Наполовину (Нихат Асланбей)
Он с раздражением смял газету, отшвырнул ее в дальний угол и взглянул на часы. Сколько можно укладывать сына спать и зачем делать это самой, если в доме полно прислуги? В конце концов они не какие-нибудь там голодранцы! Нихат Асланбей приподнялся на постели и со злостью пнул локтем подушку. Если жена не явится через пять минут, подумал он, то получит на орехи, да так, что впредь заречется перечить своему мужу. Сколько, в самом деле, можно повторять: она обязана во всем ему подчиняться, и если он велит сделать что-то, должна беспрекословно повиноваться. Тем более, в таком-то деле!.. Вот же проклятье! — выругался про себя Нихат. Нет, если Азизе не вернется сию же минуту, он пойдет за ней и тогда пусть пеняет на себя! Начинался же этот вечер как нельзя лучше, потому что выгодный контракт был заключен, прибыль их компания непременно получит самую что ни есть превосходную, и — кто бы мог подумать — все это не без помощи его жены. Так-то она вообще смышленая, вон, как быстро вошла в курс дела и разобралась, как вести дела. — Нас можно поздравить, верно? — сказал он ей за ужином. — Думаю, да, — кивнула ему жена. — В таком случае, — не отрываясь, глядя ей в глаза, проговорил Нихат, — после ужина я желаю десерт, Азизе. Самый сладкий! — прибавил он, накрыл ее ладонь своей и с удовлетворением отметил, как порозовели ее щеки. Смутившись, она пробормотала что-то вроде того, что «не за столом же это обсуждать». А что такого, ведь кроме них, никого больше нет. Благо, его младшая сестра уехала учиться, и покуда он может перевести дух, поскольку нет необходимости созерцать ее перед собой каждый день. Честно говоря, Нихат обожал, особенно во время близости со своей женой, шептать ей на ухо всякие пошлости и непристойности и наблюдать, как Азизе вспыхивала от смущения и отводила глаза в сторону. Его это неизменно веселило и — чего уж там — неимоверно заводило. В общем, он предвкушал в высшей степени превосходное завершение удачного дня, но стоило только дойти до спальни, они с Азизе еще и порог-то не переступили, как из комнаты младшего сына, расположенной аккурат напротив, раздался плач. Разумеется, жена тут же бросилась туда, потому что, видите ли, «маленький Али боится темноты». Кажется, мальчишка просто капризничает, ему уже скоро пять лет, а ведет себя как незнамо кто: без мамочки уснуть не может — это же позорище. Смотреть противно! Вообще, чем дальше, тем Нихат больше убеждался, что младший сын ему достался какой-то бракованный. Он не любил, как все нормальные дети, бегать во дворе, куда больше ему нравилось сидеть где-нибудь в тихом уголке и рисовать какие-то каракули или собирать конструктор. Когда старшие отбирали у него игрушки, не пытался дать сдачи, а начинал ныть и бежал жаловаться. Азизе злилась и наказывала старших сыновей за это, но Нихат убеждал ее, чтобы не вмешивалась. В тайне же он гордился: растут настоящие мужики. Азизе, стоило только Али пискнуть, тут же начинала вытирать ему сопли и кудахтать, что, дескать, «ничего с ее милым мальчиком не случится». Нихат сто раз уже с ней ругался, что нечего портить мальчишку, он и так, вон, малохольным каким-то уродился. В ответ жена обжигала его полным негодования взглядом и цедила, что Нихат сам только и твердит, что воспитание детей — ее дело, посему пусть уж не вмешивается. Когда Нихат бывал в очень плохом настроении, то, услышав подобные дерзости, пытался проучить жену, чтобы не забывалась. Правда, толку все равно никакого не было, а сам он, остыв, всякий раз чуть ли не стыдился этой своей несдержанности и, забывая заветы своего любимого деда, который учил его, что «жену надо дежрать в черном теле», извинялся и пытался загладить свою вину подарками. Азизе вошла в спальню и, перехватив недовольный взгляд мужа, насторожилась: — Что с тобой? — спросила она, удивленно изогнув бровь. — Сколько можно вообще, где ты ходишь? — принялся заводиться Нихат. — Меня не было пять минут, Нихат, — отозвалась она, — ты хуже малого ребенка, право слово! — вздохнув, прибавила она. — Что там опять стряслось? — спросил он, откинувшись на подушку. В конце концов в одном она права: зачем ругаться, когда можно провести время с пользой, как и было задумано. — Все то же, — ответила Азизе. — Ахмет наплел Али какой-то ерунды про страшных пауков, и теперь он боится, говорит, приползут и задушат его. Детские страхи… Нихат рассмеялся: — Откуда он только взял каких-то пауков, сорванец этакий. Азизе переоделась в ночную сорочку, накинула халат, уселась у зеркала и вновь вздохнула: — Это вовсе не смешно, Нихат! — повернувшись к нему, проговорила она. — Ахмет только и делает, что третирует его: то игрушки спрячет или сломает, то гадостей каких-то наговорит и напугает, а то и драться лезет! И Мехмета подбивает, а тот частенько идет у него на поводу. — Ты устраиваешь бурю в стакане воды, — махнул рукой Нихат, глядя, как Азизе вынимает шпильки из волос. — Все дети дерутся, а Али надо научиться постоять за себя, иначе вырастет тряпкой и слабаком! Пусть пример берет со старшего брата. — Ты, кажется… — начала Азизе, но Нихат не дал ей договорить: — Все, мне надоели пустые разговоры. Хватит уже прихорашиваться, иди сюда быстрее! — он откинул одеяло. Усмехнувшись, она сбросила наконец халат, приблизилась к Нихату и погасила ночник.***
Если так разобраться, то все ж таки с женой ему повезло. Нихат понял это давным-давно и каждый день убеждался в этом. Она прилежно вела дом, на нее можно положиться в делах фирмы, кроме того, родила ему троих сыновей. Пожалуй, теперь он, может быть, и от дочери не отказался, но после последних родов, которые были довольно сложными, врач сказал, что Азизе вряд ли сможет еще родить. Ну, значит, не судьба, что уж там, можно обойтись и без дочери. А то, не дай Аллах, уродилась бы в Фюсун, чтоб ей. Ну, и конечно, нельзя сбрасывать со счетов и то, что Нихату с его женой хорошо в спальне. Они женаты почти десять лет, уже и дети подросли, а его временами все еще тянет к ней. Правда, иногда, особенно во время их ссор, которые с годами стали только учащаться, Нихату отчетливо кажется, что на самом деле Азизе не испытывает и не испытывала к нему столь сильной страсти. Да, ему всякий раз удается разбудить в ней пылкость и желание, и она всегда была прекрасной любовницей. Но вот эта ее стыдливость и смущение, над которыми он посмеивался, и которые никуда не делись, несмотря на то, что они прожили уже достаточное количество лет, а помимо этого еще и тот факт, что она не была девушкой, когда вышла за него, были вовсе не наигранными, а самыми что ни есть настоящими. Получается, ей до сих пор неловко, когда она с ним. Иногда Нихат спрашивал себя, а не сравнивает ли она его с тем, кто у нее был раньше, и тогда в душе его поднимала голову такая ярость, которую он с трудом сдерживал. Представлять, что твоя женщина могла когда-то принадлежать другому — унизительно. А следом приходила еще более жуткая мысль: что если однажды жена найдет кого-то еще. Разумеется, он убил бы на месте и ее, и его, если бы удостоверился, но с унижением и позором-то все равно не сможет справиться. Выходит, он оказался настолько никчемным, что Азизе так и не смогла забыть о прошлом. Если же он видел, как посторонние мужчины смотрят на нее и откровенно любуются ее красотой, злоба и раздражение вновь охватывали его. Потому что никто не смеет покушаться на его собственность! А если она сама позволяет себе флиртовать с другими… Он срывался, кричал, обвинял жену во всех грехах и бил ее, дабы дать выход этой своей злости и ревности. Однажды он, так скажем, перестарался, и Азизе попала в больницу с сотрясением мозга. Нихат даже ночевать оставался в ее палате, потому что не на шутку перепугался: вдруг с ней что-то случилось бы. Один раз в пылу очередной ссоры он бросил ей в лицо упрек, что она не ценит ничего из того, что он ей дал, раз позволяет себе принимать чужие ухаживания. — Да ты сам себя слышишь, Нихат? — возмутилась она. — С кем я, по-твоему, «флиртую» и чьи «ухаживания» принимаю? Нашего шофера, который меня отвез в магазин?! — Я видел, как он на тебя пялился, не прикидывайся идиоткой! Ты позволила ему взять тебя за руку… — Это ты ведешь себя, как идиот, потому что он просто придержал дверь! — Хватит! — взорвался он. — Ты просто неблагодарная, раз так относишься ко мне и плюешь на мою честь! А я мог бы, знаешь ли, воспользоваться тобой и выкинуть так же, как это сделал тот твой… так называемый муж. Он ведь так с тобой поступил, да? Но я вытащил тебя из грязи, сделал хозяйкой в моем доме! Ты… Он не договорил, потому что она вдруг побледнела, отшатнулась, крепко зажмурилась и из-под плотно закрытых век по щекам ее потекли слезы. Нихату вдруг самому сделалось не по себе от того, какую боль он причинил ей этими словами, наверное, даже если ударил бы, не было так плохо. Именно так она сказала тихим ровным голосом, отвернувшись от него, а потом ушла. Три дня потом Азизе с ним не разговаривала, а он не знал, как ее задобрить, потому что ему вдруг и в самом деле стало стыдно. Помогло только то, что Ахмет тогда (ему в то время было лет шесть, кажется) серьезно заболел. У него случилось воспаление легких, он лежал в жару, бредил, и жена дневала и ночевала у его постели. Нихату тоже было страшно: вдруг с ребенком что-то случится, хотя, конечно, доктор и успокаивал, говорил, что кризис миновал, должно стать легче. Нихат неуклюже обнял тогда Азизе за плечи, и она, уткнувшись ему в плечо расплакалась. Тем не менее, Нихат понял еще и то, что тогда не просто ляпнул глупость, но попал в цель. Он знал, разумеется, что вся семья Азизе, кроме ее младшей сестры (весьма несносной и глупой девицы), погибла на пожаре, в том числе и ее муж. Она пробыла замужем недолго, а потом «тот человек умер». Так она ему сказала, а больше Нихат ни о чем не спрашивал. Думал, раз не хочет, пусть не говорит. Но потом ему вдруг показалось странным, что Азизе не взяла фамилию того «мужа», а носила отцовскую. Он видел документы ее сестры, когда устраивал девчонку в колледж, и потому насторожился. Значит, замужем за тем человеком Азизе все же не была. Может быть, и даже скорее всего, он действительно умер, но не исключено, что до этого просто-напросто бросил наивную дуру, получив то единственное, что он мог у нее взять. С той поры Нихату не давали покоя вопросы: а того, другого, Азизе любила? Любила ли она его сильнее, чем Нихата?.. Неужели он был лучше?.. В это просто невозможно было поверить! А может быть, он просто все придумал и сам себя накрутил? У него не было ответов.***
Когда Нихат впервые увидел незнакомую еще тогда новую служанку, она как раз несла стопку выглаженного белья, чтобы разнести по спальням. Он преградил ей путь, спросил, откуда она взялась тут такая симпатичная, но Азизе лишь передернула плечами, без тени улыбки заявила, что ее «нанял господин Хамит» и поспешила удалиться. В другой раз он увидел ее, когда она гладила скатерти; в гладильной было душно, и потому Азизе не закрыла дверь. Нихат же долго стоял в дверях и любовался, как ловко она управляется с работой. Он еще подумал тогда, что неплохо бы приобнять ее да попросить, чтобы приласкала. Но рядом крутилась эта тупая малолетка, ее сестра, и потому пришлось уйти, несолоно хлебавши. В другой раз он заметил Азизе в дальнем углу двора. Она сидела на скамейке, полуприкрыв глаза и закусив губу. Он присел рядом, поинтересовался, почему она все время молчит, а она лишь пожала плечами и ответила, что, видимо, родилась такой неразговорчивой. В ответ Нихат заявил, что сделает все возможное, чтобы увидеть ее улыбку, но Азизе лишь покачала головой, а потом вдруг сдавленно застонала. — Ей больно, в спине, — объяснила ее сестра, которая, по своему обыкновению, путалась под ногами. — Что такое? — спросил Нихат. Так он узнал, что она чуть было не погибла на пожаре, ее лечили, но, как видно, кое-как, у нее осталось какое-то там не пойми какое, если он правильно понял, смещение позвонков. Позже он отвез ее к знакомому врачу, и вскоре, после пройденного курса лечения, Азизе стало легче. Вот тогда Нихат увидел, как блестят ее глаза, когда она улыбается. И ему отчаянно захотелось произвести на нее еще большее впечатление. Да, он действительно мог бы на раз-два затащить ее в гладильную, запереть крепко дверь, а после прижать к стене и задрать ей юбку. С тремя горничными, во всяком случае, он уже проделывал подобное. Первой (она в общем-то и сама была не против) он потом подарил кольцо своей мамаши и велел по-тихому уволиться, держа при этом язык за зубами. Вторая кричала, что пойдет в полицию, пришлось вдобавок поколотить ее, чтоб припугнуть, а после он дал ей денег, которых хватило бы, чтобы купить приличный дом. А третья… Нихат даже запомнил, как ее звали — Мюжгян — она покончила с собой. Повесилась в прачечной. Отец кричал, что отправит Нихата из дома в дальнее поместье и лишит наследства, если подобное повторится. Разумеется, Нихату было плевать на отца и его слова, но в этот раз ему хотелось, чтобы все было не так. В самом-то деле, что толку, если девица будет лежать бревном и скулить от боли… Нет, с этой ему хотелось взаимности. Чтобы она сама, по своей воле решила принадлежать ему, и чтобы любила при этом так жарко, что и словами не передать. Нечто подобное Нихат испытывал лишь в семнадцать лет. Ее звали Наджмие ханым, ей было тридцать шесть, и она была близкой подругой матери. Разумеется, она была замужем, но муж ее жил в Анкаре, а она — в Стамбуле, в Мидьят же она прикатила, чтобы навестить подруг. Отец за глаза называл ее «несчастной потаскушкой», на что мать неизменно отвечала, чтобы он «закрыл рот и прекратил рассуждать о том, о чем не имеет ни малейшего понятия». Наджмие называла Нихата «мой нежный мальчик», говорила, что ему многому придется научиться. И она действительно была прекрасной наставницей. Потом она уехала, сказав, что муж решил перебраться в Штаты, и она отправится туда вместе с ним. Нихат почувствовал себя преданным, но так или иначе, за годы, что прошли с момента их расставания, ему ни с одной женщиной не было так хорошо, как с ней. Ровно до того момента, как он увидел Азизе, когда она гладила скатерти… Черт его знает, влюбился он, что ли?.. Поначалу Азизе, конечно, дичилась, но потом поняла, что намерения его — серьезнее некуда. Отец, узнав обо всем, вздохнул, покачал головой, но потом сказал, что если эта женщина поможет сыну остепениться — лучше и быть не может. А ему самому отрадно будет умереть, зная, что жизнь старшего сына худо-бедно, но устроена. Он был болен и знал, что дни его сочтены, вот и вынужден был согласиться. Впрочем, Нихат бы и без его согласия прожил бы, потому что своего отца он попросту презирал, а мать — так и вовсе ненавидел. Мать обращалась к нему не иначе как «позор нашей фамилии». Когда Нихат бросил университет, она побила его своей тростью, которую не выпускала из рук, считая, видимо, что это придает ей солидности. В детстве она тоже частенько лупила его за то, что он «обижал сестренку», хотя сестренка сама кого хочешь обидела бы, но мать была без ума от нее, а на сына не обращала внимания. Фюсун пользовалась слепой любовью матери, и постоянно жаловалась ей на Нихата, иной раз даже выдумывая какие-то проступки, которых он не совершал. Нихат огрызался, грубил, кричал, но мать это злило еще больше, и она лично порола его до крови. Отец даже и не думал заступаться, повторял только, что Нихату полезно научиться послушанию. Потом уж Нихат понял, что отец боится матери, так как она и его могла поколотить. — Твой отец — не мужчина, а тряпка! — сказала она ему однажды во время очередной порки. — Никогда не будь таким, понял? Дед Ахмет, отец его отца говорил ему то же. А заодно прибавлял, чтобы сам Нихат никогда не позволял бабе верховодить в доме, потому что толку не будет. Собственно, именно дед бывал иногда к Нихату добр, и в благодарность Нихат был нему привязан. Но он умер, когда тому едва исполнилось двенадцать… После свадьбы Нихат наконец-то получил от Азизе то, чего так сильно желал. Пожалуй, это было даже лучше, чем когда-то с Наджмие. Первые несколько месяцев Нихат свою молодую жену практически не отпускал от себя, и результат не заставил ждать: Азизе забеременела, и вскоре родила Мехмета. Теперь, думал Нихат, никто не посмеет усомниться, что он — настоящий мужчина. Малыш был спокойным, здоровым, сама Азизе тоже довольно быстро окрепла, и Нихат еле-еле дождался, чтобы вновь начать наслаждаться, так сказать, семейной жизнью. Через полтора года родился Ахмет, и Нихат вдруг, сам того не ожидая, в полной мере ощутил, что он — отец этого малыша. И значит, он должен сделать все, чтобы сын любил и гордился им. С Мехметом было не так. Да, он понимал, что это — его наследник, его кровь, но когда брал его на руки (под бесконечные причитания жены, что нужно быть осторожным) чувствовал лишь… удовлетворение тем, что род его не прервался. А вот когда смотрел на Ахмета, в груди словно теплело, сердце сладко замирало, и хотелось, подобно Азизе, начать сюсюкать с мальчиком, мол, ты мой маленький, папина радость, расти большой, — и тому подобные глупости. Может быть, дело в том, что Ахмет уродился точной его копией, и потому никто не стал бы сомневаться: это — его сын. Да и характер у Ахмета был боевым, он постоянно придумывал какие-то проделки, норовил втянуть в них брата и растормошить его. Мехмет соглашался с опаской, как бы от родителей не влетело, но брат всегда умел убедить его в том, что бояться нечего. Если Ахмет случайно ломал игрушки брата, Мехмет жаловался родителям. Азизе убеждала Ахмета, что «нельзя обижать брата», Мехмета же гладила по голове и успокаивала, что «брат так больше не будет». Нихат всякий раз пытался внушить Мехмету, что он старший, и потому жаловаться матери с его стороны — верх глупости. Нужно уметь постоять за себя, даже если речь о брате. Попробовал бы Нихат в свое время пожаловаться на сестру, мать его так отмутузила бы, что он по кривой дуге обходил бы ее и уж точно раз и навсегда позабыл про жалобы. И… если подумать, мать была по-своему права. — Он должен вырасти мужиком, а не тюфяком! — втолковывал он Азизе. — «Быть мужиком», — не оставалась она в долгу, — не означает задирать своего родного брата! Ну неужели не ясно? — Мне ясно одно: нечего их облизывать, поняла? Родишь девку, с ней эти слюни и разводи сколько влезет. — Перестань, Нихат, просто удивительно, неужели ты говоришь всерьез? Нихат махнул рукой: видимо, ее не переделать, но зато попытался достучаться до сыновей. Ахмет, кажется, оказался более сообразительным и понял, что мальчику не следует по любому поводу бежать к матери. Мехмет по своему обыкновению тянулся за братом, и Нихат мог надеяться, что кое-как, но они выйдут из-под влияния матери. Все ж таки примером для сына должен быть отец. У самого Нихата вот такого примера, увы, не было. Но может быть, он сам станет им для своих детей. А вот Али в этом нисколько не похож на братьев, просто даже удивительно, но он совершенно не умеет постоять за себя. Сколько бы Нихат ни бился, ничего не выходило, ну не колотить же его в самом-то деле! Да даже если бы он и вознамерился, Азизе ему точно не позволит. Нет, сама она могла, конечно, отшлепать того же Ахмета, когда он, скажем, разломал игрушечный вертолет. Между прочим, эту дурацкую игрушку Нихат выбирал часа два, чтобы вручить Мехмету на день рождения. Ахмет, увидев, как отец дарит брату подарок и целует его, насупился, а потом тихонько шепнул Нихату, что хочет точно такой же. Нихат пообещал, но потом как-то все было недосуг, и он позабыл об этом. Ахмет же без конца упрашивал брата дать ему поиграть, тот сначала жадничал, но потом все же смилостивился. А Ахмет взял и сломал злосчастный вертолет, то ли нарочно, то ли это вышло случайно. Мехмет расплакался и тут же побежал к матери, а Азизе, недолго думая, наказала Ахмета. Нихат же, чтобы утешить сына, купил ему новую игрушку — машину скорой помощи. На сей раз Мехмет расстроился, и попросил такую же, но Нихат, устав уже от споров сыновей, просто велел им играть вместе и не ругаться. Что же до Али, то его жена не наказывала, даже за эти глупые истерики с боязнью темноты. Нихат же считал, что нужно просто запереть его до утра в темной спальне, и все страхи как рукой снимет. Но если бы заикнулся об этом жене, Азизе наверняка опять принялась бы читать ему мораль, он вышел бы из себя, а потом пришлось ее задабривать. Но Али она так или иначе не дала бы трогать. Что ж, остается только ждать и надеяться, что когда он подрастет, то поймет, что нельзя вести себя подобным образом. Нужно быть сильным и уверенным в себе. Может быть, братья да и он сам подадут ему добрый пример.***
Нихат усмехнулся и поцеловал жену в висок, она чуть улыбнулась и прикрыла глаза. Случалось, ее мучила бессонница, но сегодня она, видимо, слишком утомилась. Что ж, кажется, сегодня день и впрямь удался. Пожалуй, подумалось ему вдруг, можно считать, что он счастлив. Может быть, не полностью, эдак… наполовину, так как трудностей и всякого рода недопониманий хватает, но ведь абсолютно счастливых на свете нет и быть не может.