билли будет больно

пахнешь как наркотики, палишься как школьница я пахну как бездомный, ты будешь моей любовницей?

Запах крови въедается в ноздри задолго до того, как он переступает порог дома. Билли знает, что его ждет, и знает, что он это заслужил. И по тому, как отец терпеливо смотрит, как он разувается и скидывает свои вещи в комнату, Билли догадывается, что пощечиной он не отделается. Сьюзан нервно шебуршит посудой на кухне — Билли слышит лязг каждой вилки, валящейся у нее из рук. Он замечает рыжую башку, мелькнувшую в пролете коридора, и мысленно пытается воззвать к остаткам ее пубертатного благоразумия. Не лезь, дура. Запрись в своей чертовой комнате. Но Нил ей не дает. Разумеется, не дает. Ведь эта херня — показательная. И Билли должен извиниться, в очередной раз. Перед ней, перед в-рот-она-ебись Сьюзан, перед отцом, а потом все равно огрести пиздюлей, и, пожалуй, эта часть наименее унизительная из всего спектакля. — Максин, подойди сюда на минутку. Билли, ты ничего не хочешь сказать своей сестре? — голос у Нила прохладный, сдержанный. Почти ласковый, как ебаная атласная лента, жгуче и резко затянувшаяся на горле. — Прости, Макс. Я не выполнил обещание, — выходит легко и ровно. Билли всецело признает свой проеб перед ней, и ему действительно, блядь, жаль, что рыжей пришлось ехать с бала в компании Нила, который наверняка уже в тот момент думал, как будет снимать шкуру с собственного сына. Макс этого не заслужила. — Все в порядке, Билли, — щебечет та в ответ, но Нил останавливает ее движением руки, и та вздрагивает. Как когда-то вздрагивал сам Билли. Пока не привык к побоям. — Нет, солнышко, ничего не в порядке. Твой брат провинился перед всеми нами, так ведь, Билли? Билли сжимает челюсти, шумно выдыхает, пытаясь унять предательскую дрожь, пробегающую по хребту. — Так. — Я тебя не слышу. Билли прокусывает щеку изнутри до крови. — Так, сэр. Нил вдумчиво кивает. Будто слова Билли тут имеют хоть какую-то ценность. На кухне что-то с грохотом падает, Сьюзан тихо и извиняющееся ойкает, но Нил не оборачивается. Он дышит Билли в лицо, пришпиливая его к стене за голову. Висок саднит от ожидаемого удара, атласная лента затягивается все туже и туже. — Дисциплина и уважение, щенок. Сколько раз мне нужно повторять эти два слова, чтобы до тебя наконец дошло? — голос отца льется тягучим железом где-то поверх макушки. Билли смотрит в пол и краем глаза замечает, как маленькие тупые ноги в потертых кедах слева от него делают шаг вперед. — Отец, все в порядке, прав- — Макс, не лезь, — глухо обрывает ее Билли. Пожалуйста, блядь, не лезь. Ты своего еще натерпишься. Удар приходится в бок. Стало быть, печень. Стало быть, сегодня у нас день ног. Билли криво сползает по стене на пол, молча сносит еще удар, и еще один. — Кто давал тебе слово, сын шлюхи? Билли проглатывает каждое из вереницы слов, горчащих на кончике языка. Его покладистость — единственное, что спасет его лицо, когда отец возьмет в руки ремень, повернутый бляшкой в его сторону. Билли знает, что его хватит минут на десять до того, как рот сам собой выскулит жалкое «простите, сэр». Билли знает, что Нил терпеть не может жалость. Через пару часов Макс украдкой притаскивает ему в комнату завтрак и стакан воды. Билли в полуотключке не находит в себе сил даже благодарно послать ее нахер. Лихорадочная мысль, что впереди еще целая неделя зимних каникул, во время которой он сможет зализать раны и по возможности не заработать новых, согревающе оседает где-то в желудке. С ебаным рождеством, Билли. Целую, жизнь. Рано или поздно каждый достигает дна, и тогда остается только снова подниматься наверх, карабкаться хотя бы до нулевой отметки. Так говорят долбоебы, которые не знают о существовании лопаты. А вот Билли, он знает основательно. Знает, что у ада нет дна, особенно если ад в голове. Синяки и правда сходят к концу каникул, это фуфло на нем как на собаке, к выходным он снова начинает тягать по утрам железо, но вот по вечерам… Ближе к полуночи в эфир выходит радио «башка», и в сегодняшней программе, как обычно, нихуя хорошего. Харгроув прикладывается затылком к стене, глухо, чтобы не дай бог не перебудить домашних, так, будто пытается переключить волну, но антенки помялись и в последние дни улавливают исключительно частоту загонов. Приходится слушать. …алло, Билли, прием, как слышно? Помнишь игру в начале месяца? Тренер тогда час с лишним пиздел о стратегии противника, но из всей этой мозгоебки ты выхватил только то, как изящно смотрятся длинные носки на икрах Харрингтона. Икрах, Билли, господи. Ты ведь о них думал тогда полдня, пока не пересекся с зазнобой своей в столовой. И когда тебя перестали заводить подтянутые женские жопы? Вопрос риторический, все мы знаем ответ. В октябре восемьдесят четвертого. Харгроув тянется к пачке «мальборо» на столе, хватает одну, тянет дым до острой боли в легких. Продолжает слушать. …рад, что ты все еще с нами, приятель! Что насчет того инфернального пиздеца на тусовке? Помнишь вкус его рта? Сколько раз за это время ты думал о том, как брал бы у него в рот, если бы тебя позорно не отшили? Пять. …бедолага. Как думаешь, скоро это кончится? Билли роняет пепел на одеяло, жмурится, кусает кулак, обрывая неначатый крик. Скорее бы, господи боже. Скорее бы. На учебу в понедельник он выходит как на плаху. Было бы охуенно смело с его стороны надеяться, что никто из потока не помнит об инциденте на вечеринке. Помнят все, а знают, кажется, даже те, кто не был. Потому что с другого конца коридора на него пялится даже Уилер с ее ручным големом. Билли громко хлопает дверцей шкафчика, шепотки за спиной резко обрываются. Томми наверняка гордится своей грандиозной юмореской. Господь упаси его спиздануть хоть слово на этот счет. Спину Харрингтона из толпы он выцепливает против воли, по привычке. Уилер тут же оттаивает и подбегает к тому, постукивая каблучками на тощих ногах. Шепчет что-то такое, от чего плечи Стива вздрагивают. Ох бля, девочка, ты не знаешь и половины правды. На лицо наползает усмешка. Стив умный парень, он похоронит их маленькую тайну с собой, даже если по-настоящему позорная она только для Билли. Господь Томми не упасает. Рыжая гнида щерится посреди урока, льнет в сторону Билли с соседнего ряда, шепчет: — Смотри, как наш король на тебя пялится. Наверняка понравилось. Стив тут же отворачивается — Билли едва замечает краем глаза, как пружинят волосы от резкого движения у того на башке. Харгроув душит пробравшую до ногтевых пластин ярость, холодно смотрит на Томми. О, этот выдержанный взгляд он получил от отца. Второй приятный навык после умения держать стойку. — Завали ебало, Хейган, — в крайне радикальной форме советует Билли. Рябой досадливо хмурится и опускает морду в учебник. А Стив больше не смотрит. Вообще. И с этого дня их гляделки — игра в одни ворота. Тактика у Харрингтона сучья, но, надо отдать должное, действенная, потому как ломать начинает моментально. У Билли едва эмаль на зубах не похрустывает, когда он замечает, как Стив снова трется возле бывшей. Кажется, его мудачий поступок их примирил. Какая, блядь, ирония. Злоба берет просто ебанутая. На себя, на Харрингтона, на суку Уилер и ебаната Томми, как будто хоть кто-то из них в действительности хоть краем пальца виноват в том говне, которое топит его день ото дня. К концу недели Билли готов перепахать себе ближайшей ручкой сонную артерию, а потому решает, что с этой хуйней пора заканчивать. Пострадали и ладно. Он, как та самая сильная и независимая брошенка, напяливает лучшие шмотки, кольца и улыбается, кажется, впервые с той злополучной пьянки. Он улыбается блондиночке с параллели. Ее подружке. Он улыбается каждой. Трахать Мэнди совсем не запарно, как обоссать два пальца. Безвкусно, бесцветно, без огонька. Как и Эбигейл, и Дэбби, и ту гибкую чирлидершу, которая с начала года пыталась оттяпать от него кусок. Билли меняет девиц от недели к неделе, дает им все, чего не может получить сам, как ебливый Робин Гуд, с самого себя смешно и тошно. Мягкие бедра в ладонях не спасают от ощущения, будто по рукам ходит он сам. Дофамина от этого дела даже меньше, чем от пресловутой дрочки. Спасает одно — когда трахаешь девчонку, трудно думать о члене другого парня. Билли решает, что это помогает, и это помогает. До очередной совместной тренировки, игры или занятия. До очередной бессонной ночи, потому что видеть сны куда страшнее. В этом аду нет проблесков, и если бы он верил в магию, решил бы, что, сука, проклят. Потому что не может так продолжать таращить от человека, который в твою сторону даже ебало не поворачивает. Как, например, сейчас. Пока Мэнди с соседнего ряда блестит глянцевой помадой и наматывает жемчужный локон на палец так, что вот-вот оторвет вместе с ним кусок скальпа. Ее тело кричит «заметь меня», и Билли замечает. И продолжает сверлить взглядом затылок Стива так ощутимо, что тот неловко трет его кончиком ручки, но не оборачивается. Харрингтон никогда не оборачивается. Малышка Мэнди даже представить не может, насколько Билли ее понимает, и это к лучшему. Эта ебанутая не тяга, нужда уже, давит на виски похлеще средневековых орудий пыток, и если его тело в один прекрасный момент взорвется, Билли, ей-богу, выдохнет свободно остатками развороченных легких. По-настоящему страшно становится, когда доходит — там, за животным желанием присвоить и заклеймить тлеет надежда увидеть простое. Ямочку на левой щеке, когда Стив улыбается. От осознания очевидного в глазах закипает соль. Затылок Харрингтона покрывается крупными мурашками. Заметь меня, за-меть ме-ня. Пальцы бы в волосы, всего его — загнать глубоко под эпителий, всего себя — отдать, блядь, да на, до последней ресницы, ты только возьми. Шепотом горячим в ухо: вот, что ты со мной делаешь. Билли нужно — до ломоты в костях — это все из себя выорать. Но замусоленный огрызок карандаша в руках ломается в такт звонку с урока. Глотку саднит от проглоченного стона. Харгроув слепо промаргивается и выдыхает ноздрями спертый воздух. Еще чуть-чуть, и эти сраные чувства сожрут его заживо. Спасение приходит внезапно и вовремя. Спасение носит красный купальник, свисток и имя Хизер. Девчонка покраше кобыл-старшеклассниц, и Билли катает к ней яйца чисто на автомате, когда приходит договориться на летнюю подработку в бассейн. К весне мозги слегонца оттаивают, может быть, дело в экзаменах, висящих над темечком словно дамоклов меч. А может, в колокольном перезвоне голоса Хизер, когда та с улыбкой соглашается на свидание. И еще на одно. Отчего-то Хизер не хочется трахать на заднем сиденье «камаро». Девчонка напоминает кого-то из прошлой жизни, компании людей, которых Билли мог назвать друзьями. Хизер как летний бриз, а Билли пиздец как соскучился по океану. Он дает ей шанс, он дает себе шанс и впервые за долгое время глушит постылую привычку видеть в людях плохое. Рябой приносит вести — Харрингтон мутит с девчонкой. В грудине колет знакомо, но не ревностью, нет. Надеждой, что придурок закончит страдать по бывшей, и флаг ему в руки, блядь, пусть улыбнется хоть кому-то, кроме своей вшивой принцессы. Все-таки ревностью. Да и черт с ней. И черт с ней. У Билли в кармане два билета на второсортный ужастик и никакого желания видеть причину своей локальной Хиросимы в башке. Но у суки-судьбы отличное чувство юмора. Харрингтон замирает посреди холла с ведром попкорна и взгляд не отводит — некуда, добегался. Билли обнажает ровный ряд зубов в усмешке, выходит правдоподобно, несмотря на тремор. Девчонка у Стива куколка, сразу видно — типаж. Она продолжает вдохновленно трепаться о чем-то с Хизер, и Билли подавляет острое желание нервно заржать. — Познакомишь нас? — скалится он, приобнимая подругу за плечи. Хизер знакомит его с Энни. Энни пытается познакомить их со Стивом, и тут у Билли все-таки вырывается смешок. — Все в порядке, красотка. Мы приятели. Стив стискивает зубы, выдыхает, кивает сухо. — Одноклассники. Харгроув так соскучился по ответной реакции, что от этой тихой нервозности принца у него едва не встает. Билли не помнит, какого цвета волосы у подружки Харрингтона, которая стоит от него в двух метрах. Зато Билли отлично помнит каждую из родинок на шее Стива. Остатки самообладания кричат в нем отвести взгляд, но Билли дорвался, и можно ли винить бойцовскую псину за то, что та не может разжать челюсти на шее жертвы? — Присядем? — щебечет Хизер. Билли стреляет взглядом на здоровый циферблат над входом в кинозал. Это будут самые сладкие сорок минут в его жизни. — И где ты отхватил такое сокровище, Стиви? — Билли поебать на Энни, но не на то, как нервно дергается кадык Харрингтона. Давай же, принц, прояви дружелюбие, мы же не хотим портить друг другу вечер. Душещипательная история знакомства, которую в итоге повествует Энни, Билли не трогает, равно как остальной посредственный треп, в котором он активно участвует. На лице Стива очевиднейшее намерение съебаться куда подальше от изучающего взгляда и жмущегося под узким столом колена, которое он безуспешно пытается оттолкнуть раза три, не меньше. Билли мажет от этого мимолетного касания плотной ткани до искр из глаз. — Слышал, твои эссе хромают, — вырывается, пока девчонки продолжают обсуждать премьеру фильма. — Какое тебе дело? — от прежней королевской сдержанности ни намека. И это первое прямое обращение к нему за ебаные месяцы. Билли жмет плечом, постукивает коктейльной трубочкой по лакированной поверхности щербатого стола. — Я мог бы помочь, — и добавляет одними губами: — за скромную плату. Лицо Харрингтона заливает гневными пятнами. Или это он так от смущения краснеет, Билли неважно, он согласен на любой расклад, на любую ответную реакцию, от которой сейчас не скрыться, не обидев при этом свою пассию. В эту минуту Билли почти любит Энни. — Мне уже помогают, — находится Стив. И мягко накрывает ладонь своей девчонки, переплетая с ней пальцы. Билли передергивает почти ощутимо. Он крутит соломинку в руках, будто пытается развести импровизированное кострище, в груди по ощущениям полыхает не меньше. Он кивает, выдавливает смешок: — Как знаешь, Харрингтон. Отчего-то идея сидеть вот так, друг напротив друга, больше не кажется дохуя заманчивой. Он отводит взгляд на Хизер. На ее красную помаду, острые скулы, шею. Без родинок. Сравнивать этих двоих гиблое дело, но Харгроув давно пропащий. — Ну и как тебе наш король, красотка? — режим быдла включается неожиданно даже для него самого, видимо, пожар в кишках надо компенсировать хоть как-то. — Завидный жених, а? Энни принимает за шутку, Хизер натягивает вежливую улыбку, Харрингтон закатывает глаза. — Даже не сомневаюсь, Стив классно целуется, — Энн игриво поддевает Харрингтона плечом, закусывает губу. Три капли плещущегося в башке благоразумия испаряются в секунду, не в силах потушить внутреннее пепелище. Билли завязывает соломинку в уродливый ломанный узелок, поднимает глаза. Не на Энни, на Харрингтона. — Правда? — он иронично вздергивает бровь. — А я не заметил. Глаза Стива, всеми силами пытавшиеся до этого подать ему невербальные сигналы завалить ебало, ошарашенно округляются. Вообще-то, на Билли пялятся три пары глаз, но он замечает только одни. Харрингтон неловко откашливается, краснеет хлеще, чем от предыдущего вопроса. Билли до помутнения хочется все эти пятна на шее вылизать. — Это… ну… было на спор. Хар… Билли проиграл в карты. В общем, тупая история, забейте, — мямлит принц, пиная Билли под столом. — Тупо на твоем месте сейчас оправдываться, красавчик, — Билли щелчком отправляет завязанную в узел соломинку на другой край стола, та приземляется у края руки Стива. — Думаешь, я не помню твое тяжелое дыхание? Билли глумливо усмехается, его несет и, судя по взгляду напротив, несет навстречу набирающему обороты товарняку. — Нормальный парень бы на твоем месте не помнил, — отрезает Харрингтон. — Да ладно вам, парни… — Энн пытается разрядить обстановку, но Стив одергивается от ее руки, палит в ответ дерзко. Как в старые добрые. Пизданутый порыв схватить Харрингтона за шею и засосать прямо посередине кафе удается сдержать ради того немногого, что делает его жизнь терпимой последние дни. Ради Хизер. — Ты поэтому от меня бегаешь? Или Томми был прав, а? Не можешь выкинуть меня из… — Ты действительно, блядь, хочешь знать, почему я от тебя бегаю, Харгроув? — шипит Стив, перебивая. Его лимит тоже кончился. Он подрывается со своего места, нависает грозно. Горячо, — отмечает Билли. И расправляет плечи. Ну давай, красавчик, спиздани хоть слово. Дай одну ебаную причину. — Почему же? Стив судорожно сглатывает, режет ответным взглядом до самого мяса. — Потому что, прежде чем творить хуйню, ты ни на одну гребаную секунду даже не задумался, что я могу что-то чувствовать, мудила, — выплевывает он. Нутро у Билли немеет, как в ебаном кетаминовом приходе. За полминуты происходит многое: Стив вырывается из-за стола, Энни семенит следом, контролер у входа в зал голосит о начале сеанса. Билли подрывается следом, выходя из немого ступора. — Стив. Стив, подожди. — Дай ему остыть. Билли не сразу узнает голос Хизер за шумом в ушах. Не сразу чувствует ее руку, удерживающую его за запястье. Она смотрит на него взглядом заправской училки, пригвождая обратно к креслу. Билли чувствует себя маленьким, очень маленьким по сравнению со всеми внезапно накатившими чувствами. И определенно — самым проебавшимся человеком в мире. — Прости меня, Хиз. Правда, прости, — ком, подкативший к горлу, делает извинение жалким. — Ты мог сказать, ты в курсе? — выдыхает она спустя время. Золотые кольца в ее ушах блестят как полуденное солнце. — Сказать, что я чертов- — Что ты влюблен, Билли. Это не так уж и сложно, правда? Хизер отпускает его руку, встает из-за стола, цокает тонкими каблуками к выходу. Билли нагоняет ее возле входа. — Я еблан, прости. Я отвезу тебя. Хизер сдается, кивает. Билли больше не извиняется. Он довозит ее до дома в вязком цементном молчании, выкрутив звук радио на максимум. Он кидает прощание, зная, что оно будет последним. В километре от дома паркует тачку на обочине, чтобы проораться. Вместо крика из горла вырывается задушенный хрип. Соль разъедает веки до тех пор, пока рыдания не обращаются в хохот. У ада нет дна, но, оказывается, не у него одного тут лопата.