Почти без сожалений (Хамит Асланбей)
В комнате было немного душно, поэтому он все-таки решил позвать кого-нибудь из прислуги, чтобы раздвинуть шторы и открыть окно. — Вам что-нибудь угодно, господин? — деликатно постучав, в комнату заглянула совершенно незнакомая Хамиту женщина лет примерно тридцати или тридцати пяти. Впрочем, он, кажется, давным-давно уже разучился определять возраст женщины на глаз, да и какой в том теперь прок, если жить ему осталось от силы несколько месяцев. Врач весьма недвусмысленно намекнул ему об этом, хотя мог бы и не деликатничать особо. Хамиту уже давным-давно не восемнадцать лет, и он отдает себе отчет в том, что сил у него с каждым днем остается все меньше и меньше. Да и помимо всего прочего, он не боится смерти. В конце концов, это ведь неизбежно, и конец пути у каждого один… — Ты вообще кто такая? — строго взглянул он на переминавшуюся с ноги на ногу новую горничную. — Меня зовут Чичек, господин, — робко улыбнулась она, — меня нанял Нихат бей. Вчера. Сказал, что я подхожу для работы горничной, а мне нужна работа, потому что мой муж… — Где Азизе? — перебил балаболку Хамит. — А впрочем, — тут же перебил он сам себя, заметив, как новая горничная набрала воздуху в грудь, явно для того, чтобы вывалить на него ворох совершенно ненужных сведений и сплетен, — давай-ка, раз уж пришла, открой окно, налей мне воды и ступай. Да поменьше болтай, Чичек, ясно? — Как прикажете, Хамит Ага, — вздохнула Чичек, подавая ему стакан воды. — Иди себе! — махнул рукой Хамит. — И вот еще что: позови-ка сюда моего сына. — Не извольте беспокоиться, все сделаю! С вашего позволения, Хамит Ага! Чичек вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь, а Хамит устроился поудобнее в кресле и нахмурился. Что, в конце концов, происходит в этом доме? Его разлюбезный сыночек уже похоронил его, так, что ли? Полюбуйтесь на него: решил, что он может делать все, что в голову взбредет. Взял и нанял новую прислугу, не посоветовавшись со своим отцом и хозяином дома. И куда, черт возьми, все-таки пропала Азизе? Неужели этот поганец ее уволил, или же… сотворил с нею что похуже? Ох, и попадись он только ему на глаза! У Хамита еще достанет сил выбить дурь из этого идиота! Сколько раз ведь было говорено, нет, опять за старое, видно, принялся. Хамита выводили из себя безобразные выходки сына, его грубость, заносчивость, упрямство и злопамятность. Сколько бы он ни пытался, ему так и не удалось перевоспитать его, Нихат с малолетства проявлял дерзость и неуважение к собственному отцу. Да и дочь от него, честно признаться, недалеко ушла. Что ж, удивляться не приходится, они же дети своей матушки! Гюнеш прекрасно удалось вложить сыну и дочери в головы, что им все дозволено, и ничего с них не спросится. Ну, и он сам, чего греха таить, также виноват, нельзя было потакать жене. Что до этой девушки, Азизе, то она нравилась Хамиту, потому что была скромна, никогда не позволяла себе болтать без умолку, расторопна и всегда выполняла всю работу на совесть. А кроме того, она жалела его. Когда она приносила Хамиту лекарства, то всегда следила, чтобы он принял их, а после каждый раз интересовалась, стало ли ему легче, не позвать ли доктора, не нужна ли какая-нибудь иная помощь. От собственных детей, к сожалению, Хамит не видел и десятой доли подобного участия. Может быть, оттого, что несмотря на столь юный возраст, Азизе пришлось многое пережить, и она была вынуждена сама добывать себе кусок хлеба. Его же отпрыски покуда не заработали и медного гроша, но зато клянчить деньги научились превосходно! — Ты хотел меня видеть? — Нихат, как всегда, вошел в комнату без стука. Эта привычка сына также раздражала Хамита, но искоренить ее не представлялось возможным. — Хотел, — Хамит уселся поудобнее в своем кресле и хмуро взглянул на сына. — Ты, мне кажется, уже списал своего старого и больного отца со счетов, да, Нихат? — Что я опять сделал не так? — раздраженно мотнул головой Нихат. — Будь добр, потрудись объяснить мне, какого черта ты позволяешь себе выгонять с работы людей, которых не ты нанимал, при этом и словом не обмолвившись со мной? — Для того, чтобы выставить за ворота проходимца, который позволял себе неподобающее поведение, мне не нужно ничье согласие, ясно? — Какого еще проходимца? — не понял Хамит. — Ну, ты же об этом придурке Мерте, я так полагаю, спрашиваешь. Да, я выгнал его и не собираюсь перед тобой отчитываться. — Так ты и Мерта уволил? — Да, — пристально взглянул ему в глаза Нихат, — еще и отделал его напоследок. Получил, сволочь, за все свои художества. Раз уж ты оказался неспособен поставить его на место. Хамит вздохнул: что ж, возможно, здесь Нихат в чем-то прав… — Вообще-то, я тебя про Азизе хотел спросить, — вздохнул он. — На каком основании ты взял на ее место какую-то… свистушку? — А чем тебе эта Чичек не угодила? Не все ли тебе равно, кто будет убирать в комнате, приносить лекарства и спрашивать, чего ты хочешь на обед и ужин? — Нихат! — Хамит стукнул кулаком по подлокотнику кресла. — Прекрати дерзить мне и отвечай на вопрос! Опять за старое, поганец ты этакий?! Я же тебе еще в прошлый раз сказал, что больше подобных мерзких выходок терпеть не стану! Все эти девушки пришли сюда честным путем на жизнь зарабатывать, а не служить тебе забавой на одну ночь! Если уж так приспичило, то думаю, ты знаешь, где в нашем городе находятся заведения, в которых тебя… обслужат по высшему разряду. Когда в свое время до него дошли слухи, что Нихат чуть не каждую ночь зовет в свою спальню молодую служанку Бесиме, он прежде всего решил убедиться во всем сам, собственными, так сказать, глазами. Хамиту о том доложила никто иная, как собственная дочь Фюсун, она, как выяснилось самым бессовестным образом подглядывала за братом. Сделав дочери строгое внушение, чтобы впредь не смела заниматься подобными гадостями, Хамит решил проследить за сыном. После ужина он, сославшись на головную боль, ушел в свою спальню и, выждав немного, вышел осторожно в коридор и спрятался за каменным выступом, откуда было прекрасно видно дверь в комнату Нихата. Примерно через четверть часа в коридоре послышались шаги, и Бесиме, воровато озираясь по сторонам, подошла к двери и постучала. Услышав ответ Нихата, она вошла, и из-за двери тут же донесся смех. Хамит покачал головой и вернулся к себе. Через пару дней Нихат заявил, что Бесиме с работой не справляется, и отцу лучше ее уволить. Хамит, сделав вид, что он ни о чем не догадывается, согласился, заплатив девушке даже больше, чем причиталось. Кроме того, он заметил пропажу кое-каких драгоценностей жены и без труда понял, что сын этаким образом заплатил наскучившей любовнице отступные. Нихату было в ту пору девятнадцать лет, и Хамит решил не ругать сына, в конце концов, в его годы многие увлекаются, заводят этакие ничего не значащие интрижки. Бесиме же, кажется, даже рада была получить столь щедрое вознаграждение. И по крайней мере, она не была столь прожженной хищницей и развратницей, как та потаскуха Наджмие, подруженька его дражайшей супруги. Ведь именно она совратила в свое время тогда еще совсем ничего не соображавшего в подобных делах семнадцатилетнего Нихата, который ей в сыновья годился! Хамит хотел было отказать шлюхе от дома, но Гюнеш устроила ему скандал, заявив, что он не имеет никакого права так обращаться с ее подругами. А что до всего остального, так она вовсе не против: пусть Наджмие научит Нихата, так сказать, всем премудростям. «Глядишь, станет настоящим мужиком, не то что некоторые!» — презрительно усмехнувшись, бросила ему жена. После ухода Бесиме Хамит нанял совсем еще молоденькую Хюлью, которая очень быстро освоилась и прилежно и аккуратно исполняла все свои обязанности. Все вроде шло хорошо, но тут вдруг в один прекрасный день охранник Мерт доложил Хамиту, что Нихат бей, дескать, «затащил горничную Хюлью в гладильную, где они занимались отнюдь не глажкой и свежевыстиранных простыней». А потом Хюлья устроила скандал и кричала чуть ли не весь дом, что пойдет в полицию, и Нихата «посадят до конца жизни». Хамит, узнав об этом, чуть дух не вышиб из паразита. Он отхлестал сына по щекам и пригрозил, что если девица и впрямь на него заявит, то он вытаскивать Нихата из-за решетки не станет. — Может хотя бы так в твоей пустой голове немного прояснится! — накричал он на сына. — Хватит, отец, не устраивай бурю в стакане воды! — махнул рукой Нихат. — Никуда она не пойдет, я уже обо всем с ней договорился. Да и вообще, она сама хотела, стал бы я связываться, если бы она глазки не строила и чулочки при мне не поправляла! — Еще одна подобная выходка, и я лично так тебя разукрашу, что сам себя не узнаешь, ясно? — отрезал Хамит. Ему стало известно, что Хюлье Нихат заплатил приличную сумму, вновь подарил драгоценности и выправил отменные рекомендации, так что она без труда могла найти хорошее место. После этого случая Нихат вроде бы притих, но ровно до тех пор, пока в доме не появилась Мюжгян. Она была несколько старше Нихата, а кроме того, у нее, кажется, был жених, за которого она собралась замуж, почему и нанялась на работу: накопить денег на свадьбу. Казалось, Нихат вовсе и не замечал ее, поэтому разыгравшаяся трагедия оказалось точно снег на голову. Мюжгян наложила на себя руки: повесилась прямо в прачечной, оставив наскоро написанную на небольшом клочке бумаги записку, что после того, как ее обесчестили, она не видит смысла жить дальше. В самый последний момент в прачечную как раз зашла кухарка и экономка Бегюм, подняла переполох, но бедняжку, к сожалению, спасти не удалось. — Ну, подумаешь, прижал ее разок! — хмыкнул Нихат. — Будто я знал, что она психованная такая! Хамит отвесил ему увесистую затрещину и заявил, что он окончательно устал от безобразных выходок наследника: — Я сыт по горло твоими выкрутасами! Завтра же ты отправляешься на учебу, и я не желаю больше слышать никаких отговорок! Хватит болтаться без дела и заниматься всякими непотребствами! А если еще раз в моем доме повторится нечто подобное, я навсегда вышлю тебя отсюда, будешь жить в глуши, в самом захолустном поместье и питаться исключительно тем, что вырастишь на грядке сам! И наследства тебя лишу, понял? Я спрашиваю, ты понял меня? — выкрикнул он в лицо сыну, схватив его за грудки. — Да понял я все, отец, перестань! — поморщился Нихат. Спорить однако он не стал и покорно отправился на учебу. С той поры прошло почти пять лет, и Нихат, казалось, угомонился, присмирел и взялся за ум. Ну, если не считать того, что он бросил университет. Точнее, сначала он просто поменял свои приоритеты и перевелся с финансового факультета на архитектурный, но потом архитектура ему тоже надоела (а точнее, он попросту не сдал экзамены, так как без конца прогуливал лекции), и он окончательно бросил учебу и вернулся домой. А теперь — вот, извольте видеть, опять начал куролесить. Мерт, кстати сказать, несколько раз уже предупреждал Хамита, что молодой хозяин «прохода не дает» новой горничной, якобы он ее постоянно подкарауливает у дверей прачечной, хватает за руки, а один раз чуть ли не с поцелуями полез. Хамит в тот же день попытался поговорить с сыном, но тот сказал, что в жизни не слышал большей чуши, а что касается Азизе, то он просто отвез ее на прием к доктору Осману, потому как она вот уже долгое время мучается от сильных болей в спине. Хамит тогда похвалил сына, подумав, что наконец-то тот стал взрослым человеком, перестав быть безалаберным юнцом, но вот поди ж ты… — Прежде, чем ты продолжишь меня оскорблять, — презрительно взглянул на него Нихат, — выслушай сначала. Так вот. Во-первых, Азизе я не выгонял. А во-вторых, она больше не будет убирать грязь в этом доме, потому что госпоже Асланбей, моей жене, это не пристало. — Что? — Ты стал плохо слышать вдобавок к остальным своим болячкам? — глядя на него с вызовом, съехидничал Нихат. — Я, кажется, ясно сказал: Азизе станет моей женой. Хамит пристально посмотрел на сына: — Ты серьезно? — Куда уж серьезней! — Тогда позволь спросить, как это ты додумался? — хмыкнул Хамит. — А в чем дело? — пожал плечами Нихат. — Да, кстати сказать, я не разрешения у тебя спрашивать собрался, просто ставлю перед фактом, раз уж разговор зашел. — А иначе, — вздохнул Хамит, — ты бы мне и вовсе не сказал, да? — Сказал бы, — буркнул Нихат, — потом, когда ты уже не смог бы возразить. Хамит вздохнул: — Почему ты решил, что я непременно стану возражать? — Да потому что мне прекрасно известно, что ты хотел мне сосватать какую-нибудь дочь твоих и мамашиных знакомых, вроде подружек моей обожаемой сестрицы. И такую же шлюху, как они! Да только я не такой дурак, папочка, и жениться, как ты, на потаскухе, которая, не стесняясь, будет мне рога наставлять, не стану. — Нихат, — Хамит устало прикрыл глаза, — прошу тебя, прекрати. И не говори так! В конце концов какая бы она ни была, она, во-первых, твоя мать, а во-вторых, она ведь умерла. — Но шлюхой быть не перестала! — Нихат!.. — Что, скажешь, ты понятия не имел, чем моя мамаша занималась с этим ублюдком Мертом в поместье, которое она купила якобы для того, чтобы ее милая доченька ездила туда отдыхать в тишине и покое? — не помня себя, закричал Нихат. — Вот только вместо доченьки отдыхала там сама, и не одна, а в компании своего телохранителя. Да, папа, я видел собственными глазами, как он ее… «охранял»! А тебе, видимо, было все равно, что какой-то недоумок трахает твою жену буквально у тебя на глазах. Вместо того, чтобы переломать этой сволочи все кости, а затем отделать по первое число женушку и выгнать ее голой и босой на улицу, ты предпочитал делать вид, что ничего не происходит! Видимо, она все же была права, когда называла тебя тюфяком! — Сынок, — вновь тяжело вздохнул Хамит, — не надо так, умоляю! Ты… ты многого не знаешь, да и все это давно уже, как говорится, быльем поросло. — Поэтому, — Нихат уселся в кресло напротив, закинул ногу на ногу и достал сигарету, — я никогда не возьму в жены подобную женщину, ясно? — Да я же тебя ни в чем не упрекаю, Нихат, — покачал головой Хамит. — Я лишь хотел спросить, любишь ли ты ее. А потом… Все-таки, люди у нас, сам знаешь, какие, и болтать станут всякое, так что ты по меньшей мере должен быть готов к подобному. — Пусть говорят, что хотят, папа, — усмехнулся Нихат и щелкнул зажигалкой. — Я хочу эту женщину, и она будет со мной. Знаешь, — прибавил он вдруг уже совершенно спокойным тоном, — может быть, она всего лишь простая крестьянка, но… Ты думаешь, я не мог бы затащить ее в постель, если бы захотел? Ей некуда было бы деваться, тем более, знаешь ли, она ведь не девочка уже. Но я не хочу просто переспать с ней и выставить отсюда, как предлагает мне моя сестрица. Да эта «оборванка», как Фюсун ее называет, даст и ей, и всем ее подругам сто очков вперед. Знаешь, почему? Потому что она умеет… слушать. Да, папа, она одна меня выслушала, понимаешь? — Понимаю, — кивнул Хамит. — Что ж, раз ты все решил, то быть посему. Если эта девушка поможет тебе остепениться и всерьез взяться за ум, то я буду только рад. Да и вообще, мне спокойнее будет умирать, зная, что жизнь твоя устроена. — Выходит, ты согласен? — прищурился Нихат. — Согласен, — кивнул Хамит. — Что ж, — кажется, впервые за все время Нихат улыбнулся, — спасибо, папа. Признаться, не ожидал такого… — Ладно, — отозвался Хамит, — ты ступай пока. Я немного устал. — В таком случае, отдыхай! — Нихат встал, протянул руку, будто хотел обнять его, но тут же отдернул и, резко развернувшись, вышел из комнаты.***
Хамит долго еще смотрел на закрывшуюся за сыном дверь и время от времени вздыхал. Что ж, если уж все сложилось подобным образом, ему не стоит вмешиваться. Во-первых, сын все равно сделает по-своему, а во-вторых, он не солгал, когда сказал, что в общем-то рад за Нихата. По крайней мере, остается надеяться, что он и впрямь изменится к лучшему и впредь станет думать не только о себе. Все-таки статус главы семейства, как говорится, обязывает. Так, во всяком случае, частенько повторял его собственный отец. Хамит снова тяжело вздохнул: вне всяких сомнений его отец всю жизнь хотел ему добра, но… Иногда он думает, что несмотря на то, что был всю жизнь «человеком, который позорит благородную фамилию своими выходками», Хамиту не хватило в свое время этакого окаянства пойти против отцовской воли. Кто знает, может быть, он прожил бы более счастливую жизнь. Впервые Хамит влюбился когда ему еще и семнадцати не исполнилось. Они жили тогда в поместье, а Ханде была дочерью управляющего. Она время от времени помогала экономке: прибиралась в комнатах и пекла очень вкусные печенья. Встречались они обычно на закате, Хамит поджидал ее у ручья, и они часами сидели на поваленном дереве и держались за руки. Иногда он снимал с ее головы платок, любуясь, как длинные черные волосы рассыпались по плечами. Ханде смеялась, говоря, что «молодой господин, как видно, большой баловник». Когда однажды Хамит осмелел настолько, что придвинулся ближе, обнял ее за плечи и притянул к себе, невесть откуда взявшийся отец схватил его за шиворот и потащил в дом. Он кричал, что только «ублюдков от какой-то мерзкой потаскухи» ему не хватало, и если Хамит не сошел с ума, то должен выбросить из головы всякие глупости. Когда же Хамит попробовал заикнуться, что не прочь честь по чести жениться на Ханде, отец и вовсе рассвирепел и отходил его розгами. Мать же стояла рядом и повторяла, что отец абсолютно прав, а еще надо бы проучить и «наглую девку». Она и в самом деле надавала несчастной Ханде пощечин, оттаскала за волосы, а после, с полного, разумеется, одобрения родственников Ханде, нашла ей мужа. Бедная Ханде рыдала и валялась у матери в ногах, умоляя не отдавать ее вдовцу с тремя детьми, да к тому же на двадцать лет старше, но мать заявила, что «мерзкая дрянь должна быть благодарна», а не «нос воротить от приличного человека». Напрасно Хамит уверял, что у него с Ханде и не было ничего, ну, кроме одного поцелуя, его никто не слушал. А муж Ханде, как потом ему стало известно, сразу же после брачной церемонии избил ее при гостях за то, что «не соблюла себя». Когда же он убедился, что она все ж таки была невинна, то даже и не подумал извиниться. Хамита отец отослал из поместья; сначала отправил его учиться, а потом — заставил помогать на семейном предприятии. Именно тогда, вырвавшись из поместья, что стало ему ненавистным, Хамит пустился во все тяжкие. И не то чтобы он уж сильно был влюблен в несчастную Ханде и сожалел о несбывшемся счастье, куда больше его злило и обижало, что родители все решили за него и даже не подумали хотя бы просто выслушать своего сына. Поэтому он словно мстил им: напропалую кутил в самых низкопробных притонах, играл в карты и пользовался успехом у девиц с низкой социальной ответственностью. Напрасно отец грозился побить его так, что «сам себя не узнает», Хамит отвечал, что один раз родители уже пытались сломать ему жизнь, так что теперь он стал сам себе хозяином. Его лучший друг, сын ближайших соседей по имению, Азат Шадоглу тоже не раз пытался вразумить Хамита, но тот лишь смеялся. — Да не будь ты таким нудным букой, Азат! — говорил он. — Надо брать от этой чертовой жизни все, а там… будь что будет. — Ох, Хамит, — качал головой Азат, — добром это не кончится! — Не каркай! — отмахнулся Хамит. Отец, получая счета, которые проигравшийся в пух и прах Хамит, отправлял ему, хватался за голову, а после — вновь за хворостину. Но возмужавший Хамит, ставший уже на голову выше отца и гораздо шире его в плечах, выхватил один раз розги у него из рук, изломал их, а после пригрозил, что в следующий раз сдерживаться не станет и «ответит отцу за все пережитые унижения». Тогда отец решил женить его, заявив, что пора уже наконец создать семью. Хамит же ответил, что ему и так живется неплохо, но ежели отцу так спокойнее, пусть приведет ему невесту. — Лишь бы не уродина какая и не старуха! — хмыкнул он. — В остальном — мне все равно. После чего он попросил денег и уехал в город. Через три дня к Хамиту приехала мать и сказала, что отец сосватал ему Гюль Эвджен — дочь одного из его хороших знакомых, господина Насуха. Девушка понравилась Хамиту: стройная, изящная, с чувственными пухлыми губами, которые, казалось, созданы были для поцелуев. Он рассказывал не совсем приличные анекдоты и посмеивался, наблюдая за ее смущением. Она краснела, точно пион, опускала глаза и тихо говорила: «Ах, да будет вам, Хамит бей!» Иногда он, впрочем, бывал и серьезен, представляя, как Гюль войдет в особняк Асланбеев молодой хозяйкой, они заживут ней душа в душу, родят и вырастят детей, и будут бесконечно счастливы. Честно говоря, ему хотелось в это верить, он искренне готов был приложить для того все силы. Отец даже перестал орать на него по поводу и без, наоборот, радовался, что сын наконец-то «стал человеком». За три дня до помолвки к родителям явилась Зерин ханым. Эта женщина жила когда-то в деревне, неподалеку от поместья родителей Хамита, и была повивальной бабкой. Именно она приняла в свои руки Хамита и еще десятки детей со всей округи. Зерин ханым заявила, что ей нужно сообщить Ахмету Аге нечто очень важное, а после безо всяких экивоков призналась, что восемнадцать лет тому назад она принимала роды в доме семьи Эвджен. Вот только роженицей была не почтенная Дилек Ханым, а ее служанка Зейнеп. Именно она родила дочь от своего хозяина, Насуха Аги, а потом он и его жена удочерили девочку, выдали ее за свою. Зейнеп же осталась в доме в качестве кормилицы и воспитательницы маленькой Гюль. — Какой позор! — скривилась мать Хамита. — Да уж, — протянул отец. — А что тут такого-то? — искренне удивился сам Хамит. — Не все ли равно, кем была родная мать Гюль? Тем более, что она уже, насколько я понимаю, умерла. — Ты и в самом деле не понимаешь, сынок? — пристально взглянула на него мать. — Потому что глуп, как пробка! — воскликнул отец. — Иначе не задавал бы идиотских вопросов! Ну, ничего, завтра же я поеду к Насуху и скажу ему пару ласковых. — Я поеду с тобой, Ахмет, — кивнула мать. — Пусть эти люди знают свое место! Хотели подсунуть нам залежалый товар, гнилую кровь! — Этого только не хватало! — поддакнул ей отец. — Решили свою безродную девку нам сбагрить, и чтобы потом ее отродья носили фамилию Асланбей! Не бывать этому! — Бред какой-то! — фыркнул Хамит. — Вы себя-то слышите вообще? «Гнилая кровь…» — он чуть было не расхохотался. В ответ отец отвесил ему подзатыльник, рявкнул, что он ничего не соображает, раз позволяет себе идиотские шуточки. Помолвка расстроилась, и Хамит посчитал, что родители сами дали ему карт-бланш, и раз свадьба сорвалась, он заявил, что уезжает жить в столицу, и пусть ни мать, ни отец не вмешиваются отныне в его жизнь. Да, ему было жаль бедняжку Гюль, ведь его родители фактически опозорили и ославили ее чуть не на весь Мидьят. Он бы, может быть, и мог закусить, как говорится, удила и стукнуть по столу кулаком, дескать, другой жены ему не надо, но с другой стороны, получить новую порцию оплеух от отца и нравоучений от матери, Хамиту не хотелось. Кроме того, он вовсе не был так уж влюблен, во всяком случае, хорошенько все обдумав, он решил, что проживет и без Гюль. К слову, у нее жизнь все ж таки сложилась счастливо: на ней женился его друг Азат Шадоглу, у них родился сын, и они прожили много лет душа в душу. Хамит же следующие несколько лет посвятил исключительно праздным удовольствиям. Он вновь играл, кутил, вступал в связи с женщинами, как говорится, ни в чем себе не отказывал. Даже когда скончалась мать, он не спешил на похороны, так как у него в самом разгаре был роман с одной разбитной вдовушкой, которая никак не хотела отпускать его. Хамит любил мать, но и портить отношения с возлюбленной он также не хотел. Знакомить же ее со своими родственниками он также не спешил, не хотелось вновь выслушивать бредни про «гнилую кровь». На похороны Хамит опоздал, за что получил хорошую взбучку от отца, но ему было уже все равно. На другой же день он уехал обратно и окончательно ушел в загул. Кончилось все тем, что Хамит наделал кучу долгов, а у отца как раз начались трудности, несколько сделок просто-напросто прогорели, и компания понесла огромные убытки. Асланбеи оказались на грани разорения, а отец слег с сердечным приступом. Наверное, впервые в жизни Хамит перепугался не на шутку, все ж таки, как там ни крути, отец — единственный близкий человек, который у него остался на этом свете. Когда отцу стало лучше, и он вышел из больницы, он тут же вновь с головой окунулся в дела и принялся думать, как поправить положение. В итоге однажды утром, за завтраком он обрадовал Хамита, что нашел ему прекрасную невесту, и «никакие возражения не принимаются». Хамит не решился спорить, потому что опасался, как бы отцу не стало хуже, не горел желанием вновь получить по шее, будто нашкодивший школьник, а кроме того, перспектива остаться, как выражался отец, без порток тоже не радовала. Гюнеш Булут была единственной дочерью в своей семье и наследницей миллионного состояния. Ее отец нажил несметные богатства на торговле кожей и, по слухам, не всегда законной. Впрочем, это мало кого волновало, как и то, что сей почтенный господин отнюдь не мог похвастаться благородным происхождением. Однако, как он сам любил повторять, деньги открыли перед ним двери практически всех уважаемых домов. Выдав же дочь за наследника клана Асланбеев, он мог считать, что жизнь полностью удалась, ибо теперь никто уже не упрекнул бы его потомков в том, что они, дескать, «плебеи какие-то». Невеста Хамиту не понравилась. Она не блистала красотой, хотя была по-своему яркой и эффектной, правда, несколько надменное выражение лица ее несколько портило, да еще она почти никогда не улыбалась, вечно была чем-то недовольна. Впрочем, ради отца он согласился потерпеть. Ну, и ради состояния тоже, так как идти по миру с протянутой рукой вовсе не хотелось. Став госпожой Асланбей, Гюнеш ханым заявила, что своим состоянием она будет распоряжаться сама, муж, если ему нужны деньги на карманные, так сказать, расходы, может попросить у нее. В дела семейного предприятия она вникла очень быстро и Хамит вместе с отцом и оглянуться не успели, как она все прибрала к рукам. — По крайней мере, ты с ней не пропадешь! — говорил отец. — Если бы меня еще с души не воротило, когда я с ней наедине остаюсь, — пробормотал Хамит. Гюнеш и в самом деле была не самой страстной любовницей, впрочем, может быть, дело было в том, что она его не привлекала, как женщина, да и он не был мужчиной ее мечты. В конце концов она тоже подчинилась воле своего отца, который желал породниться с благородным семейством. Тем не менее, она исправно исполняла супружеские обязанности, и очень скоро забеременела. Правда, на третьем месяце у нее случился выкидыш, а Хамит как раз уехал в Стамбул, дабы «весело провести время с друзьями». Узнав о том, что Гюнеш потеряла ребенка, он решил, что такова уж судьба и не стал прерывать поездку. Жена ему потом так этого и не простила… После выкидыша Гюнеш не могла забеременеть несколько лет подряд, и она то и дело устраивала Хамиту скандалы, обвиняя его в том, что он, дескать, «истаскался по шлюхам из грязных притонов», и потому у них никак не получается зачать ребенка. Однажды вечером Хамит вернулся домой слегка навеселе, и когда Гюнеш налетела на него чуть ли не с кулаками и очередными обвинениями, он, прямо-таки в духе своего отца, рявкнул на нее, чтобы заткнулась, схватил за руку и потащил в спальню, приговаривая, что раз уж ей так не терпится, то «меньше слов, больше дела». Удивительно, но Гюнеш и впрямь забеременела после той ночи и в положенный срок родила наконец Нихата. — Теперь у тебя есть наследник, — заявила она ему на другой день после родов, — так что будем считать, я тебе ничего не должна! — Я тебе очень благодарен, дорогая! — постарался казаться вежливым Хамит. Он подарил жене золотой браслет и подошел взглянуть на новорожденного. Теперь, подумал Хамит, у них действительно семья, и они должны постараться дать мальчику все самое лучшее. Нихат был, как две капли воды, похож на своего деда, отца Хамита, Ахмета Агу, что, кстати сказать, приводило последнего в восторг. Он во внуке души не чаял и никогда ему ни в чем не отказывал. А вот Гюнеш страшно расстроилась, что мальчик не похож на нее: «Будто и не я его зачала и родила в муках!» — говорила она. Никакой нежности к сыну Гюнеш не проявляла, говорила, что мужчине это ни к чему. А если мальчик шалил и хулиганил, то порола его ремнем и запирала в темной комнате, дабы «выбить из мальчишки дурной нрав и научить послушанию». Отец иногда вступался за внука, во всяком случае, после наказания от матери Нихат всегда получал подарок от деда, чтобы не расстраивался. Когда Нихат, случалось, приходил за утешением к отцу, Хамит либо откупался от него подарками и сладостями, мол, не стоит грустить, но раз мама наказала, то значит, было за что. Если подумать, Хамит мог бы и окоротить жену, но его собственный отец в подобных случаях всегда говорил то же самое. Да и сам наказывал его, было дело… Когда Нихат пошел в школу, родилась Фюсун. Девочку, на удивление, жена очень полюбила, может быть, потому что, как она всегда говорила, давным-давно мечтала о дочери, которая станет ей помощницей, другом и самым близким человеком. Кроме того, и внешне, и характером Фюсун была точной копией матери. Гюнеш баловала девчонку и буквально носила на руках. Она заваливала Фюсун подарками, по первому же требованию покупала ей любую игрушку, платье, туфли, — все, чего требовало ее ненаглядное чадо. Если Фюсун жаловалась, что кухарка, скажем, приготовила невкусный обед или не удались ее любимые сладости, то Гюнеш летела на кухню и выливала «испорченный» суп, соус, крем для пирога или варенье прямо на голову несчастной Бегюм, а когда та начинала плакать от обиды, добавляла ей «на орехи» деревянной тростью. Хамита, к слову, раздражала манера супруги ходить везде, помахивая этой дурацкой палкой, но Гюнеш отчего-то считала это элегантным. «Я же деловая женщина! — усмехалась она. — И потому должна соответствовать статусу!» Если же Фюсун жаловалась на брата, то щедрую порцию тумаков получал от матери и Нихат. Хамит думал, что если однажды несносной девчонке придет в голову пожаловаться на своего отца, Гюнеш и его избила бы, потому что «никто не смеет обижать ее родную доченьку». — Эта дрянь специально на меня наговаривает! — возмущался Нихат. Войдя в подростковый возраст, он отчаянно бунтовал против матери, спорил с ней, а что до сестры, то третировал ее, как мог. Он портил ее игрушки, рвал одежду, один раз даже отрезал ей волосы, пока она спала, за что Гюнеш не просто выпорола, а избила его до того, что синяки с лица и тела сходили потом несколько недель. Когда однажды Фюсун подлила Нихату в чай слабительное, то он, узнав об этом, оттаскал сестру за волосы и решительно потребовал от родителей наказать ее как следует. Хамит чуть ли не впервые в жизни решил проявить, так сказать, отцовские качества, вступился за сына, накричал на дочь и даже ударил ее по щеке. На что Гюнеш тут же отвесила пощечину уже ему, огрела Нихата тростью по спине, и заявила, что он все наврал, а Фюсун просто не могла такого сделать. — Почему она всегда на ее стороне?! — выйдя из себя, закричал Нихат, размазывая слезы по щекам. — И почему ты всегда молчишь, когда она так с тобой обращается! — Потому что твою мать уже не переделать, — пожал плечами Хамит. — Не сердись. — Ты бы лучше ударил ее в ответ! Поставил эту дрянь на место! — шмыгнув носом, проговорил сын. — Я не могу бить женщину, — вздохнул Хамит. — Даже такую… — Неужели дед был прав, и ты просто-напросто размазня? — воскликнул Нихат и убежал. Хамит лишь глубоко вздохнул: у него и впрямь не поднималась рука на жену, исключительно потому, что когда-то в детстве он видел слезы своей родной матери, когда ее бил отец. В молодости Ахмет Ага был весьма вспыльчив, и супруге частенько от него доставалось. Именно в тот период времени до Хамита дошли слухи (девчонки-горничные шептались, а он случайно услышал), что жена изменяет ему с его собственным шофером. Он опустился до слежки за Гюнеш и выяснил, что слухи правдивы, жена и впрямь ездит вовсе не на «деловые встречи», а в дешевый мотель, где снимает номер под чужим именем. За несколько лет она сменила троих любовников, которых выбирала преимущественно из прислуги, и наконец связалась с охранником Мертом, который ей в сыновья годился. Хамиту было все равно, они с женой так и не смогли стать даже друзьями, не говоря уж о близких людях, так что, если ей хорошо с этими мужчинами, думал он, пускай утешается. Кроме того, он и сам не жил отшельником. После смерти отца Хамит решил взять управление компанией в свои руки, заявив, что Гюнеш лучше заниматься домом и детьми. Она обозвала его кретином, но раз уж ему так хочется, она согласна «дать ему поиграться в хозяина». Наверное, все дело было в том, что к тому времени Гюнеш уже начало подводить здоровье, и ей становилось все тяжелее заниматься всеми делами одной. Она нашла для любимой дочери самый дорогой колледж, прочила ей блестящее будущее и самого богатого мужа, но мечтам ее не суждено было сбыться, потому что однажды вечером у нее вдруг открылось внутреннее кровотечение, и спасти ее уже не смогли. Дочь рыдала навзрыд, кричала, что мамочка не могла ее просто так оставить, а Нихат, наверное впервые в жизни, обнимал ее за плечи и успокаивал. Правда, сам он, казалось, вовсе не расстроился и чуть ли не на другой день после похорон потребовал свою долю наследства. Хамит лишь головой покачал: ему, несмотря ни на что, было жаль Гюнеш. Она ведь так и не смогла обрести счастье рядом с ним. Но все-таки она была его женой, поэтому он потребовал, чтобы сын «проявил хоть каплю уважения». Нихат же заявил, что не намерен лицемерить, а кроме того, ему нужны деньги. Фюсун же затаила обиду и на отца, и на брата, считая, что они оба — главные виновники смерти матери, дескать, они виноваты в том, что не отвезли ее вовремя к врачу. Хотя, разумеется, никто не мог предугадать, что у Гюнеш неожиданно откроется язва. После похорон Гюнеш Фюсун окончательно сорвалась с цепи. Хамит лишь за голову хватался: мало было ему совершенно неуправляемого Нихата, так теперь еще и дочь взяла его за образец. Впрочем, если так посмотреть, Фюсун братца даже обошла с большим, так сказать, отрывом. С девчонкой не было никакого сладу: она прогуливала школу, грубила учителям, подстриглась под мальчишку и выкрасила волосы в ярко-рыжий цвет. Нихат смеялся и называл ее «самкой попугая», а она в ответ швырялась в него тарелками и говорила, что придушит его как-нибудь подушкой, если не прекратит издеваться. Она, не стесняясь ни отца, ни брата, курила прямо посреди гостиной, и открыто заявляла, что будет отныне делать все, что хочет. В конце концов Хамит не выдержал и схватился за ремень. Фюсун же обозвала его «старым идиотом», а после прибавила, что «убийцу матери» ни за что не простит и как только станет совершеннолетней «отнимет у него и этого урода Нихата все деньги». Нихат, который присутствовал при скандале, отвесил сестре пинка и пригрозил сдать в приют, если она еще раз «разинет рот». — Ты бы, кстати, озаботился материным наследством-то! — бросил Нихат отцу после того, как прибежавшая на шум Бегюм еле успокоила Фюсун и увела ее. Хамит подумал, что, пожалуй, Нихат прав, и на другой же день поехал к адвокатам. Гюнеш и вправду оставила свое состояние дочери, но Хамиту все ж таки удалось сделать так, чтобы переписать большую часть на свое имя, а что касается доли Фюсун, то она получит ее лишь после замужества. До ее совершеннолетия всем будет распоряжаться Хамит, а если с ним что случится, то Нихат, как его сын и наследник. Так будет лучше, решил Хамит, потому что Фюсун еще слишком юна и неразумна, получи она в свои руки огромное богатство, мигом спустит все на пустые развлечения. К сожалению Гюнеш не научила своих детей ценить деньги, и Фюсун, и Нихат в совершенстве овладели только наукой тратить. Нужно бы и Нихату найти хорошего душеприказчика, думал Хамит, потому что сын ведь тоже любит прошвырнуться по притонам и сыграть в покер. Хамит лишь вздыхал, когда узнавал о долгах сына: когда-то ведь и он сам был точно таким же… Он урезал сыну содержание, а после несчастного случая с Мюжгян и вовсе пригрозил лишить наследства, и это кое-как отрезвило сына. Во всяком случае, слишком уж сорить деньгами он прекратил и даже стал проявлять интерес к делам семейного предприятия. Все-таки, видимо, кое-какие знания, полученные в университете у него остались, и потому он, когда испытывал прилив вдохновения, давал дельные советы, как расширить круг заказчиков и окончательно закрепиться в лидерах строительного бизнеса в их городе. Фюсун, кажется, тоже немного присмирела, во всяком случае, она перестала вести себя слишком уж вызывающе. Хамит подумал, что хорошо бы дочь отправить в закрытый пансион в Стамбуле, дабы там из нее уж точно сделали человека. Тем более, что его самого стало сильно подводить здоровье. Он смертельно уставал, не успев даже утром встать с постели, его мучили одышка и сильные боли. Врачи говорили что-то о сердечной недостаточности, о болезни печени, настаивали на правильном питании и полном покое, но Хамиту было уже все равно. Он, если уж говорить начистоту, был бы рад умереть, потому что ему до смерти надоела эта жизнь. Он отчетливо понимал, что прожил ее практически впустую. Да, в молодости он лишь веселился и ни в чем себе не отказывал, шел на поводу у своих родителей и упустил свое счастье. В браке же не нашел ни любви, ни понимания, и если подумать, испортил жизнь и себе, и Гюнеш, и своим собственным детям, которые выросли в этой атмосфере ненависти и взаимной неприязни. Они не научились любви и состраданию, не умеют сопереживать и сочувствовать, думают только о себе. Да, в этом виновата Гюнеш, но ведь и сам Хамит тоже виноват, раз позволял жене вести себя подобным образом. Возможно, если бы появилась возможность начать жизнь с самого начала, он прожил бы ее иначе. Но, к сожалению, это несбыточные мечты…***
Хамит вздохнул и махнул рукой, отпуская Чичек, которая принесла ему завтрак, а заодно и приготовила праздничный костюм. Да, выйти из дома у него вряд ли получится, ноги, к несчастью, практически не ходят, но по крайней мере на ужин он выйти сможет. И будет, как говорится, при параде. Сегодня женится его сын, и Хамит хотел бы в такой день быть рядом с ним. Правда, сам Нихат заявил, что раз уж отцу плохо, то лучше ему остаться дома. — А то вдруг тебе еще хуже станет. Не надо рисковать, — он дотронулся до плеча Хамита и чуть улыбнулся при этом одними уголками губ. Хамит одобрительно покачал головой: неужели его сын беспокоится о нем? Это непохоже на Нихата, но вдруг он действительно начал меняться к лучшему… С того дня, как он узнал Азизе, Нихат и впрямь немного переменился, во всяком случае, чтобы заслужить доверие этой девушки и расположить ее к себе, он приложил немало сил, и это не могло не радовать. Да, Нихат абсолютно прав: пусть Азизе и не принадлежит, так сказать, к высшему обществу (впрочем, это дело поправимое), но она — понимающая, сострадательная и умная. Если Нихату будет с ней хорошо, то большего и желать нечего. Кроме того, может быть, именно она поможет ему, не даст свалиться в пропасть… — Знаешь, дочка, — сказал Хамит своей будущей невестке вчера вечером, когда она зашла пожелать ему спокойной ночи, — мой сын ведь очень сложный человек. Возможно, тебе будет трудно с ним, но я хочу думать, что ты сумеешь помочь ему обрести покой в этом доме. Потому что (не знаю, говорил ли он тебе об этом) мы с женой не ладили, а дети… Словом, мы оба, я и моя жена, виноваты в том, что они стали теми, кем стали. Если у тебя получится изменить его, а еще не дать ему пустить на ветер состояние Асланбеев, то я буду рад и смогу уйти спокойно. — Я приложу все силы, Хамит Ага, — сказала Азизе. Она села рядом и взглянула ему в глаза. — Я вам обещаю, что буду Нихату хорошей женой, все сделаю для этого. Все, что могу! Я ведь понимаю: я ему не пара, но он… Он стал мне дорог, поверьте, я никогда не забуду, что он сделал для меня. Как и вы… Я ведь вам очень обязана! И потому, клянусь вам, я никогда не дам повода разочароваться. — Не так давно мой сын сказал мне, что только один-единственный человек на свете сумел его выслушать и понять. И этот человек — ты. Раньше он не был со мной таким искренним, значит, тебе действительно удалось что-то изменить в нем. И это уже немало! — Мне показалось, что он был одинок, — смущенно улыбнулась Азизе, — ну, то есть, ему трудно было… полностью довериться кому-то. Просто однажды я ему сказала, — прибавила она тихим голосом после непродолжительного молчания, — что своей болью делиться тяжело, но нести в себе — еще тяжелее. Ему ведь это известно, потому что именно он попросил меня об этом — поделиться своей болью с ним. — Что ж, благослови тебя Аллах, дочка! — улыбнулся Хамит. — И пусть он даст вам обоим сил. А мне… если доживу до того дня, когда возьму на руки внука, то о большем и желать невозможно! — Так и будет, Хамит Ага, не сомневайтесь! — рассмеялась она. Громкий голос сына заставил Хамита вздрогнуть; он слишком задумался, наверное, стал слишком старым и оттого сентиментальным, вот и лезет в голову всякое. Он подумал вдруг о том, что, пожалуй, в этом доме прежде не было счастья, так пусть хотя бы теперь все будет хорошо. Лишь бы сын не повторял его ошибок и не совершал своих собственных, причем, фатальных, таких, которых потом не исправить. «Помоги ему Аллах!» — пробормотал он. — Отец, ты как? — Нихат, как всегда, не постучав, заглянул в комнату. — Ты встал? — улыбнулся он. — Не могу же я провести день свадьбы моего сына, лежа в кровати, — усмехнулся Хамит. — Не такая уж я и развалина, как может показаться. С трудом ему удалось преодолеть несколько шагов, после чего он устало опустился в кресло и поманил сына, чтобы не топтался без дела на пороге. — Я даже сумел завязать галстук! — похвастался Нихат, разглядывая себя в зеркале. Стоит признать, что в новом костюме да еще при галстуке, Нихат и впрямь выглядел настоящим франтом. — А где твоя невеста? — спросил Хамит. — Одевается, — отозвался Нихат, не прекращая вертеться перед зеркалом. — Еще там надо было помочь одеться этой ее сестре. Она тоже решила ехать с нами. Будет только под ногами путаться, но… Азизе привязана к этой девчонке, поэтому придется потерпеть. — Ничего, — махнул рукой Хамит, — невестам положено немного опаздывать. А Ибрагим и Мерьем? — Они приедут в муниципалитет, а потом, разумеется, будут и на ужине. Искандер, кстати, тоже, он очень кстати приехал погостить. Да, чуть не забыл: все распоряжения Бегюм я уже отдал. Она пообещала безупречный во всех отношениях стол! Ибрагим и Мерьем были ближайшими соседями и хорошими друзьями Хамита. У них была крепкая, любящая семья, такая, о какой он сам мечтал когда-то, да так и не обрел… А их единственный сын Искандер дружил с Нихатом со школьной скамьи, правда, последние несколько лет он жил в столице, но часто навещал родителей и подолгу гостил у них. — Вот и славно, — кивнул Хамит, чуть прикрыв глаза. — Надеюсь, все пройдет хорошо. — Моя обожаемая сестренка отбыла в Стамбул, — усмехнулся Нихат, — значит, точно никто настроение не испортит! — Можно? — Азизе осторожно заглянула в комнату. — Я готова, Нихат… — Так заходи! — шагнул ей навстречу Нихат. — Отец, — тут же повернулся он к Хамиту, — ну, ты посмотри только! Разве она не прекрасна? Никто с моей женушкой не сравнится, я не устану это повторять! — Нихат… — чуть покраснев, прошептала Азизе. Хамит улыбнулся: она и впрямь была просто очаровательна в белом свадебном платье, которое Нихат купил ей неделю тому назад, и которое они от него прятали, говоря, дескать, сделают сюрприз и покажут только в день свадьбы. — Ты прав, Нихат, — отозвался Хамит. — Вот, что, дочка, подойди-ка вон туда, к комоду и открой верхний ящик. — Пап, ну мы же опоздаем! — поморщился Нихат. — Это не займет много времени, — отозвался Хамит. — Достань шкатулку, что лежит сверху, — обратился он к Азизе, — и открой. — Ой… какая красивая! — воскликнула Азизе, разглядывая золотую брошь в виде льва, которая лежала в шкатулке. Некогда брошь принадлежала матери Хамита, и она частенько повторяла, что после нее носить украшения будут истинные представительницы рода Асланбей. Потом отец Хамита подарил ее Гюнеш, и та с ней практически не расставалась. После ее смерти Фюсун то и дело требовала, чтобы отец отдал ей любимую брошь матери, но Хамит сказал, мол, дочери сначала подрасти нужно. Ну и потом, она ведь когда-нибудь сменит фамилию, войдет в семью своего будущего мужа, а мама хотела, чтобы фамильные драгоценности не покидали стен этого дома. — Раз ты сегодня входишь в нашу семью, то отныне она твоя, Азизе. Это — мой подарок вам на свадьбу. — Гордись! — хохотнул Нихат, подмигнув невесте. — Папа тебе отдает бабушкину брошку, значит, ты теперь — настоящая Асланбей. Носи, как говорится, с честью! — Не смейся! — покачал головой Хамит. — Я… это и вправду большая честь, Хамит Ага, — улыбнулась Азизе. — Я обещаю, что действительно стану беречь ее, как семейную ценность и память. — Ну, все, госпожа Асланбей, — Нихат взял ее под руку, — поехали скорее, а то регистратор там нас заждался, и Ибрагим Ага тоже! — Жду вашего возвращения, — улыбнулся им Хамит. — Ты же говорил, нам нужно торопиться! — услышал Хамит голос Азизе. Нихат не прикрыл за собой дверь, и они с Азизе остановились прямо напротив его спальни, поэтому Хамиту было прекрасно слышно. — Но не настолько, чтобы я упустил возможность лишний раз тебя поцеловать! — отозвался Нихат. — Нихат… ах! Да перестань же ты, увидят! И платье… сейчас все помнем! Потом, — рассмеялась она, — твои друзья станут говорить, что жена у тебя — неряха! — Не станут, потому что в этом случае я научу их манерам! — Вечером у тебя будет предостаточно времени для… всего этого! — Лишь одно меня и успокаивает. Голоса и шаги стихли, очевидно сын с невесткой ушли, а Хамит вновь улыбнулся и прикрыл глаза. Пожалуй, решил он, теперь в этом доме и впрямь воцарится мир и покой. Хотелось бы, во всяком случае, в это верить. А значит, и сожалеть больше не о чем, остается только думать о будущем. Все ж таки и впрямь хорошо было бы дождаться внуков, может быть, именно тогда он наконец-то сможет ощутить себя совершенно счастливым.