It's ok to not be ok

В их мире даже самые ярые циники не могут отрицать существование родственных душ, потому что оно подтверждено. Истинность исследовали, показывали, изучали, доказывали ее наличие, даже проводили опыты над людьми, у которых она встречалась. Это не такое частое явление, но факт его существования неоспорим. И люди мечтают о такой любви, им хочется в эту сказку, неземную, но такую близкую и настоящую. Тем не менее у всего есть обратная сторона, хоть все и привыкли закрывать глаза на ее наличие. Чимин далек от цинизма, в нем мало чувств в принципе, но циником его нельзя назвать. Он честно считает, что истинность — это хорошо, прекрасная сказка, ставшая реальностью. Родственные души — фантастично, наличие человека, который идеально тебе подходит, с которым вы плотно сходитесь своими гранями израненных душ, — наверное самое поразительное, что может существовать в мире. Это все безумно чудесно и отлично подходит для книг, фильмов и искусства, но никак не для жизни в наших суровых реалиях. Редко в литературе найдешь описание жизни ребенка, который встретил истинного в три года, а потерял в тринадцать лет. Но Чимин именно такой, случай на миллиард, хотя статистики даже не существует, потому что вероятность совпадения подобных факторов крайне мала, но вот он, уникум, которому «повезло». Он слишком рано потерял Тэмина, еще до своей половой зрелости, до своего бунтарства. У его любимого и самого близкого человека был порок сердца, с таким в принципе долго не живут, врачи говорили, что сам факт того, что Тэмин прожил четырнадцать лет — то еще чудо. Пак не согласен, как бы жестоко и бесчеловечно это не звучало, он бы предпочел, чтобы Тэм-и умер при рождении, чтобы они не встретились на той чертовой детской площадке в Пусане, чтобы не было этих дурацких меток истинных на запястьях: переплетенных нитей, завязанных в узелок. Младший бы согласился забить все свое тело черными чернилами, а не иметь этот знак. Правда эта его мечта все же исполнилась, метка пропала через две недели после смерти его родственной души. Он оказался не прав, стало еще больнее без нее. Отвратительно пусто. Ужасно одиноко. Чертовски тяжело почти всю свою осознанную жизнь провести в вакууме, расти и понимать, что никогда никого в своей жизни не полюбишь так, как могут окружающие, как любил ты когда-то, хоть и не познал все прелести близости со своим человеком. Отвратительно понимать, что скорее всего не сможешь заниматься сексом без чувств, станешь демисексуалом, что достанется самый отвратительный дефект в современной психиатрии — дефект истинных, которые теряют своих любимых, которые живут без любви. Не только без любви к людям, близким, а вообще — к жизни в целом. Всю старшую школу и первые годы института Пак лез на рожон, ввязывался в самые лютые события, стремился к боли, страху и адреналину, чтобы хоть что-то почувствовать, кроме удушающей пожирающей изнутри пустоты. Он так давно не чувствует боли физической, но рана внутри все равно кровоточит, все равно воспаляется и незримо разрывает его на части. Но она стала привычна, естественна, уже не ноет, но от ее наличия где-то в глубине обитает безудержная тоска. Чимин такой не один, он знал, что так бывает, родственные души теряют, потому что люди смертны, но самое ужасное, что они внезапно смертны. Среди знакомых он не встречал потерявших, не встречал истинные пары, но зато это хотя бы не терзало его душу, что уже хоть какое-то везение. Но познакомился он с таким человеком неожиданно, на втором курсе в институте в меде, на факультете психиатрии. Чон Хосок — прям зарядка для всего и вся, он может подпитывать своей энергией города и страны, согревать всех вокруг, поддерживать командный дух в группе, но всегда предпочитал компанию отстраненного и тихого Чимина, его к Паку тянуло, ведь похожая боль сближает, что иронично выглядит в их случае. Хоби поступил на второй курс, хоть и был старше младшего на два года. Он вскоре рассказал, даже не проронив ни слезинки, что его истинная умерла в аварии. Только Чимину потом поведал, что она еще и была беременна. То есть больно ему было кошмарно. Чон почти два года жил в специальной клинике, выходил в ремиссию, проходил эмоциональную терапию. У Хосока хотя бы есть шанс еще получить любовь, он не так долго был со своей родственной душой, шанс открыться чувствам еще раз — велик. И Пак изо всех сил его поддерживал в этом, он искренне желал другу счастья. Но сам ни на что больше не мог надеяться, он проходил тестирование в этот центр реабилитация шесть раз, ему сказали, что с его случаем не работают, ему не могут помочь… Не каждый встречает истинного, многие и без него живут, многим он и не нужен, это вообще шанс на миллион, но Чимину, блять, чертовски повезло, как и Хоби. Они на этом и сошлись — нелюдимый Пак, с дырой в сердце, которая там навсегда, и яркий Хосок, который старательно лечит свою боль. Его девушка была прекрасной, она была старше, у них все было отлично, но авария никого не щадит. Хосок держится, плакал Чимину всего два раза — в один ее день рождение и в третью годовщину смерти. За десять лет дружбы — сильно. Они оба уехали в Сеул, нашли там работу и решили остаться, хоть атмосфера города и была пропитана спешкой и борьбой за место под солнцем. Чон хотел помочь несчастным детям, молодежи, ему хотелось пролить больше света на детей в столице, где они часто подвергались ужасному отношению от взрослых и сверстников, а Пак просто понимал, что здесь будет больше работы, большим людям нужна помощь, а он только в этом и полезен — в оказании психологической помощи. Чимин ушел в детскую психиатрию с головой, а Хосок решил, что не хочет работать в педиатрии, ушел в танцы, которые любил с детства, там он мог больше положительного дать людям, но и его медицинские знания полезны в этой сфере. Чон смог даже начать встречаться с девушкой через пару лет, она принимала его таким разбитым, потому что видела, как тот жаждет дарить любовь, которую не смог отдать. Ито Наоки понимала, что не будет самой любимой, но была не эгоистичной. Пак восхищался японкой, она стала ему хорошей подругой, девушка умела не только слушать человека, но и видеть его боль, то, о чем не говорят вслух, но безмолвно кричат. Она не решала проблемы людей, не ее специальность, Наоки скульптор, но она помогала разобраться человеку в себе и начать что-то делать в тяжелых ситуациях. К сожалению, в ситуации с Чимином она могла только быть рядом и поддерживать под локоть, чтобы тот окончательно не упал. Пак не нашел больше близких за пять лет после института и ординатуры, жил прекрасно один, иногда виделся с Хосоком и Оки, ему было комфортно и спокойно, он давно научился наслаждаться одиночеством, не пускать в личную жизнь случаи с травмированными детьми, переборол синдром спасателя. Точнее он так думал, пока однажды в начале апреля не встретил мальчика, с такой же проблемой, какая у него была в детстве. Эти глаза восьмилетнего ребенка, у которого не отняли родителей, не избили, не покалечили, но у которого забрали самое ценное, что было в его жизни, что вообще могло быть у любого человека, — любовь. В этих глазах Чимин видел свое отражение и это чертовски сильно надавило на все еще не затянувшиеся дыры в его душе, разорвало старые шрамы, окунуло с головой в тяжелое прошлое. Мин Чонгук чертовски упертый и сильный ребенок. Он рос без матери, но стал полноценным настолько, насколько может ребенок в семье отца-одиночки, а это огромное достижение для детей и их родителя. Гуки волевой и серьезный, в нем видна дурацкая, ненавистная Паком осознанность, которая появлялась только у детишек, которые много разносортного говна по жизни видели, но, к счастью, преодолели его удачно и вынесли из этого опыт. Это все говорило личное дело Мина-младшего и его эмоциональный портрет, его осанка и сила, с которой он сжимал свои маленькие кулачки от боли, которая его буквально разрывала изнутри, но он не мог понять, откуда она и что с ней делать. Сейчас мальчишке чертовски больно, так, что в пору кричать, но он держится и молчит, только смотрит волком и боится сорваться, удерживает взгляд на отце, будто напоминая себе, ради чего старается и терпит. Любовь к Юнги, папе мальчика, видна невооруженным взглядом, Чонгук заботиться о нем изо всех сил, но из-за этого не дает себе быть слабым и открыться до конца. Увидев эти глаза, прочувствовав чужой характер, Чимин наконец-то ощутил что-то кроме своей уже опостылевшей тоски к потерявшим — сочувствие и нежность к потерянному мальчику с такой же болью, с таким же раненым сердцем, которое ещё можно спасти полностью, в отличие от его собственного. И Пак руки в кровь сотрет, в клочья разорвет себя, но поможет Чонгуку.

***

Мин Юнги сидел у кабинета врача и ждал доктора, который был его последней надеждой. Его сын Гуки потерял истинного, такого он даже не читал никогда, поэтому вообще не понимал, как действовать и что делать, чтобы ребенку стало легче. Они были у нескольких врачей, те разводили руками и не могли ничем помочь, потому что никогда не слышали про подобные случаи. В итоге их все же направили к Чимину, тот часто работал с подобным, конечно, не со взрослыми, которые потеряли истинных, но с их детьми, с подростками, которые теряли любимых, с ребятами, которые теряли родителей, с самыми безнадежными, которым другие до этого почти не смогли ничем помочь. Слава Пака была сомнительной, тот был не самым приятным человеком в кругу врачей, но люди к нему приходили, чаще всего самые отчаявшиеся, дети его любили. Поэтому доктор Пак был единственной надеждой Юнги, но и она начала таять, когда Мин увидел остекленевший на пару секунд взгляд психотерапевта, направленный на Чонгука. От боли, с которой тот посмотрел на мальчика, стало не по себе, врач будто увидел что-то из далекой прошлой ужасной жизни, свой личный ад. Юнги почувствовал страх, но до последнего старался верить, что тот им как-то поможет. Хоть чем-то. Чонгук уже неделю не в себе, Юнги все перепробовал, но тот почти не говорит, не реагирует на окружающий мир. Гуки просто смотрит на отца с болью, обнимает и просит прощения, потому что тоже не знает, что делать с собой. Ему тоже страшно. Но сейчас он упорно молчит и смотрит куда угодно, только не на доктора, хмурит свои детские бровки и уговаривает себя не закричать от всего того, что его разрывает изнутри. — Могу я с тобой наедине поговорить? — внезапно попросил доктор Пак через несколько минут молчания после краткого рассказа Юнги. Не у родителя спросил, а у ребенка. Они уже обсудили всю ситуацию, Чимин прекрасно понимал, с чем имеет дело, но у Чонгука и у него разные характеры и типы личности, тот все еще безумно привязан к отцу, это неплохой якорь для отчаявшегося и потерявшегося во внутреннем аду ребенка. И это все нужно как-то использовать, но сначала стоит дать мальчику отпустить себя, объяснить, что с ним, раскрыть картину полностью, чтобы понять, сможет ли тот бороться, не опустит ли руки, а потом уже от этого отталкиваться. Юнги после вопроса посмотрел на сына и сжал его ладошку, взглядом спрашивая, хочет ли тот. Чонгук со слабой кривой улыбкой кивнул ему и высвободил свою руку, которая немного дрожала, что не ускользнуло от взгляда психотерапевта. Чимин отметил в планшете стилусом, что отношения между ребенком и родителем доверительные, оба готовы защищать друг друга в любой ситуации, что, к сожалению, сейчас мешало работе Пака, поэтому уход из кабинета Мина-старшего стал настоящим началом сеанса с Чонгуком. Пак присел на корточки перед мальчиком на диване в своем кабинете и начал их непростой разговор заново. — Привет, я твой врач — Чимин, просто Чимин, но давай считать, что это не так. Я не смогу тебя лечить, а тем более вылечить, — подвел итог Пак и протянул руку для знакомства. Ребенок вскинул глаза и из них резко потекли слезы, неконтролируемо, но все же пожал руку доктору, прежде чем хрипло из себя выдавить: — То есть так будет всегда? — не совсем ясно, что Чонгук имел в виду, но Чимин понимал его лучше всех, поэтому сразу сообразил, о чем тот. — Нет, не всегда будет так болеть, — доверительно прошептал старший, протягивая медленно ладонь, чтобы погладить несопротивляющегося ребенка по пушистым волосам, а потом стал перебирать их пальцами. Ему нельзя трогать детей без их разрешения, он нарушает протокол, но сейчас он уже больше не его врач. — Это пройдет, там внутри останется только пустота. Она пугающая, огромная, будто высасывает из тебя все, но станет легче. Мальчик кивнул и продолжил плакать, его впервые понимали, он почувствовал такую нужную ему поддержку. Все, что он держал внутри, все, что не отпускало его всю эту чудовищную неделю, наконец-то стало потихоньку выходить наружу через слезы и хриплый шепот. Ему нужны были объяснения понимающего человека и касания этого странного доктора, рядом с ним становилось на удивление нейтрально. Не хорошо, но все уходило куда-то далеко, на второй план, все внимание было сконцентрировано на хрупкой, худой фигуре мужчины, сидящего перед ним на корточках, наравне с ним, что внушало доверие. — Но я знаю, от чего станет легче, — более бодро продолжил Чимин, но не улыбался, сейчас он полностью открыт и честен перед своим маленьким уже не пациентом, потому что любая ложь может сломать хрупкое доверие, которое он уже кожей чувствует между ними. — Этого тебе никто не скажет, потому что такое не исследуют пока, но я такой же, я потерял своего истинного в тринадцать, это больно, маленький, очень, но эта травма потеряет яркость, ты вырастешь и станет легче, обещаю, — Чимин продолжал его гладить по волосам, а Чонгук доверительно прикрыл глаза, впитывая в себя все слова, смотря внутрь себя, стараясь не утонуть в боли, которая пытается его поглотить. Его научат с ней бороться и жить, возможно, он справится. — Ты сможешь дышать, я знаю, что сейчас трудно, у тебя будут периоды, когда это будет душить и будет ужасно, ты можешь приходить ко мне, я буду помогать справляться. — А что делать в обычно жизни? — резко спросил Мин-младший, понимая, что не знает, как будет дальше существовать, у него же школа, папа, друзья и тренировки. — Просто жить, есть вкусную еду, гулять, общаться со взрослыми и детьми, смотреть самые крутые фильмы и мультики, найти самое любимое хобби, — обнадеживающее перечислил Пак, беря мальчика за руку. — Вот что тебе нравится? — Танцевать, я очень люблю танцевать, — сразу отозвался Гук, в его глазах проскочил огонек, Чимин обрадовался, что есть еще один якорь, это уже очень хорошо. — Вот всю свою любовь и энергию можешь выкладывать в танцы пока что, — посоветовал доктор, но не настаивал, — возможно, когда-то ты найдешь своего человека, ты не один, ты не потерянный в этом мире, тебе больно и будет чертовски тяжело долго, но поверь, это пройдет, хорошо? — с улыбкой спросил Пак, сжав чужую ладошку. — Чимин-хен, а сколько у тебя лет ушло на это? Как долго было… так? — абстрактно спросил мальчик, но, к сожалению, Пак понял. Он не мог ему врать, а правда чертовски неприятна. — Я был старше, запоминал и чувствовал больше, — начал отпираться врач, но Чонгук неожиданно жестко перебил, потому что тоже уже многое понял о человеке, который также открылся перед ним. — Как долго, Чимин-хен? — а во взгляде столько надежды, которая уже рушиться, потому что мозг понимает, что позитивного ответа точно не будет. — Три года, чтобы научиться смотреть без внутреннего крика и слез на счастливые семейные пары, — все, что смог ответить Пак, а ребенок просто вдруг зарыдал во все горло, потому что реально понял, он прекрасно понял, что ему предстоит. Если сейчас уже ТАК плохо, а всю неделю не становилось лучше, то как прожить эти три года… Юнги внезапно ворвался в кабинет психотерапевта на крик сына, но притормозил, когда увидел, что Чимин обнимает Чонгука и утешающее гладит по спинке, причитая: — Не сдерживай себя, маленький, в таком состоянии нужно выпускать эмоции, в тебе их сейчас слишком много, лучше больше уставать, — а потом стал как мантру повторять: — Дыши, маленький. Ты справляешься, ты здесь и будешь здесь, а это уйдет, станет легче. Ребенок успокаивался, медленно, но стал тише плакать, цеплялся руками за доктора, но к Юнги не тянулся, детский мозг понял, в ком стоит искать утешение, не стоит родителю в полной мере чувствовать ужас и горе мальчика, Чонгук не хочет, чтобы папе было опять плохо, тому только недавно стало чуть легче жить после разрыва с мамой мальчика. Вскоре ребенок вообще уснул на руках Пака от бессилия. Чимин положил его на диван и сел рядом, поглаживая Гука по волосам, разместив его голову у себя на коленях, но взгляд его был направлен в никуда, душой доктор был далеко не здесь. — Что вы знаете о депрессии, Юнги? — неожиданно спросил врач у мужчины, который сел рядом с ногами сына на диван. В Мине будто больше не осталось эмоций, он тоже выдохся от всего, что свалилось на его маленькую семью. — Стандартно, — нехотя отозвался Мин, все еще следя за беспокойным сном Чонгука, но не трогал его, боялся потревожить, хоть Чимин и спокойно гладил того по голове. — Излечима, бывают тяжёлые состояния, встречаются суицидальные наклонности, явное нежелание существовать. Боль, пустота, — перечислил Юнги, не отрывая взгляд от ребенка. В его сердце многое откликалось из его же слов. — Это уже немало, не стандартно, к вашему сведению, — заметил Пак, а потом посмотрел в глаза мужчине и жестко поставил перед фактом. — А теперь представьте, что все это умноженное в несколько раз и сразу чувствует маленький ребенок, который даже ещё не знает о существовании таких чувств? Мин непроизвольно вздрогнул. И его мальчик жил с этим гребенную неделю? Целую неделю в таком аду? А он ещё в начале ругался, что тот в школу не ходит. У Юнги пошли слезы из глаз, ему стало чертовски страшно за сына. За что его так? Почему, блять, все это досталось маленькому невинному ребенку, которому и так несладко жилось?! — Ему же можно помочь? Врачи могут что-то сделать? — тихо, но с безумно громким отчаянием спросил мужчина, опустив голову на руки, локтями упирающиеся в колени. Сил ни на что уже не было, в груди болезненно ныло, в голове стояла звенящая пустота. — Врачи, к сожалению, нет, — сочувствующие отрезал Пак. — Истинные — для кого-то счастье, для кого-то проклятье. Это больно — терять истинного, это все знают. Не иметь его — самое лучшее, вот о чем мало говорят. Ещё труднее, расти и знать, что у тебя он был, но чувствовать, что у тебя его отобрали. У тебя забрали все, потому что всю твою недолгую жизнь ты любил родителей и какие-то вещи, но обожал только своего человека, просто своего. Он тебе ближе всего, никто рядом не стоит с чувствами к нему. И ваш ребенок будет отрицать все свои эмоции, которые хоть немного похожи на любовь, потому что знает, какой она может быть, а ещё знает, что никогда ее не испытает вновь, и ясно понимает, что будет, если вдруг потеряет ее. Она как наркотик, которого больше не существует в мире, а ты в ломке. Только вечной и неутолимой, неизлечимой. А реплики так и не придумали. — Пак объяснял это все, отведя взгляд от огорченного родителя. Он работает больше с детьми, поэтому старается не лезть в души взрослых, разбираться еще и в их голове и сумбуре он не хочет. — Вы изучали это? Так много знаете просто. Такие случаи были? Смогли что-то сделать? — завалил его вопросами Юнги, сжимая край своей рубашки от нервов, но так и не поднимая голову. — На моей практике нет. И на практике других врачей официально тоже не было такого, — печально, но честно ответил доктор. — Но я знаю, что это, и понимаю, как помочь вашему сыну. Не отказываетесь от него, только потому что он пока не дарит вам больше столько же любви. И долго не будет дарить. Ему чертовски сложно просто дышать сейчас, он в раздрае, он ни черта не осознаёт. Давайте ему заниматься любимыми хобби, даже если это неудобно и слишком много времени занимает, он должен гореть хоть чем-то. Будьте рядом в моменты, когда он радуется, вы будете ассоциироваться у него с чем-то положительным, он будет чувствовать к вам больше хорошего, чем к остальным. Я не знаю, смогу ли научить его снова открыто любить, подарить веру, потому что у меня ее нет, как и надежды. Такое случается, все это понимают, но так редко, что не лечат, не изучают, — тяжело подвел черту Пак. — Я могу купировать его симптомы, могу помочь быть более активным, бороться с этим, но это долго, тяжело. И невыносимо больно. У него будут моменты отчаяния, вам надо быть рядом, потому что он будет тонуть в холоде. Я выпишу рецепты препаратов, оптимальные дозировки и дам свой номер. Звоните, если что-то будет аномально, если он будет просить позвонить мне, если вам будет страшно за него. Я постараюсь помочь, мне самому это важно, но быть его врачом я не смогу, слишком личный интерес, это непрофессионально. Юнги унес сына из клиники в прострации с рецептами в кармане, но с надеждой — номером телефона Пак Чимина — которую старался в себе укрепить фактами, которые получил. Один врач на их стороне, он будет бороться за его сына, возможно, они смогут спасти мальчика. Юнги не был готов потерять эмоционального ребенка, который лучился счастьем всю свою короткую жизнь, который дарил его всем окружающим. У Чонгука не было матери, но тот все равно искренне любил жизнь и всех вокруг. Мин не терял истинного, не находил его даже, но его сын столкнулся с этой проблемой, и он изучил все аспекты, которые смог отрыть в интернете. Но ни один факт из всемирной сети не подарил ему веру, что сына можно спасти от потери, а этот необычный доктор, который иррационально вызывает доверие, который знает, о чем говорит, понимает, с чем столкнулся его Гуки, смог вселить в него крупицы надежды. Пак будто сам испытал подобное. Чимин точно потерял истинного, это видно, но за этим, кажется, скрывается более тяжелая история, чем может показаться на первый взгляд. И ее не хотелось знать, ему и боли сына достаточно, чтобы захлебываться в ней, утонуть он не хочет.