как иначе? Наглость — второе счастье! — тут уже и Рая присоединяется к веселью. — Ладно-ладно, я все устрою — легкий смешок слетает и с губ Риддла. — Ты действительно заслужила. Думаю, это будет хорошим способом извиниться и перед студентами Хартслабьюла. — Конечно. Не знаю сколько времени прошло, пока каждый из нас смог поделиться своей версией произошедшего на дуэли. Эйс и Дьюс получили незабываемый опыт встречи с монстром, почти что победили его. В шутку я сказала, что им подойдет работа охотников на почерневших магов — опыт уже имеется. И хоть это и были пустые слова, что-то заставило меня, произнося их, крепко задуматься над тем, что же действительно представляют из себя «охотники на нечисть». Эту мысль я не смогла отпустить ни когда квартет покинул нас, ни когда нам с Риддлом принесли обед. Лишь когда новые — старые лица показались в палате, я отвлеклась. Интересное и странное сочетание: Кейтер Даймонд, Трей Кловер и Артур Хэйвен. По другому: хитрый лис, заместитель и оппозиционер — как в уме окрестила их я. При приближении названных я подобралась, будто ожидая очередной стычки. Но, конечно, ее не произошло. — Как вы тут? — спросил в привычной игриво-равнодушной манере Кейтер. — Вижу, — он посмотрел на меня, отчего я напряглась. После всех сказанных мною слов, я ожидала ответную неприязнь, но ни в одной черте его лица я не могла найти хоть намек на раздражение. Незамутненным, но внимательным взглядом он встретился с моим, не стремясь обрывать возникший зрительный контакт, — посещение госпожи Роузхартс пошло вам обоим на пользу. Не зря она считается первоклассным целителем! — рыжий усмехнулся. — Да, она очистила Далию от скверны с помощью lapis renascentiae, — выдал все как на духу Риддл. Три пары глаз округлились, уставившись на меня. — Да один камень не меньше миллиона мадолов стоит! — ушел в подсчеты Даймонд, судорожно тыкая по экрану телефона. Да… Дорогая я женщина… — Ха, — хмыкнул Артур, — меньше от самого известного лекаря в стране я и не ожидал, — подав голос, мой сообщник привлек внимание Риддла. Недолгий, но полный противоречий взгляд был послан бывшему старосте, на который тот ответил лишь интересом и ожиданием. — А как вы? — решаю подать голос. — Не ранены? — если вспоминать, Кейтера неплохо так подкинули в воздух, после чего впечатали в землю. Про Трея и говорить нечего: весьма заметные пятна, словно отпечатки окровавленных цветков ипомеи, осыпали не только шею, но и не прикрытые одеждой руки. — В целом — неплохо. Госпожа Глория осмотрела нас, но не нашла серьезных повреждений, — отчитался Кейтер. — Правда из Трея все же пришлось вытаскивать шипы роз… — Это мелочи… — Трей пытался успокоить закипающего Риддла. Потупив голову, парень впился взглядом в собственные руки, что продолжали мучить бедное тонкое одеяло. — П-прости, — выдавливает он. — Прости, я не хотел этого. Не хотел вредить тебе, Трей. Не хотел вредить тебе, Кейтер. Я никому не хотел вредить, — из-за плотно-сжатых челюстей звук выходит плоским и хриплым. — Я не мог себя контролировать. Не осознавал себя… — Все хорошо… — вступается Кловер. — Нет! Все не хорошо! — взрывается Риддл, вытаращив мокрые глаза на друга. — Я чуть не убил тебя! Если бы не Далия, то я бы задушил тебя! Понимаешь?! — крик вырывался из юного тела с изломами и выпадами вперед. — Я понимаю… — в противовес громкому Риддлу, Трей говорит очень тихо. — Да ничего ты не понимаешь! — не унимается парень. — Ничего! — голова резко опускается вниз, словно нитки, на которых она держалась, разрубили. — Раз за разом, — он переходит на шепот, — ты говоришь, что все хорошо… Всегда. Думаешь мне от этого лучше?! Нет! Я ждал, когда ты начнешь говорить. Все это время. Одновременно с тем, как я желал, чтобы ты беспрекословно меня поддерживал, я хотел и того, чтобы ты отчитал меня! Сказал, что я не прав, сказал, что я перегибаю, сказал хоть что-то… Чтобы направить меня. Но ты молчал, соглашаясь со мной. Почему?! — бледная кожа заливается красной краской. Не ожидая услышать подобное, Трей замирает на месте, то открывая, то закрывая рот, не в силах подобрать подходящих слов. — Я пытался… нет… я просто… — пытается объяснится Кловер, но не может собраться. — Да просто скажи это! — встреваю я. — Ты ведь поступал так, потому, что старался сберечь Риддла, — он отвлекается, чтобы посмотреть на меня. — Вы же друзья, не чужие друг другу люди. Поговорите, наконец! — мою своеобразную поддержку воспринимают разве что Риддл и Трей, а вот Артур и Кейтер втихую посмеиваются, стоя в сторонке. Ага, ну смейтесь. Не вы наблюдали их годовое недопонимание, пребывая в воспоминаниях Риддла, как это делала я. Уже больно смотреть на попытки Трея уберечь Риддла от него самого. — Риддл, — начинает Кловер, — я правда не знал, что тебе требовалось мое мнение. Как и сказала Далия, своим молчанием я пытался помочь тебе… Зная то, сколько тягот на тебя свалилось, как тяжело тебе пришлось… я боялся, что, если буду тебя критиковать, то сломаю тебя. Прошу, пойми меня. — Конечно… я понимаю… я все понимаю, — Риддл спрятал лицо за ладонями. Конечно, он понял намерения друга, но от этого легче не становилось. Ему нужно было выплакаться и успокоиться. Выразительно выгнув бровь, я кивнула Трею в сторону Риддла, мол «иди утешь его». Не решаясь последовать моему совету, он топчется на месте. Что, наши парни не могут в нежности? Мне и тут помогать? Встав с кровати, я подошла к Трею, который смотрел на меня, как на черта, повстречавшегося на перекрестке. Ну-ну, знаете, я тут для вас стараюсь. Взяв его за руку, благо он не сопротивлялся, я повела неловкого парня к Риддлу. Когда тот поднял на нас заплаканный и недоуменный взор, я разжала хватку. Встав между парнями, я заговорила: — Дорогие мои, давайте вы дружно обниметесь, пожмете друг другу руки и пообещаете, что впредь будете искренни. Хорошо? — я строго осмотрела каждого. На смешки с другой части комнаты я старалась не обращать внимание. — Я знаю вам сложно, патриархальное воспитание и все такое, но кроме нас с вами, ну и, — я кивнула в сторону двух улыбающихся лиц, — их, никого нет. По какой-то причине моя речь никого не воодушевила. — Парни, ну подыграйте мне, а? А-то я начинаю чувствовать себя дурой… — смутившись собственного порыва, я отвела взгляд в сторону. По глухому молчанию я уже и не ожидала ничего, но, к моему удивлению, на мою руку легла чужая, мягко и аккуратно. Повернувшись к Риддлу, я увидела его стушевавшийся вид. — Тогда ты первая, — сказал он. Нет, к этому я не готова. Вот знаете, раздавать другим советы легко, а самому следовать им уже другое. Хотя, что мне еще остается? Я ведь начала это. Вздохнув, я присела на край кровати и приобняла парня за плечи. Подобно мне несколько часов назад, парень так же осторожно положил руки мне на спину. Кажется, объятия скоро войдут у меня в привычку. — Так, — сказала, чуть отстраняясь, — а ты чего стоишь? — обратилась я к Трею. Если думаешь, что эта участь тебя избежит, то нет! — Иди сюда, — свободной рукой я тяну Кловера ближе. Тот смиренно вздыхает с легкой улыбкой и присоединяется к нам. — Эй! Я тоже хочу! — послышался радостный голос Кейтера, а затем и его шаги. Незамедлительно он исполнил желаемое, запрыгнув на кровать с другой стороны. — Кейтер, ты так кровать сломаешь! — завопил Риддл. — Да ладно тебе! Я не такой тяжелый! — парировал тот под скрип кровати. Не сдержавшись, я прыснула. Вслед за мной послышались и другие смешки. Воздух наполнился беззаботным смехом. Вот бы он не кончался… *** Отнюдь, не было ничего неординарного в том, что Риддл находился на кухне Хартслабьюла. Пусть он и был человеком занятым настолько, что на сон и еду времени было отведено ничтожно мало, ему все же приходилось отвлекаться от дел своих и идти готовить завтрак, обед или ужин, ведь он придерживается, или уже — придерживался, строгой диеты. Следовать правилам и оставаться верным порядку всегда было нелегко, особенно нелегко это в условиях разнузданности и распущенности, коими страдала подавляющая часть человеческого общества. Поступление в колледж Ночного Ворона показало это ясно и четко. При первых днях учебы Роузхартс отметил, что и в столовой, и в ресторане Мостро Лаунж предоставленный ассортимент блюд был сплошь из тяжелых видов мяса, кислых до едкости в желудке соусов и переслащенных маслянистых булок. Понятно стало сразу — здесь он питаться точно не будет! Потому оставалась только изо дня в день отдавать драгоценные минуты на «домашнюю» проверенную кухню. Все было любо в этой комнате: и гарнитура цвета красного дерева, и небольшое, но свободное — потому что организованное — пространство и уютный стол с приставленными к нему округлыми креслами. Обои, которыми выстланы стены — мука из грецкого ореха, а полы — россыпь молотых кофейных зерен. Привычно было все: мебель, стоящая на своем месте, посуда, припрятанная в непроницаемых шкафчиках, расписание о дежурстве по кухне и по покупке продуктов, висевшее на холодильнике. Лишь одно было чужеродным, диковинным — хрупкая девичья фигура позади Риддла. Расположившаяся на стуле и прижавшая вяло скрещенные ноги к груди, Далия водрузила на колени громоздкий том «Свода законов Червонной Королевы». Из-за бархатного бордового переплета книги виднелась половина от лица — нахмуренный лоб и внимательные глаза, вчитывающиеся в текст. Потому, когда та подняла взгляд, играющий легкой озерной рябью, прямо на парня, тот вздрогнул и, прокашлявшись, проговорил: — Если ты не собиралась помогать с приготовлением пирога, то зачем вызвалась помочь? — и тотчас задался вопросом «А зачем я это сказал?». Он не хотел ее в чем-либо упрекнуть, но, к несчастью, слова и интонация, с которой они были произнесены, выдавали напряжение юноши. Недолго раздумывая, девушка неловко, но по-свойски улыбнулась одними глазами и сказала: — Для того, чтобы поднимать тебе настроение, — и отвела взор. Подумав, что разговор окончен, Риддл вернулся к готовке. Еще раз сверился с рецептом клубничного пирога и, не найдя в нем пункта «Добавить устричный соус», решил положить его на глаз. Все-таки сам Трей, не абы кто, а профессионал в кулинарной сфере, по совместительству являющийся лучшим и, пожалуй, единственным настоящим другом Риддла, посоветовал добавить соус для придания выпечке «изюминки». Роузхартсу же хотелось сделать все в лучшем виде, чтобы вина за причиненные всем неудобства была полностью заглажена. — Вот, — Далия подала полный воодушевления голос. — Что ты сейчас делаешь? Риддл посмотрел на девушку, затем на чашу от миксера, где покоилось тесто, а затем снова на девушку. — Что ты имеешь ввиду? Я готовлю, — резче, чем нужно ответил Риддл, за что сразу пристыдил себя. Уже второй раз он грубит. Она же просто спросила его, так почему это вызывало такую бурную реакцию? Она ведь не пыталась его задеть или подколоть, просто поинтересовалась… — Нет. Я про то, что ты сейчас держишь в руке, — ее взгляд метнулся к небольшой бутылке с вязкой темно-коричневой жидкостью. — А что с этим не так? Я собираюсь добавить устричный соус в пирог, — Риддл старался держаться уверенно, но с каждым словом ему становилось все более неловко, возможно оттого, что он и сам сомневался в том, следует ли добавлять столь специфичную добавку к сладкому. Будто лисица, что увидела добычу, Далия обрадованно произнесла: — Не стоит этого делать. Так ты только пересолишь его, — а глаза, лисьи, посмеивались, но тихо, так чтобы не спугнуть «кролика». — Не может такого быть! — возразил Роузхартс, полностью отдавшись разговору с Далией и позабыв о готовке. — Трей сам посоветовал добавить устричный соус к пирогу! — вперил руки в бока. Голова качнулась в сторону, позволяя пшеничным волосам упасть на лицо. — Он пошутил, — задумчиво проговорила она. Если вспоминать, то Кловер и правда был в приподнятом настроении, когда рассказал о кулинарном «секрете» Риддлу. — Нет. Он не мог меня обмануть, — юноша совсем не хотел признавать то, что Трей мог так поступить с ним. То есть, Риддл прекрасно понимал, что, скорее всего Далия была права и это было всего лишь шуткой, однако, Риддл поверил в эту шутку и из-за этого мог совершить фатальную ошибку. Это сильно огорчало. — Он и не обманывал, — девушка пожала плечами. — Наверное, подразумевалось, что все должны понимать в чем «соль» шутки, однако… Думаю, у него просто такой юмор? — уж кого, а Далию в качестве защитника выбирать точно не стоило. Миссия «Спасти репутацию Трея» была провалена. — Слушай, — посмотрела она на Риддла, когда тот покрылся легким румянцем, а на переносице залегли морщины, — это же пустяк. Не принимай это близко к сердцу. Риддл согласился с ней. Дело было пустым и не стоило его тревог. Нужно быть проще, ведь так? Удовлетворившись спокойствием юноши, Далия снова повеселела: — Ну что? Увидел, какая я полезная? — сощурив глаза, она взглянула на старосту. — Плакал бы наш тортик, если бы меня здесь не оказалось. «Будто только для этого момента и явилась сюда», — возникла мысль в сознании Риддла и тут же исчезла. — Да, большое спасибо, — он поблагодарил девушку, возвращаясь к приготовлению пирога. Но, подумав, решил уточнить: — Все остальное без изменений? — Ага. Следуй рецепту и все получится, — посоветовала Далия. Каждый занялся своим делом: Далия продолжала изучение законов Хартслабьюла, делая пометки в тетради, которую ей любезно одолжил Риддл, а он сам готовил клубничный крем. Смотря на стремительные круги, что описывали венчики, перемешивая темно-малиновую массу, парень крепко ушел в раздумья. Прокручивая вспоминания о прошедших четырех днях, он не мог поверить в то, что он стал жертвой очернения. Он — пример для подражания, он — воплощение порядка и структуры, он — лучший из лучших — как такой, как он мог потерять над собой контроль? Вся его жизнь зиждется на строгом соблюдении расписаний и планов. С детства он приучен к дисциплине и самоорганизации. Казалось бы, раз все и так было расставлено по полочкам и по рядкам, то откуда взялась та сумятица и неразбериха, что творилась в его сознании? Стальными иглами раздражение впивалась в тело юноши, заставляя того замереть и затаить дыхание. Может, если он прислушается, то услышит хоть что-то внятное из глубин подсознания? Нет. Не сработало. По-прежнему разрозненные идеи, мысли, образы и ведения скрежетали о внутренние стенки его разума. Чем дольше он наблюдал за неудержимым потоком, тем удачнее становились его попытки ухватиться за некоторые из воспоминаний. Когда же это у него получилось, а взор застелили эфемерные картины прошлого, он с удивлением обнаружил, что видит не себя, а Далию. Это было ее воспоминание. Возможно, это какой-то побочный эффект от слияния их сознаний. Она тогда сказала, что повидала многое из прошлого Риддла. В свою очередь, он видел кое-что из прошлого Далии. Но об этом Риддл умолчит, не расскажет ей. А смысл? Ему бы не понравилось, если бы кто-то копался в его прошлом, а главное прямо говорил об этом. Знаешь — тогда молчи. Не усложняй жизнь другому человеку. Посмотрев на сложившеюся ситуацию свысока, можно было бы заключить, что они оба на равных: и она знает слишком многое о нем, и он знает слишком многое о ней. Все честно. Вот только какая разница? Знания есть, а близости между ними нет. Получился странный случай: с одной стороны они понимали и знали, чего ожидать от нового приятеля, с другой стороны — были чужаками в сердцах друг друга. В этих отношениях было больше путаницы, чем ясности. Впрочем, как и в сознании Риддла на данный момент… Его не отпускала мысль о том, почему Далия решила спасти его. За столь короткое их знакомство Далия показалась Риддлу невыносимым человеком. Невыносимым своими колючими словами, своими вольными действиями, своими разъедающими чувствами — одним существованием своим. Однако, она не была настоящей «грешницей», пусть он и называл ее так. Нет, она была чем-то иным. «Ходячий парадокс», «Противоречивый феномен» — эти наименования больше бы подошли ей. Заявляя, что хочет помочь, она разрушала все, что так бережно создавал Риддл. Выступая против него же, она защищала интересы студентов, но в то же время была настроена против них. Она была против всех, но за ней шли люди. Ее эгоизм тесно переплетался с альтруизмом, размывая грани между ними. Она наслаждалась болью, причиняемой юноше, но самую глубокую рану нанесла сама себе. Речи стремились к небу, а поступки к земле — как же понять подобную натуру? Каждый раз, когда Роузхартс задумывался о новой знакомой — а происходило это довольно часто — он сомневался в ней. Столько оскорблений, брошенных ему в лицо, столько утешений, посланных его уставшей душе… Что из этого было правдой, а что ложью? А может все — истина? Но как увязать в голове, как сплести в уме ее образ — такой безумный и пленительный, пропитанный горечью и свежестью — заземляющим бременем и окрыляющей страстью? В груди щемило. Эти ощущения, эти желания — их быть не должно. Далия была чернеющий бездной, что утягивала в свои глубины того, кто узрит ее. Хуже было лишь то, что сопротивляться зову не было сил. Вместо этого были силы броситься в неведомый омут с головой. Заплутавшие мысли нашли дорогу так же внезапно, как и потеряли ее — смотря на венчики, перемешивающие то, что уже давно не было нужды перемешивать. Сколько же простоял он так? Минуту, две, пять или, может, десять? Стоял ли он неподвижно, молча вперев взгляд в миксер, или же продолжал имитировать деятельность? Желая узнать ответы, он обернулся на Далию. Но ее совершенно не интересовало промедление Риддла и, уж тем более, она не ведала о его душевных метаниях. Пригревшись на солнце, она совсем расслабилась: тело стало свободнее, голова улеглась на плечо, а глаза чуть закрылись, едва сдерживая подступающую дремоту. Умиротворенный вид, умилительный облик — не скажешь по ним, не припомнишь ее отчаянные и яростные крики, срывающие голос в хрипоту, ее кривизну черт, опасно заостряющихся… ее окровавленные ноги, руки и шею. Признаться, Риддлу бы хотелось видеть Далию именно в ее «светлом» образе. Встречать ее улыбку, пусть и несмелую и неуверенную, но улыбку, глядеть на нее и замечать не пелену гнева, а добродушие, знать ее настоящую — такое желание поселилось в юноше. Но сможет ли он его осуществить? Время покажет.